Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю
Через минуту палочки от эскимо уже едва умещались в руках у любителя сладкого. А число желающих угостить все увеличивалось. Протягивались все новые и новые порции.
От смущения и растерянности негр начал пританцовывать. Он поворачивался на каблуках, не зная, что предпринять. Вдобавок ко всему июльское солнце начало делать свое беспощадное дело — на тротуар упали первые молочные капли.
Что же делать? Кругом улыбались, никто не находил выхода из забавного положения.
Вдруг смущенный страдалец издал победный крик и, раскланиваясь на ходу, засеменил на другую сторону улицы. Там шла целая армия любителей мороженого.
Школьники сначала растерялись при виде пританцовывавшего человека с «охапкой» эскимо в обеих руках. Но потом поняли свою спасительную миссию. Через полминуты вся компания аппетитно причмокивала. Улыбались ребятишки, улыбались тети и дяди, девушки и парни. Белозубую улыбку дарил москвичам гость из Африки. Все были довольны.
— Кто знает английский язык? — спросил я у присутствующих.
— Я, — немного смущенно отозвалась одна из девушек.
— Переведите, пожалуйста, если можно, односложную фразу, которую говорил гость, оделяя ребятишек мороженым.
— В Африке мороженое тоже холодное… — перевела девушка.
Фото автора. 1 августа 1957 года.
В Москве живут мои подруги
До вчерашнего дня эти девушки не знали друг друга. Встретились они в Доме культуры «Трехгорки». Тоня Черток и Таня Осипова работают на фабрике, Анна Несторович вместе с членами югославской делегации пришла в гости к текстильщицам.
Послушаем, о чем говорят эти трое.
Едва только Тоня Черток принялась рассказывать о знаменитых трехгорских тканях, как Анна Несторович прервала ее:
— Вы художница по тканям?.. Вот интересно! Я ведь тоже собираюсь работать в этой области.
Девушки часто говорят о тканях и нарядах. Но тут разговор был особого рода. Югославскую студентку интересует технология крашения ситца, состав красок: «Какие из тканей пользуются большим спросом?.. Покажите образцы… А как живут трехгорцы?» Пришлось рассказать о работе и учебе ткачих, о новых жилых домах.
— А какую из этих тканей вы выбрали бы себе на платье? — Анна Несторович явно желает узнать вкусы своих новых знакомых.
— Вот эту. — Таня Осипова показывает на яркое полотно.
— О, да, мне она тоже очень нравится, — отвечает Анна, — я заметила, многие девушки в Москве умеют хорошо одеваться…
— Что вы расскажете о москвичах, когда вернетесь домой?
— Я расскажу, как хороша Москва, как хороши здесь люди! Мы ведь ровесники и мало помним войну. Наши отцы и матери рассказывают, что югославы и русские отстаивали свободу, как братья. Мне хотелось взглянуть на близкую сердцу страну своими глазами. И я увидела, как мы действительно близки. И язык у нас родственный — мы ведь понимаем друг друга без переводчика, обычаи и вкусы близкие, и цель у нас одна — мы ведь тоже строим социализм. Как же нам не жить в дружбе, как не любить друг друга!
Когда я вернусь в Белград, я скажу, что в Москве живут мои сестры.
6 августа 1957 г.
Девушка из Нагасаки
Первый раз я увидел ее в большом переполненном людьми зале, где проходила встреча участников Московского фестиваля с делегатами из Японии. Рядом, локоть к локтю, сидели арабы, мексиканцы, негры, французы, американцы, немцы, русские…Сотни людей ждали первого слова взволнованной девушки. Она заговорила. Тихо, очень тихо заговорила. Но слова ее заставили девушек поднести к глазами платки, а парней сжать кулаки. Я сидел с наушниками в первых рядах, наспех записывал эти падавшие в сердце слова:
«…Я не могу говорить громче. Я потеряла голос после страшного дня, когда на мой родной город упала атомная бомба. Это был проклятый нашими людьми день. Столб огня, грохот — и не стало города. Не стало людей: матерей, братьев, близких, друзей. Только пепел и развалины. И все это в одно мгновение. Над городом встало зловещее облако. Мало кто остался жив.
Нагата Хисако и маленький Андрюша познакомились в Москве.
Но и тех, кто остался, страшное облако сделало калеками. Смерть преследует людей из Хиросимы и Нагасаки…Друзья мои, надо сделать так, чтобы не было этих страшных взрывов, чтоб не было излучающих смерть атомных облаков. Смотрите, как нас много. Возьмемся за руки и скажем: «Нет! Нет! Нет!».
— Нет! Нет! Нет! — пронеслось по залу. Сотни рук, сжатых в кулаки, поднялись кверху. Вечером того же дня на Манежной площади я опять слушал Нагату Хисако, и там вместе с нею «Нет! Нет! Нет!» повторило пятьсот тысяч молодых голосов…
Однако вернемся к первой встрече. Выходя из зала, делегаты фестиваля задерживались, чтобы пожать руку мужественной девушке, посвятившей жизнь борьбе за мир. Выбрав удобную позицию, мы с корреспондентом «Советской России» Семеном Раскиным тоже ожидали выхода японской делегации.
Случилось так, что машина для делегатов где-то задерживалась. Воспользовавшись случаем, я предложил Нагате Хисако и переводчику поехать в гостиницу на машине «Комсомольской правды».
На заднем сиденье сидел увязавшийся со мной из дома соседский мальчик Андрейка Быков. Я познакомил своих пассажиров. Через минуту общительный малыш уже сидел на коленях у тети Хисако. Захлебываясь от восторга, Андрейка рассказывал про детский сад, про своего дедушку. Показал, как дед сердится, когда ребятишки затевают футбол под окнами.
— А дом у нас во-о какой, до неба, правда ведь, дядя Вася, — хвастался Андрейка.
Переводчик добросовестно переводил на японский все тонкости Андрейкиной речи. Нагата Хисако улыбалась, то и дело повторяя: «Молодец Андрейка, молодец Андрейка». Ей очень нравился этот жизнерадостный непосредственный карапуз.
Полчаса мы ехали по московским улицам.
Полчаса без умолку щебетал Андрейка, полчаса добросовестно работал переводчик, полчаса с лица «тети Хисако» не сходила ласковая улыбка. Я тоже не дремал. В архиве у меня хранится несколько снимков, сделанных в машине.
Фото автора. 7 августа 1957 г.
Песня
«Подмосковные вечера».
Эта песня появилась в канун фестиваля. Хорошая песня! Уже на третий день она стала гимном фестиваля. Ее пели в автобусах, пели в столовой, пели на стадионе. Особенно задушевно звучала она вечерами, когда уставшие за день делегаты усаживались на лужайке перед гостиницей. Очень хорошо помню ласковые августовские вечера. Темная листва молодых деревьев, яркие одежды, ласковое закатное небо, незнакомая речь и песни…Сколько песен пелось в те вечера! Африканские, канадские, французские, чешские, финские…Наша песня «Подмосковные вечера» звучала чаще других. Слова, разумеется, знали немногие. Но задушевная, чистая мелодия была понятна и белым, и желтым, и черным.
Ее пели под гармошку, под гитару, под нежные звуки скрипок лилась мелодия. Пели хором и в одиночку, пели со словами и без слов. Песня о чудесных вечерах Подмосковья полюбилась всем.
Как-то, вернувшись в гостиницу, я присел под березкой перезарядить аппарат. Нагнувшись, вполголоса мурлычу полюбившуюся мелодию. Поднимаю голову — рядом, обнявшись, трое. По лицу и нарядам — мексиканец, китаец и африканец. Я смущенно умолк. Они жестами стали объяснять: мол, пойте дальше. Друзья хотели выучить слова. Мы присели на траву. И через две-три минуты наши голоса звучали, может, и не вполне стройным, но очень задушевным хором:
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера…
Фото автора. 11 августа 1957 г.
Листья падают с клена…
Очаровательная осень ленинградских парков. Тихо. Чуть-чуть сыровато. Листья нехотя отрываются и снова повисают в воздухе на невидимых паутинках. Долго-долго падают на землю кленовые листья. Как они хороши! Хотелось сказать садовнику, чтобы не подметал их безжалостной корявой метлой. Пусть бы ходили люди по золотому ковру.
Прошли, тихо переговариваясь, двое. Волосы тронуты инеем. Может, в этом парке было у них первое свидание. Может, в этом парке и решили они идти по жизни вот так рядом…Падают, падают листья.
Ребятишки, как воробьи, снуют под ногами. Ссорятся из-за самых красивых, красных, как солнце на закате, листьев. В руках у каждого мальчишки, у каждой девчонки огненный букет. Как же снять, как поймать это очаровательное дыхание осени?
Кажется, листья падают не беззвучно. Кажется, полет их сопровождает тихая музыка.
Бом-бом! Один листок, другой, третий. Стройная симфония звучит в парке.
