Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли
Джерард задумался. Эверард прав, богачи безнаказанны. Они пользуются трудом крестьян, отбирают у них ренту, десятину, общинные поля и наслаждаются благами жизни. А бедняки молча терпят унижения. Мало того, что всю неделю они трудятся на полях лорда, и в воскресенье их, словно стадо, гонят в церковь слушать лживые слова попов, которые сосут их кровь… Когда началась война с королем, он думал, что парламент воюет за бедняка, чтобы дать ему землю и права. Но война шла и разоряла больше всего тех, кто трудился на полях и в мастерских…
— Ты думаешь, они счастливы, судьи и лорды?
— Конечно. Чего им еще надо?
— Ты видел их лица? Искаженные злобой, страхом. Нет в них радости. Злоба и жадность разрушают человека. А разум заставляет радоваться и благословлять небо.
— Да ты блаженный совсем! — Эверард опять рассердился. — Где этот твой разум, где?
— Не скажи. Есть, конечно, темные, слепые души, но есть и голос совести. Он есть в каждом. «Почему ты горд, — говорит он. — Почему жаден? Почему нечист? Почему злишься на ближнего?»
— А если ему так нравится?
— Ему так нравится потому, что он ходит, как медведь на цепи, за желаниями своей плоти, хватается за внешние предметы, которые оказываются перед ним, и не видит дальше своего носа. Ты спишь, Джон?
Лицо мальчика было бледно и неподвижно, он не отрываясь глядел на трепещущий язычок пламени.
— Нет, — сказал он глухо и серьезно. — Я не сплю. Я думаю. Зачем это все так устроено? Зачем бог допускает, чтобы мы жили во тьме и были бессильны перед злом?
Уинстэнли посмотрел на него очень внимательно.
— Мы не бессильны. И свет нам открыт. — Он тоже обратил взгляд на яркий огонек лучины. — В нас должен проснуться новый человек, свободный и могучий; тогда начнется великая работа. Люди будут сами строить счастливую жизнь. Бедняки, униженные и забитые, поймут свое назначение, их жизнь обретет новый смысл, они будут работать вместе и радоваться свету… — Лицо его помолодело, и Эверард вдруг увидел, что они очень похожи — этот мальчик и Джерард.
Кто-то легонько стукнул в ставню снаружи, Эверард вздрогнул, сидевшие за столом переглянулись. Хозяин подошел к двери:
— Кто здесь?
— Открой скорее, старина, это я, Полмер. Сюда идут, скорее!
Дверь впустила маленького фамилиста.
— Мистер Уинстэнли, Уильям! Мальчишки прибежали ко мне, говорят, беда! Солдаты прочесали Уолтон и теперь идут по Кобэму. С ними бейлиф. Может, кто-то указал им, не знаю. Они ищут вас, вас арестуют! Прячьтесь или уходите.
Все вскочили.
— Вот он, твой разум! Я говорил! — отчаянно зашептал Эверард.
— Джон, выходи первым и немедленно — домой, бегом, понял? Уильям, возьми коня и скачи к Кингстону. С какой стороны они идут?
— С юга, вы успеете, я вам коня привел. Скорее!..
— Друзья, с богом! Мы расстаемся ненадолго. Спасибо за все!
Октябрьская ночь проглотила последние слова. Дрогнули и сомкнулись кусты живой ограды, пропустив юркое тело Джона. Тихонько заржала, потом тронулась к пустоши лошадь Уидена с Эверардом. Конь, принявший на себя Уинстэнли, поскакал, взметая копытами клочья дороги, к северу. Спасительная ночная тьма скоро сгладила все блики, порывы ветра заглушили топот. Когда отряд солдат под командой капитана Стрэви подошел к хижине, лучина уже не горела над столом, хозяин с хозяйкой мирно спали на большой деревянной кровати, четырехлетний сынишка уютно посапывал рядом.
Спасительная тьма, однако, только на время укрыла беглецов от людской злобы. Неделю спустя стало известно, что Уильям Эверард арестован в Кингстоне, на постоялом дворе, и посажен в местную тюрьму. Об Уинстэнли никто ничего не знал.
Но в Лондоне, в печатне Джайлса Калверта, под черным распростертым орлом близ собора святого Павла, — в печатне того самого Калверта, который издавал труды Якоба Беме и не боялся выпускать в свет памфлеты самых отчаянных сектантов, спустя некоторое время вышел новый трактат. «Истина, поднимающая голову над всеми скандалами, — стояло на титуле, — где объяснено, что есть Бог, Христос, Отец, Сын, Дух святой, Писание, Евангелие, молитва, таинства божьи». И имя сочинителя тоже стояло на титуле: Джерард Уинстэнли. Автор излагал свои взгляды на указанные предметы, а также защищал от несправедливых обвинений себя самого и Уильяма Эверарда, арестованного бейлифами Кингстона.
3. НЕСЧАСТНАЯ ЛЕДИ И ЦАРЬ ВАЛТАСАР
Он чувствовал себя усталым. Последнее время это незнакомое раньше состояние приходило к нему все чаще, и он, упрямо не желая признать, что надвигается старость, старался объяснить все сиюминутными, житейскими причинами. Что ж мудреного, что устал: вторую войну он божьей милостью выигрывает для Англии. Тяжелейшая осада, дикий Уэльс с варварским непонятным языком и слишком горячим народом, походная жизнь, жара, пушки, борьба за продовольствие, а потом? Он пересек всю Англию от Уэльса до Престона, блистательно выиграл еще одну битву, снова повернул на север, победил в жестоких стычках шотландцев, заключил с ними союз и теперь вот стоял под Понтефрактом, последней твердыней роялистов.
А у шотландцев есть чему поучиться. Кромвель поднял тяжелую голову над недописанным письмом и задумался. Этот мрачный Аргайл с малыми силами сначала вычистил сторонников английского короля из Комитета сословий — хоть их было большинство! — а потом совсем распустил квазипарламент. «Этот пример, — думал он, — ей-ей наводит на размышления… Правда, Аргайл опирался на Кирка… У нас этой опоры нет. Но у нас есть Армия! Армия как раз и может почистить парламент, зять Айртон прав… И левеллеры сейчас на нашей стороне. Эх, Рейнсборо, Рейнсборо!»
Он обхватил голову руками, сжал, зажмурился. Вчера ночью он узнал, что убит Рейнсборо — заколот на улице кинжалами. Товарищ в борьбе, смелый, непримиримый, убит роялистами. Всем известно, что он — главный сторонник суда над Карлом.
Пламя вздрогнуло, завеса над входом в палатку отодвинулась, и вестовой просунул озабоченное лицо:
— Сэр, вас тут спрашивают…
— Ну кто еще, Дик? Я же предупреждал…
— Это леди… Говорит, ехала из Лондона специально повидать вас. С ней офицер полковника Скиппона.
— А, это другое дело. Проси. — Он встал и застегнул мундир.
Вошла женщина высокого роста, уже не первой молодости, с блестящими черными глазами. «Аристократка», — сразу неприязненно подумал Кромвель. Она спокойно и плавно подошла к столу, села, и убранство походной палатки сразу же показалось ему убогим. Дело было даже не в том, что из-под дорогой темной шали выглядывало кружево воротника, а над ним поблескивали жемчужные серьги. Дело было в особом, праздничном и трогательном выражении ее лица, с живым доверием обратившегося к нему.
— Генерал, мое имя леди Дуглас. По первому мужу Дэвис. Элеонора Дэвис, урожденная Туше, я дочь лорда Одли…
Кромвель не умел быть галантным с дамами. Но что-то заставило его почтительно склонить голову.
— Чем могу служить, миледи?
— Видите ли, генерал, ваше имя, ваши победы над врагом… Не смотрите, что я аристократка, враг у нас общий. Я потому к вам и приехала.
— Вы прямо из Лондона, по этой погоде? Но что привело вас в такую даль?
— Генерал! Я расскажу все по порядку.
Она подняла глаза, лицо ее одушевилось и показалось Кромвелю прекрасным.
— Двадцать три года назад, двадцать восьмого июля — я помню все, как сейчас, — меня ночью внезапно разбудил голос. Вокруг никого не было, я была одна в моей спальне. Но голос — невероятный, неземной голос сказал мне: «Девятнадцать с половиной лет осталось до суда, знай это ты, смиренная дева!» Я не могу передать словами звук этого голоса — он до сих пор переполняет меня сладостной дрожью. — Она действительно слегка задрожала и обратила широко расставленные глаза на Кромвеля. — Вы понимаете, генерал, что это означало. Господь избрал меня, недостойную, чтобы я несла миру его слово. Я потом получила подтверждение. Вы верите в анаграммы? Буквы имени и фамилии перемешиваются, и из них составляются новые слова. О, эти слова говорят о многом! Из моего имени — Элеонора Одли — я прочла слова «роль» и «Даниил». На меня возлагается роль пророка — это ли не указание!
Кромвель посмотрел с недоверием. Он верил в пророчества и чудеса, которыми столь полна была сейчас Англия, и знал священное волнение при чтении знаков божьих. Но так просто!.. Он все-таки привык мыслить трезво.
— Ну а мое имя? Что можно прочесть из него?
— Пожалуйста. Можно перо? Одну минуту… Оливер Кромвель… Мор… кровь… верил… велик… король… Король! Обратите внимание!..
Кромвель сделал протестующий жест.
— Минутку, сэр, не спешите… Вот! Орел! Велик. Верь. Видите. Вы ведь и вправду орел и великий человек. Вам можно верить. А может быть, и король… Кто знает?
