Феликс Юсупов - Конец Распутина
Еще задолго до прибытия лиц, назначенных производить вскрытие, вся местность возле Чесменской богадельни была оцеплена значительным отрядом конной и пешей полиции.
Вскрытие тела Распутина продолжалось до первого часа ночи и происходило в присутствии целого ряда видных должностных лиц, представителей полиции и чиновника министерства внутренних дел. Операцию вскрытия производил один из профессоров судебного кабинета Военно-медицинской академии при участии нескольких полицейских врачей.
Снова в течение двух часов тщательным образом осматривался труп Распутина, причем во время вторичного осмотра помимо двух огнестрельных ран на теле обнаружены были сильные кровоподтеки.
При вскрытии в желудке была найдена тягучая масса темно-бурого цвета, но исследовать ее не удалось, так как по приказанию императрицы Александры Феодоровны вскрытие было прекращено.
Неизвестно, каковы были другие распоряжения императрицы, но около двух часов ночи генерал Григорьев вызвал в богадельню автомобиль. К этому же времени в покойницкую был доставлен богато отделанный дубовый гроб; тело уложили в него и отправили на прибывшем автомобиле неизвестно куда... Маршрут отправки трупа Распутина никому сообщен не был; его везли агенты охранного отделения, специально присланные для этого в Чесменскую богадельню.
21 декабря вечером в Сергиевском дворце, к нашему удивлению, вдруг появились солдаты. Выяснилось, что это был караул, присланный военными властями по приказанию председателя Совета министров, который узнал, что приверженцы Распутина готовят на нас покушение.
Почти одновременно с этим караулом попыталась проникнуть к нам "стража" уже совершенно иного свойства.
К генералу Лаймингу явился агент охранного отделения, будто бы посланный министром внутренних дел Протопоповым. Он заявил, что министр, получив сведения о том, что жизнь великого князя Димитрия Павловича подвергается опасности, поручил своим агентам охранять дворец.
Великий князь, узнав об этом, ответил, что в протопоповской охране он не нуждается, и, кстати, попросил генерала Лайминга потребовать у пришедших агентов документы, подтверждающие, что они действительно присланы Протопоповым. Никаких удостоверений у них не оказалось, и они тотчас же были удалены из дворца, но это не помешало им караулить нас снаружи и следить за всеми, кто к нам приезжал и уезжал от нас.
Не довольствуясь одним внешним наблюдением, поклонники Распутина делали новые попытки пробраться к нам. Во втором этаже дворца, который соединялся с нижним его помещением винтовой лестницей [Великий князь занимал нижний этаж дворца], был устроен англо-русский лазарет, туда под видом посещения раненых стали ходить самые подозрительные типы из распутинской банды. Тогда старшая сестра лазарета леди Сибель Грей посоветовала нам закрыть ход на лестницу и приставить к ней часового, что и было исполнено.
Мы очутились как будто в осажденной крепости, откуда лишь издали могли следить за событиями.
Мы читали газеты, слушали рассказы и разговоры тех, кто к нам приезжал.
Каждый приносил свое мнение, свою оценку происходящего. Чаще всего мы наталкивались на боязнь всякой смелой инициативы и на пассивное ожидание завтрашнего дня.
Люди, имевшие возможность действовать, боязливо сторонились, как бы нарочно давая дорогу какой-то слепой силе рока, которая одна должна была решить судьбу России.
Даже те, которые служили Родине и царю во имя долга, понимали этот долг в узких служебных рамках, в пределах своих министерств и департаментов. В своем близоруком и раболепном усердии они не видели и не сознавали всей важности момента, не решались перешагнуть через известные границы своих полномочий Преданность монарху, даже самая искренняя, выражалась у них прежде всего в желании ему угодить, в нсрассуждающем механическом повиновении верховной власти, в боязни компрометировать себя близостью к какой бы то ни было "оппозиции".
Между прочим, характерно было то, что даже те немногие, которые стояли у власти не по выбору Распутина и никакой связи с ним не имели, боялись ехать к нам в Сергиевский дворец.
А между тем только согласованный образ действий всех, кто по родству и по положению имел возможность влиять на государя, мог привести к каким-нибудь благим результатам.
Если государь, узнав о смерти "старца", в радостном настроении ехал из ставки, следовательно, он сознавал весь вред Распутина для России, но он не был в состоянии сохранить то же отношение к убийству Распутина в обстановке Царского Села, где негодование против нас было настолько велико, что подымался вопрос о нашем самом суровом наказании, даже о расстреле нас обоих, о чем нам передавали со всех сторон.
При таких условиях могли ли чего-нибудь достигнуть отдельные лица, которые поодиночке высказывали свое мнение государю и отходили в сторону с сознанием исполненного долга?
Убежденный фаталист, твердо уверенный в бесполезности бороться с судьбой, император Николай II под конец своего царствования был измучен не только волнениями и неудачами политического характера, но и всеми теми болезненными явлениями, которыми он был окружен. Это, несомненно, убило в нем всякую возможность активного сопротивления.
Чтобы пробудить в государе его собственную инициативу и поддержать его волю, нужно было противопоставить влиянию его близкого окружения какую-то очень внушительную и крепко организованную силу.
Если бы он увидел, что большинство членов императорской фамилии и все честные люди на высших государственных должностях дружно сплотились во имя спасения престола и России, быть может, он не только откликнулся бы на их требования, но был бы им благодарен за нравственную поддержку и за избавление от тех цепей, которыми он был связан.
Но из каких элементов могла сложиться эта крепкая организованная сила?
Где были люди, способные поступиться своими интересами, забыть свои личные расчеты?
Годы распутинского влияния, основанного на подпольных интригах, заразили своим ядом высшие бюрократические круги, развили у большинства недоверие друг к другу, отравили скептицизмом и подозрительностью самых лучших и честных.
Итак, одни боялись серьезных решений, другие ни во что уже больше не верили, наконец, третьи просто ни о чем не хотели думать..
Когда, проводив очередных своих посетителей, мы с великим князем Димитрием Павловичем оставались одни, мы припоминали все слышанное за день, разговоры, слухи, факты и делились своими впечатлениями, выводы получались самые безотрадные.
Одна за другой гасли наши недавние радостные надежды, ради которых мы решились на убийство Распутина и пережили весь кошмар незабываемой ночи с 16 на 17 декабря.
Точно книгу, страницу за страницей перелистывал я в моей памяти все пережитое: знакомство с Распутиным, медленно созревшее во мне решение его уничтожить, мучительную игру в "дружбу" с этим отвратительным человеком, тяжелый обман, к которому я должен был прибегнуть, и все нечеловеческое напряжение душевных сил, которое мне требовалось, чтобы иметь мужество выдержать до конца принятую на себя роль.
Сколько было во мне и во всех нас чисто юношеской веры в то, чю одним ударом можно победить зло!
Нам казалось, что Распутин был лишь болезненным наростом, который нужно было удалить, чтобы вернуть русскую монархию к здоровой жизни, и не хотелось думать, что этот "старец" является злокачественным недугом, пустившим слишком глубокие корни, которые продолжают свое разрушительное дело даже после принятия самых крайних и решительных мер
Еще печальнее было бы предположить тогда, что появление Распутина не было несчастной случайностью, а стояло в какой-то невидимой внутренней связи с тем незаметным процессом разложения, который совершался уже в какой-то части русского государственного организма.
Во всяком случае, уже в те дни нашего ареста в Сергиевском дворце мы поняли и почувствовали, как трудно повернуть колесо истории даже при наличии всех самых искренних стремлений и самой горячей готовности к жертве.
Но мы до последнего момента все еще хотели надеяться на лучшее.
Надеялась и верила в лучшее вся страна.
Грандиозный патриотический подъем охватил Россию; особенно ярко проявлялся он в обеих столицах. Все газеты были переполнены восторженными статьями, совершившееся событие рассматривалось как сокрушение злой силы, губившей Россию, высказывались самые радужные надежды на будущее и чувствовалось, что в данном случае голос печати был искренним отражением мыслей и переживаний всей страны Но такая свобода слова оказалась непродолжительной на третий день особым распоряжением всей прессе было запрещено хотя бы единым словом упоминать о Распутине Однако это не помешало общественному мнению высказываться иными путями.
