Михаил Серяков - Битва у Варяжских столпов
Как говорится, лиха беда начало. Норманисты, надо отдать им должное, сорок лет трудились не покладая рук. Современное состояние артефактов, отнесенных норманистами к числу скандинавских, с гордостью обрисовала В.В. Мурашева в 2009 г. Она заявила о находках более 650 предметов в 150 пунктах на территории Древней Руси в эпоху с VIII по XI в.{227} Безусловно, обнаружение такого количества артефактов, приписываемых археологами скандинавам, на неискушенного читателя должно произвести впечатление. Отдельно выделить скандинавские древности для ключевого для данного вопроса IX в. В.В. Мурашева почему-то «забыла». Попутно отметим, что это не единственная «забывчивость» этого автора. Претендуя на всестороннее рассмотрение варяжского вопроса с археологической стороны, к числу западнославянских древностей на территории Древней Руси она отнесла одну лишь керамику, не сочтя нужным упомянуть западнославянские печи, крепости, стрелы, детали кораблей. Часть из данных артефактов мы рассмотрим ниже, но уже сам по себе подбор материала показывает степень научной объективности этого археолога. Следует отметить, что скандинавские древности рассматриваются ею весьма подробно. Рассмотрим этот перечень и мы. В первую очередь она называет скандинавские фибулы, которых на территории Руси найдено не менее 200 экземпляров. Словно не читая никакой археологической литературы по этому вопросу со времен Т. Арне, В.В. Мурашева категорически утверждает: «Данный тип украшений не мог быть предметом импорта и свидетельствует о присутствии женщин-скандинавок на Руси». О доказательной силе этой группы артефактов, которые свидетельствуют лишь о распространении моды на подобный тип украшений, говорилось уже выше. Затем упоминаются «молоточки Тора» в количестве не менее 100 экземпляров. Данный тип амулетов связывается с религиозными воззрениями скандинавов, в связи с чем они вряд ли были предметом купли-продажи и действительно могут свидетельствовать об их присутствии. Однако принять их как стопроцентное доказательство мешает то обстоятельство, что помимо собственно Скандинавии они зафиксированы также в Шлезвиге и Мекленбурге{228} и теоретически какая-то их часть могла попасть на Русь вместе с выходцами из этих земель, то есть западными славянами. Недавно вопрос распространения данных артефактов в западнославянских землях был рассмотрен А. Паулем: «Так, и в русскоязычной, и в немецкоязычной литературе давно укрепилось мнение, что четким указанием на этническую принадлежность служат германские или скандинавские украшения и обереги — фибулы и «молоточки Тора», входившие в скандинавский костюм и определенно не входившие в славянский. И если это утверждение верно для большинства континентальных славян, то особая культура, сложившаяся в зоне тесного славяно-германского контакта, балтийско-славянских приморских поселениях, может представлять в этом плане исключение. Как показали археологические исследования расположенного в устье Одры славянского торгово-ремесленного поселения в Волине, в мастерских по обработке янтаря, среди подвесок и украшений с самыми разнообразными мотивами, изготовлялись и стилизованные подвески в виде секир и молотов, так называемые “молоточки Тора”. И так как нет оснований полагать, что изготовлялись они исключительно для скандинавов, то, по всей видимости, стоит признать, что они вполне могли покупаться и носиться также и славянами. Форма для отливки “молоточков Тора” найдена и в Ладоге. “Молоточки Тора”, только уже металлические, были найдены в том числе и в Ральсвике на Рюгене. Можно указать на соответствие их таковым из северорусских городов и поселений. Однако при таком широком распространении и подтвержденном изготовлении подобных подвесок по всему балтийскому побережью, едва ли разумно связывать их исключительно со Скандинавией»{229}. А. Пауль отмечает следующую аналогию данной категории находок с Рюрикова Городища в материалах с острова Рюген (рис. 2).
Рис. 2. «Молоточки Тора» с Рюрикова Городища и с острова Рюген (составитель А. Пауль)Следует отметить, что в славянской мифологии известен бог-кузнец Сварог. На позолоченной бронзовой накладке из моравского погребения № 240 в Микульчице IX–X вв. он изображен с молотом и рогом (рис. 3). Непосредственно у балтийских славян был широко распространен культ его сына Сварожича-Радигоста, идол которого, согласно описанию Ботона, держал в руке молот. Таким образом, находимые в западнославянских землях «молоточки Тора» вполне могли быть символами культа как скандинавского громовержца, так и славянских богов Сварога или Радигоста. С какого именно побережья Балтийского моря попадали на Русь эти «молоточки» и атрибутом какого именно бога считали их захороненные в погребениях люди, с полной уверенностью не может сказать ни один специалист.
Рис. 3. Сварог на бронзовой накладке из моравского погребения IX–X вв.Затем на свет появились мечи так называемого «каролингского» типа в количестве 114 штук. С учетом того что уже давно установлено производство этих мечей не в Скандинавии, а в Восточно-Франкской империи, а благодаря надписям известно, что два типично «каролингских» меча были изготовлены на Руси, аргумент звучит странновато. Несмотря на полную убежденность многих норманистов в том, что эти мечи с территории Германии могли попасть на Русь только благодаря скандинавскому посредничеству, они до сих пор не привели никаких доказательств того, почему такими посредниками не могли быть западные
славяне, которые к тому же и территориально находились гораздо ближе к центру производства «каролингских» мечей, чем шведы. В своем стремлении любой ценой доказать связь этого вида артефактов исключительно со скандинавами норманисты договариваются до явных нелепостей. «У восточных славян в доваряжское время мечей не было, хотя этот тип вооружения они, видимо, знали у своих соседей еще с готского времен (об этом говорит история термина “меч”)»{230}, — безапеляционно утверждает Л.С. Клейн. Однако подобное заявление прямо идет вразрез со знаменитым рассказом ПВЛ о хазарской дани, которую поляне дали именно мечами. Дат летописи в нет, но данное предание явно восходит к доваряжскому времени. Само изгнание варягов также позволяет предположить наличие у славян этого оружия — ведь не камнями и палками победили восточнославянские племена заморских находников. Очевидно, достаточно тупыми представляются наши предки Л.С. Клейну, коль, зная о мече еще с готских времен, за пять столетий они так и не сумели перенять его у своих соседей. Наверное, если бы не скандинавы, они до сих пор еще оставались безоружными дикарями. Археологические данные также не подтверждают громкое заявление этого археолога. В.В. Седов, связывая со славянами появление среднеевропейского населения в лесной зоне Восточной Европе в конце IV–V вв., на составленной им карте отмечает находку двух однолезвийных мечей на севере региона, а именно в Турове и Куреванихе{231}. Другой туземный норманист А.А. Александров, не довольствуясь связью со скандинавами «каролингских» мечей, попробовал связать с ними и детские игрушечные мечи, найденные в Ладоге, Новгороде, Минске, Берестье, Гродно, Слониме, Орешке в интервале с IX по XIII в. Показательна и приводимая им аргументация: «Надо отметить, что в восточнославянской этнографии применение деревянного оружия неизвестно — наши предки устраивали на Масленицу кулачные бои — один на один, или стенка на стенку. А вот в старой Германии в начале весны происходили бои между сторонниками Зимы и Лета. При этом те, кто был в свите Зимы, вооружались снежными глыбами, а сторонники Лета — деревянными мечами, серпами, вилами… Находки раннего деревянного оружия на Северо-западе по линии Псков — Новгород — Ладога хорошо соотносятся с многочисленными здесь находками скандинавских вещей в IX–X веках и летописными свидетельствами о появлении групп скандинавов на Руси. (…) Кроме того, антропологические исследования здесь же, на Северо-западе, показали значительную скандинавскую примесь в русском населении этих земель, то есть в нас с вами. А этнографические следы такого “оваряживания” встречаются иногда во время ведения археологических раскопок. К числу наиболее ярких находок такого рода принадлежит и псковский деревянный меч»{232}. Вновь мы видим характерную логику норманистов. Предположение о скандинавском происхождении детской игрушки уже на следующей странице превращается в «яркий» этнографическо-археологический след «оваряживания» местного населения. Рассмотрим обоснованность данного предположения. О многочисленных археологических свидетельствах пребывания скандинавов говорится в этой главе. По поводу этнографической параллели невольно возникают сомнения в знании автором географии — где Германия и где Скандинавия? Предположение о том, что в разных странах дети независимо друг от друга могли играть в воинов, судя по всему, даже не рассматривается — славянам и их детям дозволены только кулачные бои, а сражение деревянными мечами считается явной привилегией детей благородных скандинавов. Утверждение о значительной скандинавской примеси в русском населении Северо-запада, выявленной антропологическими исследования, мы рассмотрим в следующей главе. Наконец, как и в случае с Л.С. Клейном, голословным заявлениям норманистов противоречит не только элементарный здравый смысл, но и конкретный археологический материал. Изучая древнерусские детские игрушки, Р.Л. Розенфельдт отмечает: «Многочисленны находки деревянных игрушечных мечей и в польских городах (Гданьск, Колобжег и др.)»{233}. Так что незачем было А.А. Александрову в поисках этнографических аналогий забираться в Германию — Польша и территориально ближе к Пскову, и эпоха средневековая.
