Виталий Бессонов - Тарутинское сражение
Важным элементом в обосновании положения о предвидении Кутузовым направления движения войск Наполеона выступает допрос рядового 9-го гусарского полка Твитанса, который, по общепринятому мнению, был прислан в Главную квартиру Сеславиным.
В заключении рапорта Коновницину от 16 октября Сеславин писал следующее: «Посылаю к вашему превосходительству одного пленного, которого жизнь я спас единственно для того, чтобы он мог уверить вас в истине моих строк», то есть — подтвердить описание атаки на обоз отряда Орнано. Рапорт Сеславина поступил в Главную квартиру 17 октября и был подшит к входящим бумагам. Вслед за ним был помещен допрос Твитанса[275]. В нем сообщалось, что «третьего дня все бывшие в Москве и в Воронове неприятельские силы подошли к нам. Сам император с гвардией находится при армии, они предполагают нашу армию гораздо сильнее своей». Боеприпасы получены четыре дня назад. Войска ждут подкреплений, но продовольствовать их нечем. Большой парк артиллерии еще не прибыл. Ходят слухи о продолжении переговоров. В конце текста допроса имеется помета: «Доставлено от полковника Толя». То, что показания пленного оказались рядом с рапортом Сеславина, возможно, явилось главной причиной их логического объединения, однако для этого нет веских оснований.
В показаниях Твитанса ничего не сказано о движении частей Орнано и действиях партизан. Этот факт позволяет предположить, что Твитанс и пленный, присланный Сеславиным для подтверждения его слов — это разные лица. На это указывает пометка о доставлении текста допроса Толем. Последний мог либо сам допрашивать пленного (что не входило в его обязанности), либо использовать этот документ для представления Кутузову. Сам текст допроса мог быть составлен раньше, а 17 октября подшит к входящим бумагам. Так, например, показания пленного Фридриха Гинца, снятые 11 октября, были помещены среди документов от 13 октября[276]. В пользу того, что Твитанс не мог быть взят в плен Сеславиным, говорит и тот факт, что в отряде Орнано находились 3-й и 6-й баварские легкоконные и 9-й и 19-й французские конно-егерские полки. 9-й же гусарский полк, рядовым которого был Твитанс, состоял во 2-й легкой кавалерийской дивизии 2-го кавалерийского корпуса, расположенного в лагере при Винькове (впереди деревни Тетеринки). Следовательно, показания Твитанса относятся к положению отряда Мюрата и показывают либо полную неосведомленность пленного о состоянии дел, либо являются целенаправленной дезинформацией.
В ряде воспоминаний, написанных русскими офицерами и генералами, встречается упоминание, что в отряде противника были информированы о назначенном на 17 октября нападении. «Известным, — указывал Щербинин, — сделалось по окончании войны, что Мюрат предостережен был шпионами и ожидал нападение, готовившееся на 4 (16) (т. е. 5 (17) — В.Б.) число»[277].
Рядовой егерских полков, 1809 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».
Левенштерн свидетельствует, что «неприятель, проведавший о наших планах, простоял под ружьем весь день и всю ночь с 4 (16) на 5 (17) октября»[278]. Об этом же Ермолов писал: «За день пред сим неприятель имел сведение о намерении нашем сделать нападение; войска были в готовности и строгая повсюду осторожность в продолжение всей ночи, но ожидание было напрасно»[279]. Однако эти сведения не подтверждают иностранные мемуаристы. Кроме того, подготовка нападения велась под таким покровом тайны, что информированность о ней противника кажется маловероятной. Возможно, слух о готовности противника к нападению был пущен в Главной квартире с целью показать, что срыв назначенной на 17 октября атаки не только не привел к отрицательным последствиям, но еще и был выгоден русским войскам, которых ожидал неприятель. С другой стороны, когда 17 октября шла подготовка к предстоящему нападению, в Главной квартире выражали опасение, что противник может проведать о планах и принять ответные меры. Так, Маевский писал: «День еще прошел в приготовлении, — и все, по ошибочному предрассудку, думали, что не только люди, но и кусты изменяют тайнам нашим»[280].
Вместе с тем, в стоявшем против русской армии неприятельском отряде в эти дни не принимались какие-либо особые меры предосторожности, хотя на случай внезапного ночного нападения в лагере существовал специально заведенный порядок службы. Так, например, во 2-м кавалерийском корпусе войска поднимались за два часа до рассвета и оставались в боевой готовности пока не взойдет солнце. В это время во все стороны посылались разъезды и если вокруг все оставалось спокойным, то солдаты спешивались и приступали к уходу за лошадьми[281]. Подобная система, когда окружавшая лагерь цепь аванпостов имела за собой готовые вступить в бой войска, была, вероятно, характерна для всех частей, стоявших в первой линии неприятельского отряда. Согласно заведенному порядку, ближе к полудню лагерь покидали крупные партии фуражиров. Неслучайно, Роос писал, что «если бы русские вместо рассвета явились часов в 10 или 12, когда основное ядро наших войск отправлялось вооруженное и с пушками на фуражировку, то они могли бы захватить наш лагерь, не прибегая к оружию»[282]. Существовавший в отряде Мюрата порядок службы, возможно, не был известен русскому командованию, поэтому атаку планировали предпринять на рассвете, ожидая застигнуть противника врасплох.
Выдвижение русских войск на позицию
Приняв окончательное решение об атаке неприятельского отряда, главнокомандующий, не проявивший до этого достаточной активности в подготовке нападения, лично приступил к его реализации. Вечером 17 октября Кутузов произвел рекогносцировку неприятельской позиции. «В этот момент, — пишет адъютант главнокомандующего Левенштерн, — над его головой закружился громадный орел, которого испугала молния, сверкавшая на небе, хотя грома не было слышно; обстоятельство, не мало нас удивившее; никто из нас не был достаточно учен, чтобы объяснить причину этого необыкновенного явления. К тому же, научное его объяснение рассеяло бы, быть может, нашу иллюзию, тогда как мы приняли по своему невежеству орла и молнию за благоприятный признак. Весть об этом случае быстро разнеслась по армии, еще более увеличив ея доверие к своему предводителю»[283].
В.И. Левенштерн (1777–1858).
В ходе проведенной рекогносцировки Кутузов мог составить собственное мнение о предстоящем нападении на отряд Мюрата и, возможно, уже тогда наметил для себя последовательность действий войск в сражении.
«В ночь, — свидетельствует Левенштерн, — с 5 (17) на 6 (18) октября Кутузов оставил свою главную квартиру, находившуюся в Лихачевке (Леташевке — В.Б.), и расположился бивуаком, окруженный войсками»[284]. Вероятно, примерно тогда же к месту предстоящего боя отправился и дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба, среди которых был и Михайловский-Данилевский. Последний вспоминал, что «в час полуночи в весьма холодное время мы поехали с Коновницыным в Тарутино; пробыв там несколько времени, мы с рассветом переправились на противоположный берег Нары»[285]. Если учесть, что село Тарутино находилось на левом берегу реки Нары, то, возможно, дежурный генерал со своим окружением останавливался в деревне Гранищево, располагавшейся на правом берегу. Можно предположить, что и Кутузов прибыл в эту деревню, так как вблизи Калужской дороги других населенных пунктов не было[286].
В свою очередь, Беннигсен также готовился к предстоящей атаке. По свидетельству Глинки вечером 16 октября, уже, надо полагать, после отмены наступления войск, «генерал Беннигсен заезжал к генералу Милорадовичу с планами. Они долго наедине советовались»[287]. 17 октября, возвратившись от Кутузова, Беннигсен объявил своему штабу, чтобы все были готовы сопровождать его к седьмому часу вечера[288]. Проконтролировав выступление из лагеря вверенных ему частей, Беннигсен со своим штабом отправился к месту ночлега, который должен был приготовить Дурново, посланный для этого после обеда к авангарду. В 8 с половиной часов вечера исполнявший должность начальника штаба со своим окружением прибыл в подготовленную квартиру[289], располагавшуюся, возможно, в одной из деревень на левом берегу Нары, в районе переправы у села Спасского.
Касаясь событий 17 октября, поручик лейб-гвардии Измайловского полка Л.А. Симанский писал: «Мы с ним (Мессингом — В.Б., по мнению публикатора Журнала Симанского речь идет о А.И. Мессинге — поручике лейб-гвардии Преображенского полка) провели довольно долгое время, и он сказывал, что приготовления эти клонились чтобы его атаковать, но все было откладываемо; наконец опять говорили о походе, под вечер более еще, потом велено скатать шинели и становиться, все это делалось с величайшею тишиною безо всякой гласной команды»[290]. О настроении, царившем в армии накануне наступления, находившийся при 6-м пехотном корпусе артиллерийский офицер Митаревский воспоминал: «Наконец 5 (17) октября приказано было готовиться к выступлению против французов. Сами ли главнокомандующие додумались или до них дошли слухи об общем желании, было не известно, но только все чрезвычайно обрадовались…Большого дела, как под Бородином, не ожидали. Полагали, что у Мюрата тысяч около сорока, а это считали за ничто, и шли как на верную добычу. Взяли для лошадей на лафеты фуража, а людям велели взять сухарей и заготовить говядины. Вечером тронулись в поход»[291].
