Денис Абсентис - Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти
Откуда взялась «огненная чума» никто не понимал: об опасности ржаного хлеба Европа не догадывалась более тысячи лет с момента его распространения. Или, точнее, почти не догадывалась — все же гангренозную форму эрготизма в Париже в 945 году Флодоард объяснял плохим питанием: «Flodoart описываетъ эпидемію гангренознаго эрготизма, бывшую въ Парижѣ въ 945 году, причиной ея считаетъ употребленіе испорченной пищи»[161]. Автор всемирной хроники бенедиктинский монах Сигеберт из Жамблу сообщал, что в 1089 году во время сильной эпидемии хлеб был красным, а в 1125 году аббат Мон-Сен-Мишель хронист Робер Дюмон высказывал мнение, что болезнь вызывается употреблением в пищу плохого хлеба пурпурного цвета[162].
С X по XII в. во Франции наблюдались самые тяжелые токсидемии этой болезни. В это же, приблизительно, время, как говорит Колотинский, начали подозревать, что причиной болезни является мука из испортившихся во время прорастания хлеба зерен. Более определенно об этом высказался Dumont в 1125 г., выразив мнение, что болезнь вызывается употреблением в пищу спорыньи[163].
Но рациональные мысли быстро уступили место мистическим. Гнев Божий и происки бесов казались более достоверными объяснениями, да и тем, кто зарабатывал на болезни, никакие объяснения нужны не были.
Появившийся в Средневековье «огонь» походил на чуму: внезапный и агрессивный. Походил он также и на проказу: полиморфный (под названием скрывалось два или три вида гангрены). Но он не был заразен, как чума, и не был столь же смертелен как чума. Однако болезнь досаждала достаточно, чтобы общество получило большую долю инвалидов, искалеченных, безруких и безногих калек, и широко распространилась повсюду на континенте и в каждой социальной страте, вызывая мольбы к святому Антонию об излечении. Появился религиозный орден по уходу за больными, антониты[164].
Массовые отравления спорыньей почти во всех статьях и монографиях называют эпидемиями эрготизма или даже пандемиями. Тут есть определенный нюанс: в энциклопедиях эпидемия обычно определяется как «распространение какой-либо инфекционной болезни человека, значительно превышающее уровень обычной (спорадической) заболеваемости на данной территории» (БСЭ). Ключевое слово здесь — «инфекционной». Поэтому эрготизм называть эпидемией вроде бы не совсем верно. Но как еще назвать неинфекционное пищевое отравление, часто охватывающее огромное количество населения на больших площадях? Сложно представить себе какую-нибудь «пандемию отравления мухоморами». Ибо мухоморы просто так на обед не ели даже чукчи или берсерки. Нет эпидемий отравления беленой или белладонной. Да и вообще слов, конкретизирующих источник отравления, подобно специальному названию «эрготизм», не так уж много. Существует, например, термин «меркуризм» (отравление ртутью), но нет эпидемий меркуризма, хотя гибли от ртути не так уж редко — от золотильщиков купола Исаакиевского собора и «золотых ворот» церквей до «сумасшедших шляпников», нашедших отражение даже в «Приключениях Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Нет «свинцовых эпидемий», хотя такое название и использовали газетчики в 30-е годы в Берлине, когда там отравились свинцом 850 человек. Все это несравнимо со спорыньей, которая приходила с хлебом, ежедневной пищей, калеча людей, принося с собой смерть и безумие в течение многих столетий. Аналогов у нее просто нет. Поэтому вспышки эрготизма называют эпидемиями — давнее спонтанное исключение из правила, иногда применяемое еще к авитаминозам — пеллагре, цинге и пр.
Врач Максудов, исследующий в 1927 году уральскую эпидемию, назвал свою работу «Токсидемия…», исходя именно из таких оснований: «Для обозначения массовых случаев отравления спорыньей в литературе до сих пор употребляется термин „эпидемия“. Так как термин этот, в виду отсутствия в данном случае инфекционного начала, не вполне здесь подходит, то мы и сочли более правильным употребить слово „токсидемия“, желая этим обозначить массовый характер заболевания и токсическое его происхождение»[165]. Проф. Выясновский, изучающий последствия этой эпидемии восемь лет спустя, также использует обозначение «токсидемия». Но не прижилось, так в литературе отравления спорыньей эпидемиями по-старому и называют.
Большинство же так называемых «психических эпидемий», столь хорошо известных нам по средневековью — бесоодержимость монашек, ликантропия, страх уменьшения члена, боязнь узелков, пляски Витта, тарантизм, ужас перед вампирами, оборотнями и пр. — результат воздействия все той же спорыньи. Надо заметить, что этот момент еще плохо осознается многими историками. Как отмечает ботаник Торбьорн Альм, показавший связь эрготизма и процессов над ведьмами в Норвегии, до сих пор такие аргументы звучат более убедительно «для ученых, специализирующихся в естественных, а не в социальных науках, с заметным исключением только в виде работы Матосян»[166]. То есть по отдельным моментам связь событий с отравлением спорыньей некоторые авторы прослеживают, но общую картину обозначают редко. Поэтому, например, нижеследующую цитату, действительно, пока легче увидеть не в исторической работе, а в справочнике по промышленной микологии:
Современные механизированные процессы могут значительно уменьшить загрязнение зерна спорыньей, но в течение Средневековья эрготизм был так широко распространен, что главные исторические события, как предполагают, связаны с загрязненной хлебной мукой. К ним относятся частые охоты на ведьм в Европе и в американской колонии Массачусетс, «великий страх» перед Французской революцией и первый крестовый поход. Исторические отчеты предполагают частые драматические эпизоды массового отравления спорыньей в средневековой Европе[167].
Тем не менее, хотя книга Матосян до сих пор является единственной объемной работой по этому вопросу, некоторые специалисты по культурной антропологии стоят на сходных позициях. Характерен, например, взгляд профессора Хомаюна Сидки из университета Майами, который в своем исследовании о колдовстве и ликантропии склоняется к тому, что литература по охоте на ведьм точна, а увлечение последних десятилетий ментализмом чрезмерно. Он ищет физические феномены (наркотики, болезни и т. д.), которые могут объяснить верования в колдовство и приходит к выводу, что физические причины «реальны» и «научны», а психологические и культурные — нет[168].
Крупные эпидемии эрготизма были обычным делом в Европе в средние века. Смертность бывала меньшей, чем при эпидемиях чумы, но размах поражения ареалов соответствовал. «Иногда смертельная гангренозная болезнь, известная как эрготизм и возникающая в результате пищевого отравления хлебом, испеченным из зерна со спорыньей, охватывала большие районы континента, подобно посещению чумы»[169]. В некоторых из известных эпидемий смертность от эрготизма, тем не менее, бывала столь же глобальной: «В прошлом отравления спорыньей по причине загрязненности муки наблюдались довольно часто и носили характер эпидемий. Во время сильных вспышек число жертв приближалось к количеству жертв во время чумы и холеры»[170]. То есть в этих случаях потребление спорыньи превышало смертельную дозу для данного урожая (количество алкалоидов в спорынье непостоянно, меняется от почти полного отсутствия до 2 %; приблизительная минимальная смертельная доза 5–10 грамм рожков при высоком количестве алкалоидов). Среднюю смертность можно условно принять около 20 %, Баргер описывает ряд эпидемий со смертностью до 60 %[171].
Еще с XIX века появлялись различные теории о синергизме болезней. Например, была высказана мысль, что бациллы чумы легче поражали ослабленное эрготизмом население. Последнее время и трактовка Броделя о вине именно черных крыс в распространении «черной смерти» представляется все более сомнительной, поскольку путь чумы плохо совпадает с их передвижением, а серые крысы, как выясняется, подвержены ей не меньше. Чем же в действительности была эта «черная смерть»? Не наложилось ли действие чумной бактерии на ослабленную постоянными эпидемиями эрготизма иммунную систему, как давно уже полагали некоторые ученые? Но мы сейчас не будем углубляться в достаточно спорную этиологию этого черного мора, а посмотрим на общепризнанные эпидемии эрготизма. С 837 по 1347 годы в центральной Европе зафиксировано примерно 50 эпидемий. То есть раз в восемь лет. «Подсчитано, что приблизительно 132 вспышки эрготизма произошли в Европе до 1789 года (Dotz, 1980; Haller, 1981)»[172]. Профессор Клайд Кристенсен утверждал: «с 900 года, когда ведение хроник стало обычным во многих областях Франции и Германии, до приблизительно 1300 года, серьезные эпидемии эрготизма, охватывающие большие области, фиксировались каждые пять — десять лет, а меньшие эпидемии, вероятно, возникали в различных местах каждый год»[173].
