Ольга Елисеева - Геополитические проекты Г. А. Потемкина
Густав III прибыл в Петербург 5 июня. Не позднее этой даты могла быть написана записка Екатерины Потемкину, выдававшая все раздражение императрицы по поводу навязчивого визитера. «Сей час получила известие, что король шведский вчерашний день хотел выехать из Стокгольма, что, от того дня считая, он намерен здесь очутиться через две, а не позднее трех недель, то есть неделя после Троицина дня, - сообщала Екатерина. - Хочет во всем быть на ровном поведении и ноге, как император (Иосиф П. - O. E.) ныне во Франции, всем отдать визиту, везде бегать и ездить, всем уступить месту… и никаких почестей не желает принимать. Будет же он под именем графа Готландского и просит, чтоб величеством его не называли. Я велю Панину приехать сюда в пятницу, и он едет ему на встречу. Я послала гр. Чернышева, чтоб яхты послать навстречу или фрегат» {165}. Как видим из приведенного текста, Екатерина, несмотря на свое нежелание встречаться с Густавом III, собиралась оказать ему достойный прием. Навстречу путешествующему монарху были посланы канцлер Н. И. Панин и президент Морской коллегии адмирал И. Г. Чернышев с фрегатом.
Стремление Екатерины избежать визита Густава III объяс-нялось напряженным положением при ее собственном дворе. Происходил скрытый перехват, а вернее возвращение власти, утраченной Потемкиным после отставки с поста фаворита в 1776 г. Этот перехват выразился в очередной замене случайного вельможи. В подобных условиях приезд шведского короля в начале лета 1777 г. был особенно неудобен Екатерине. Короткая приписка к приведенному выше посланию императрицы гласит: «Отдайте Сенеше приложенное письмо, куда как скучно без Вас». «Сенеша» - Семен Гаврилович Зорич в 1777 г. сменил Петра Васильевича Завадовского.
«Сбылось со мною все, что ты думал, оправдались твои предречения, - писал Завадовский другу С. Р. Воронцову 8 июля 1777 г. -… Стыжусь тебя. Последний я узнал мою участь и не прежде, как уже совершилось. Угождая воле, которой повинуюсь, пока существую, я еду в деревню малороссийскую… Рыданием и возмущением духа платя горькую дань чувствительному моему сердцу… еду в лес и в пустыню не умерщвлять, но питать печаль… Сенюшенька, не забудь меня… сражен я на подобие агнца, который закалывается в ту пору, когда ласкаясь лижет руку» {166}.
Письма Екатерины и Завадовского, опубликованные Я. Л. Барсковым, показывают, как императрица, привлеченная чувствительностью и нежностью нового избранника, быстро начала испытывать скуку в «тихой пристани», созданной для нее сентиментальным Завадовским. «Я думала вечера проводить с тобою время в совершенном удовольствии, а напротиву того, ты упражняешься меланхолиею постою», - упрекала она фаворита. «Царь царствовать умеет, - пишет о себе Екатерина, - а когда он целый день, окроме скуки, не имел, тогда он скучен; наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья от него имеет прибавление скуки и досады» {167}.
Завадовский действительно любил императрицу, и она была привязана к нему. Однако их разделяла не только разница в возрасте, но и принадлежность к совершенно разным европейским культурным традициям. Если живая и веселая Екатерина могла по праву причислить себя к поборникам французского Просвещения, то мягкий и мечтательный Петр Васильевич стоял ближе к новой волне сентиментализма. Он при всем желании не мог развеять скуку своей покровительницы, т. к. скучал и печалился сам. Его скука была не временным преходящим настроением, а как бы постоянной составляющей души. «Новостей ты не хочешь, - писал он во время своего фавора С. Р. Воронцову, - поверь, что я их меньше всех знаю и последний в городе сведаю, ежели б что и было. Ты знаешь, что я люблю упражняться моим делом, но здесь я не имею никакого. И так всегда один, время иногда провождаю, читая книги, однако ж не больше в голове остается, как воды, решетом почерпнутой… Чтоб я всем сердцем был доволен, этого сказать не могу, но сравнивая себя с теми, которые меня ниже, благодарю за все бога… Я ничем не могу истребить скуки, которая весь веселый нрав во мне подавляет» {168}.
В период близости с Потемкина в 1774-1776 гг. императрица, иногда просыпаясь в 6 часов утра, видела шторы на окне кабинета ее возлюбленного отдернутыми, а его самого погруженного в работу. Возможно, Григорий Александрович вызывал особую неприязнь Завадовского именно в силу своей кипучей энергии и широко известного в Петербурге остроумия. Со светлейшим князем Екатерине бывало невыносимо тяжело, но не скучно. Едва войдя в фавор, Петр Васильевич сблизился с политическими противниками Потемкина - сначала с Орловыми, а затем на много лет связал свою судьбу с группировкой А. Р. Воронцова. Пока возле императрицы пребывал враждебный Потемкину вельможа в случае, проводить подготавливаемые князем мероприятия для реализации [48] «новой системы» в делах с Крымом и Турцией было несподручно. Не даром выгодное для России дело о некрасовских казаках так долго не имело решения. Поэтому Потемкин воспользовался первым же случаем, чтоб отдалить от Екатерины кареглазого малороссийского мечтателя.
Заметив, что императрица начала грустить и избегать общества Завадовского, Потемкин на правах «старого друга» попытался выпытать у нее причину охлаждения к фавориту и, видимо, довольно резко отозвался о Петре Васильевиче. Ответом ему стала записка Екатерины, в которой она старалась защитить Завадовского от нападок князя. «Как слепой о светах судит, так судишь о положении человека, которого не ведаешь мысли. Мне скучно, это правда; из доверенности я Вам сие открыла, и более сама не знаю за собою» {169}.
Эта записка могла возникнуть не позднее 8 июля, когда Завадовский, наконец, узнал о своем удалении с поста фаворита и сообщил об этом С. Р. Воронцову. Однако в реальности она была написана гораздо раньше. В приведенном нами выше послании об отъезде Густава III из Стокгольма, появившемся за две-три недели до прибытия шведского короля в Петербург 5 июня, уже упоминается Зорич. Следовательно, знакомство с Семеном Гавриловичем произошло примерно в середине мая, а Завадовский, как и предполагал, «сведал» о случившемся «последним в городе». Некоторое время Екатерина не была уверена в желании сменить фаворита и тянула с легализацией нового случая. Однако стремление Завадовского, примкнувшего к партии Орловых, интриговать против Потемкина и сблизиться с «малым двором» подтолкнули ее к решению {170}. «Дабы кн. Григорий Александрович был с тобою по прежнему, о сем приложить старание не трудно; но сам способствуй; двоякость же в том не поможет; напротиву того - приблизятся умы обо мне ехидного понятия и тем самым ближе друг к другу находящиеся, нежели сами понимают» {171}. Эти строки из прощального письма Екатерины к Завадовскому показывают реальную причину их разрыва - сближение фаворита с недругами Потемкина, а значит и ее собственными.
«Пожалуй, наряди нас для Петергофа, - просила Екатерина светлейшего князя накануне прибытия Густава III, - чтоб мы у всех глаза выдрали». Однако прихорашивалась императрица вовсе не для встречи августейшего гостя. «С какой смешной тварью Вы меня ознакомили» {172}, - замечает она в конце записки. Потемкин познакомил Екатерину со своим флигель-адъютантом Зоричем во время одного из загородных праздников у себя на даче {173}. При новом фаворите - выдвиженце Потемкина - князь мог гораздо свободнее, чем при враждебно настроенном к его планам Завадовеком, начать реализацию задуманной им «новой восточной системы». Семен Гаврилович происходил из старинной сербской фамилии Неранчичей, члены которой уже второе поколение служили в России. Храбрый гусарский офицер, отличившийся во время войны с Турцией, бежавший из плена, и обладавший живым темпераментным характером, был полной противоположностью мечтательному Завадовскому.
Однако вскоре благосклонность Потемкина к Семену Гавриловичу несколько уменьшилась в связи с желанием последнего окружить себя толпой прихлебателей из низших слоев петербургского общества, которым он обещал офицерские чины. «Зорич набрал всякой сволочи в эскадрон, в который положено с переменою брать из полков гусарских. - Писал Григорий Александрович в одной из записок Екатерине. - Теперь из таковых представляется в кавалергарды некто Княжевич, никогда не служивший и все у него ходил в официантской ливрее. Восемь месяцев как записал и прямо из людей в офицеры». Все представления шли через Военную коллегию, президент которой З. Г. Чернышев не решался отказать фавориту, зато вице-президент Потемкин посчитал своим долгом пресечь практику предоставления офицерских чинов в гвардии «ливрейным служителям». Как видно, прямые увещевания Зорича не помогли, и Григорий Александрович написал Екатерине раздраженную записку. Резолюция императрицы была не в пользу фаворита. «Ливрейные служители мне не надобны в кавалергардии, - приписала внизу листа корреспондентка, - а Зоричу запретите именем моим кого жаловать и пережаловать» {174}.