Роберт Масси - Николай и Александра
Узнав в январе 1901 года о кончине королевы Виктории, Александра Федоровна решила было тотчас отправиться в Виндзор, но поскольку государыня ждала четвертого ребенка, ее убедили остаться дома. Во время панихиды, состоявшейся в англиканской церкви в С.-Петербурге, императрица не скрывала слез. Своей сестре она писала: "Как я тебе завидую, потому что ты можешь видеть, как любимую Бабушку повезут к ее последнему пристанищу. Не могу поверить, что ее больше нет, что никогда больше не увижу ее... С тех пор, как я себя помню, она всегда была среди нас, более дорогого и доброго существа не было на свете... Англия без королевы мне кажется немыслемой".
Смерть королевы Виктории означала для государыни больше, чем утрату любимой бабушки. То была потеря опоры, источника уверенности. После бракосочетания Александры Федоровны императрица и английская королева постоянно переписывались. Правда, в марте 1917 года царица уничтожила их письма. Королеву Викторию всегда тревожила крайняя застенчивость Александры. Она опасалась, что внезапная перемена в положении немецкой принцессы, внезапно ставшей русской императрицей, не позволит ее внучке с легкостью вписаться в местное общество.
По существу, проблема эта возникла сразу после появления Александры Федоровны в светском обществе зимой 1896 года. Стоя на балу рядом с супругом, молодая императрица чувствовала, что в глазах ее застыл страх, я язык словно прилип к гортани. В тот вечер, призналась позднее государыня, от смущения она готова была провалиться сквозь пол. И все-таки осталась во дворце до полуночи, после чего с радостью удалилась.
Первые приемы императрицей петербургских дам омрачались все той же ее застенчивостью. Ожидавшие представления дамы оказывались лицом к лицу с высокого роста особой, молча и безучастно смотревшей перед собой. Александра Федоровна редко улыбалась и приветствовала приглашенных словно автомат, неловким жестом протягивая для поцелуя руку. Сжатые губы, взгляд, изредка бросаемый на дам с целью выяснить, сколько их еще ждет своей очереди быть представленными - все это свидетельствовало о том, что единственное желание молодой императрицы - как можно скорее освободиться.
Очень скоро нервозность и неуверенность как светских дам, так и царицы привели к весьма натянутым между ними отношениям. Ни детство, проведенное Александрой Федоровной в Дармштадте, ни строгое викторианское воспитание в Виндзорском замке не подготовили ее к жизни веселого и легкомысленного петербургского света. Ее шокировали продолжавшиеся до утра балы, любовные интрижки, злые сплетни. "Русские барышни не знают ни хозяйства, ни рукоделия, - сетовала А.Вырубовой императрица, - и ничем, кроме офицеров, не интересуются". Возмущенная легкомысленностью аристократии, она принялась вычеркивать из списка приглашенных во дворец одно имя за другим, заметно сократив количество именитых гостей.
Многие представители светского общества Петербурга решили, что молодая царица ханжа и скучная особа. Рассказывают, что, заметив однажды среди танцующих на балу во дворце даму с чересчур откровенным декольте, императрица направила к ней одну из своих фрейлин. В ответ на слова: "Мадам, ее императорское величество поручила мне сообщить вам, что в Гессен-Дармштадте такие платья не носят", дама заявила: "Неужели?" и, опустив платье на груди еще ниже, добавила: "Прошу уведомить ее императорское величество, что в России носят именно такие платья".
Набожность недавно обращенной в православие царицы смущала представителей светского общества. Родившись в православии, они находили странным страсть государыни к собиранию редких икон, изучению истории церкви, поездкам по святым местам, беседам о настоятелях монастырей и святых отшельниках. А.А.Вырубова вспоминала: "Императрице не нравилась пустая атмосфера петербургского света, и она все надеялась привить вкус к труду... Она основала "Общество Рукоделия", члены которого, дамы и барышни, обязаны были сработать не менее трех вещей в год для бедных". Но большинство петербургских дам заявляли, что у них нет времени на такие пустяки.
Члены императорской фамилии были недовольны тем, что, по их мнению, молодая царица пытается отдалить их от дворца и государя. Хотя императорская фамилия была многочисленна и, подобно большинству русских семей, разбросана повсюду, члены ее были тесно сплочены. Дяди, тети и двоюродные братья царя привыкли к частым визитам и приглашениям к обеду. Стремясь как можно чаще остаться наедине с молодым супругом, императрица не слишком охотно рассылала такие приглашения. Родственники государя вознегодовали. Великие княгини и княжны, которые сами были царскими сестрами или дочерями, возмутились тем, что какая-то немецкая принцесса пытается лишить их привилегий.
При виде трений между вдовствующей императрицей и молодой государыней, светская чернь радовалась, не скрывая симпатии к Марии Федоровне и вспоминая веселые времена. Однако императрица-мать обычно жила за границей - в Копенгагене, у сестры Александры, ставшей королевой Англии или же во Франции, на Ривьере, в собственной вилле.
По видимому, из-за робости, с детства отличавшей молодую государыню, ей все равно не удалось бы справиться с ролью, какую ей следовало играть. Помимо особенностей натуры Александры Федоровны, существовали и другие обстоятельства, осложнявшие ее положение. Между помолвкой принцессы Дагмары с будущим русским царем и его коронованием протекло семнадцать лет. С Александрой Федоровной это произошло спустя всего лишь месяц. "Молодая императрица, - писал впоследствии "Сандро", - с трудом говорила по-русски. Еще далекая от сложных взаимоотношений придворной жизни, императрица делала ошибки, незначительные сами по себе, но равносильные страшным преступлениям в глазах петербургского высшего света. Это запугало ее и создавало известную натянутость в ее обращении с окружающими". Александре Федоровне, как императрице, трудно было найти себе подруг; дамы не могли запросто навестить ее или пригласить к себе на чашку чая. Сестра царицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, которая могла бы перекинуть своего рода мостки между государыней и высшим светом, переехала в Москву. Планы Александры Федоровны устраивать званные обеды нарушались частыми беременностями и длительными пред- и послеродовыми периодами. Роды у нее были трудными, поэтому задолго до них императрица отменяла все приглашения и соблюдала постельный режим. Детей она кормила сама и не любила удаляться от детской.
"Отношения между двором и обществом приняли натянутый характер". Александра Федоровна объясняла себе тем, что общество - это вовсе не русский народ. Ни развратные аристократы, ни бастующие рабочие, ни революционные студенты или заносчивые министры не имели ничего общего с истинно русскими людьми. Теми, кого она встречала тогда летом в Ильинском. Скромными простыми людьми - а их миллионы - шедшими березовой рощей, чтобы трудиться в поле. Те, кто на коленях молился за царя, вот кто поистине олицетворял Россию. Для них она была не просто императрица, а царица-матушка.
7. ДВА РЕВОЛЮЦИОНЕРА
Представление императрицы о провинциальной жизни, хотя и значительно упрощенное, было в общем недалеко от истины. Еще в начале нынешнего столетия отличительной способностью русского сельского пейзажа были разбросанные там и сям помещичьи усадьбы, окруженные деревнями, где жили крестьяне, отцы которых были крепостными и которые сохранили прежний уклад жизни. Общество любого провинциального городка было похоже одно на другое: верхний его слой, сливки общества составляла местная знать и дворянство, следующую ступень занимали бюрократы и интеллигенция - судьи, присяжные поверенные, врачи и учителя; после них шли священники, чиновники, лавочники, ремесленники, мастеровые, прислуга. Подчас монотонную жизнь таких городков нарушали какие-то волнения, появлялся душок либерализма, однако преобладали консервативные взгляды и настроения. По иронии судьбы, именно таков был Симбирск, город на Средней Волге, где прошло детство двух человек, которым суждено будет сыграть важную роль в свержении Николая II и Александры Федоровны. Одним из них был Александр Федорович Керенский. Другим - Владимир Ильич Ульянов, он же Ленин, который был на одиннадцать лет старше Керенского.
В 80-х-90-х годах прошлого столетия Симбирск представлял собой заброшенный приволжский городок. Железной дороги не было, и, хотя в период летней навигации у городской пристани останавливались колесные пароходы, основной дорогой, связывавшей город с остальной страной, был санный путь по льду реки. На холме, взметнувшимся над Волгой, и поймой, тянувшейся к востоку, расположились собор, губернаторский особняк, гимназия и библиотека. "От вершины холма к берегу простирались великолепные яблоневые и вишневые сады, - вспоминал А.Ф.Керенский. - Весной весь склон холма покрывался белыми ароматными лепестками, ночью соловьи пели так, что дух захватывало. С вершины холма летом повсюду, куда ни кинь взор, на другом берегу реки видны луга. Когда таял снег, начинался паводок. Пойму затапливало, и она превращалась в безбрежное море. А жарким летом на лугах слышались песни крестьян и горожан, косивших густую, душистую траву.
