Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр Исаакович
«То, что я ценю сейчас, например, Платона, могу считать полнейшей ерундой завтра, — в ту пору рассуждал Маэстро. — Я всегда люблю читать и слушать людей, бывших новаторами и впоследствии ставших основой для целого нового движения, таких как Пруст или Джойс. Сейчас я гораздо больше читаю, нежели слушаю».
В соответствии с такой системой координат у Курёхина появилось множество приятелей из академических и литературных кругов. Впрочем, это были интеллектуалы особого круга. Советская эпоха породила самых начитанных в мире «дворников и сторожей» — они жили на заброшенных дачах, в холодных сквотах или в коммунальных квартирах, подрабатывали сдачей стеклотары и не платили профсоюзные взносы. Это были настоящие «прорабы духа», люди энциклопедических знаний, маргиналы, полностью исключенные из социальной иерархии.
Например, один из курёхинских приятелей, кандидат наук по имени Влад Кушев, создал научный труд «Рекомбинация генетических типов», усовершенствовав понимание механизмов рекомбинации. В 1980-х годах западные университеты использовали работу Кушева, в которой был сделан ряд важных научных открытий, в качестве учебника. Продав авторские права за сумасшедшую по среднесоветским меркам сумму в пятьсот долларов, Кушев бросил науку, купил мощную стереоустановку и начал писать романы. Курёхин любил захаживать к Владу в гости, обсуждать философские вопросы, полемизировать на тему каббалистического учения и поиска способов дешифровки кросскультурных кодов в романе Достоевского «Преступление и наказание».
Кушев был вхож в научные круги и познакомил Курёхина с известным физиком Игорем Андреевичем Терентьевым, одним из самых фантастических людей того времени. Он выглядел как Эйнштейн и был учеником академика Владимира Фока, внесшего огромный вклад в становление отечественной школы теоретической физики. В квартире у Терентьева находилась роскошная коллекция классической музыки, которую он ежедневно слушал. Любопытно, что в паузах между Стравинским и Малером Терентьев без видимой агрессии поругивался с мамой, обращаясь к ней исключительно на «вы»: «Наталья Семеновна, отъебитесь вы от меня!» А пережившая блокаду и повидавшая многое старушка спокойно отвечала: «Игорь Андреевич, идите вы на хуй!» Это была интеллигентнейшая питерская семья.
Познакомившись, Терентьев с Курёхиным стали регулярно общаться, и со временем простая симпатия переросла в дружеское обожание. Курёхин, знаток и ценитель классической музыки, зачастил к Терентьеву в гости. Под непорочные, но обильные возлияния велись беседы о ключевых вопросах феноменологии, точках опоры русской философии, научных теориях и их применении в быту.
«Непрочитанные книги, философы и физики создавали для Курёхина новые темы отношений с людьми, — вспоминал позднее Драгомощенко. — И эти темы позволяли Сергею открывать для себя новые двери восприятия мира».
Помимо разговоров с собеседниками из академических кругов были у Капитана и другие формы интеллектуального досуга. Дрейфуя по Питеру в компании Болучевского, Драгомощенко, Берзина, Шагапова и Жени Нестерова, он превращал эти культпоходы в бесконечный перфоманс. Это был своеобразный фристайл. К примеру, «поймав волну», Сергей мог взахлеб рассказывать о том, что на Мосфильме запускается просветительский фильм о жизни сперматозоидов. Мол, в главной роли там снимается Иннокентий Смоктуновский, а молодой Валентин Юдашкин занимается разработкой костюма сперматозоида для великого актера.
«Сереже очень нравилось, когда вокруг сидит куча мудаков и всерьез слушает какую-то поебень, полагая, что они стремительно приближаются к дырочке в астрал, — вспоминает Женя Нестеров. — Козлы, конечно, попадались облучаемые, и Курёхину всегда было приятно накрыть мутной волной какого-нибудь известного искусствоведа».
В одной из своих телег Капитан смаковал подробности того, что отец Ивана Грозного Василий III женился на праправнучке хана Мамая Елене Глинской. Пораженные слушатели с недоумением узнавали, что, желая выглядеть моложе, царь-батюшка сбрил себе бороду. Так велика была его любовь!
Эту курёхинскую пургу слушали взахлеб пыльные битники, сыновья академиков, экзотические клоуны, рок-герои и всякая мелкая рыбешка. Создавалось ощущение, что в мозгах у Капитана распахивались условные шторки, и начиналась псевдонаучная стрельба по окружавшей его флоре и фауне.
Своей пышной эрудицией, харизмой и вкрадчивой манерой говорить Сергей производил в чужих мозгах взрывную деятельность с такими разрушительными последствиями, что малознакомые мужчины были готовы отдать ему кошелек, а девушки — честь.
Как-то вечером в огромной коммуналке Гребенщикова на улице Софьи Перовской Капитан встретился с незнакомой девушкой. Раскосые глаза и интеллигентная, но сдержанная манера общения не могли не привлечь его внимания. Барышня занималась в балетной студии и выглядела весьма привлекательно. Порода и аристократизм у нее чувствовались на расстоянии. Словом, они познакомились.
Как выяснилось позднее, в ее жилах текла французская, немецкая, русская и польская кровь. В сталинские времена ее репрессированные бабушка и дедушка познакомились на Соловках. Там же родился ее папа, который к началу 1980-х уже был крупнейшим ученым, профессором и возглавлял в институте на улице Бонч-Бруевича кафедру общей физики. Звали девушку Настя Фурсей.
В ту пору Насте было двадцать два года. Она закончила английскую спецшколу, училась на географическом факультете Ленинградского университета, приятельствовала с музыкантами «Аквариума», могла процитировать строчки из песен Боуи и напеть фрагменты из Jethro Tull.
Пообщавшись с Настей, Сергей почувствовал, что у него «идет ток». С одной стороны, девушка ему понравилась. С другой стороны, он, похоже, успокоился после предыдущих романов, и ему хотелось стабильности. Как бы там ни было, Курёхин начал проявлять к новой знакомой первые знаки внимания.
«До этого я много слышала о Сергее и представляла его совершенно другим, — вспоминает Настя. — Я представляла его худым, лысоватым и в очках. А когда увидела полную противоположность, очень удивилась, что он такой красивый молодой человек. Было какое-то несоответствие между его внутренним миром и вот такой внешностью, достаточно яркой».
Так случилось, что некоторое время Настя не откликалась на приглашения Сергея посетить концерты «Аквариума» или Crazy Music Orchestra. Хотя, без сомнения, обаятельный Курёхин не мог ее не заинтересовать. В свою очередь Капитана будоражило неожиданное «сопротивление материала». Отчего все знакомые девушки, спотыкаясь, мчались на его концерты, а эта Настя не спешит? Согласно элементарной логике, такого просто не могло быть!
«На наших первых встречах Сергей часто повторял: «Я гений», — рассказывает Настя в одном из интервью. — И этим он мне жутко не нравился. Ведь ему было тогда всего двадцать восемь лет. Поэтому каждая наша встреча заканчивалась словесными перепалками».
Полгода штурмовал Капитан эту неприступную крепость. Однажды Настя с друзьями сидела в гостях у БГ, когда в раме кухонного окна неожиданно появился Курёхин в компании знакомых американцев. Спрыгнув с подоконника на пол, Сергей победоносно огляделся вокруг и, глядя в глаза Насте, торжественно произнес нечто сюрреалистичное.
Акция имела успех, но, казалось, не имела продолжения. Настя то занималась балетом, то готовилась к защите диплома, то общалась с друзьями. В какой-то момент она все-таки попала на выступление Crazy Music Orchestra — то самое, после которого закрылся «Клуб современной музыки». Настя впечатлилась и реакцией публики, и мощью перфоманса, и артистизмом Курёхина. Не могла не впечатлиться.
«Я была шокирована услышанным, — вспоминает Настя. — Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я пешком дошла до дома, а в голове всё время звучала его музыка. Наверное, это был переломный момент. Я влюбилась».
Наконец-то лед тронулся. Каждое утро Сергей звонил ей из таксофона, назначая многочисленные «стрелки». Они гуляли, ходили в кино, посещали концерты, встречались с друзьями. Как-то ранним утром, когда город еще спал, приняли участие в фотосессии для альбома «Табу». Фотограф Андрей Усов снимал всю «аквариумовскую» тусовку на ступенях Казанского собора и в Строгановском саду. Это была сплошная импровизация, где декорациями служил спящий и некогда величественный город.
