Елена Кудрявцева - Россия и становление сербской государственности. 1812–1856
В мае 1833 г. в Константинополь прибыл личный уполномоченный российского императора А. Ф. Орлов. Он имел поручение заключить с Портой союз, предварительные условия которого были разработаны в Петербурге. Подписание нового союзного договора с Портой, который бы позволил в некоторой степени восстановить былые позиции России в Османской империи и Проливах, было давнишним и постоянным желанием русского двора. Русско-турецкие конфронтации последних десятилетий, а также постоянное пристальное внимание европейских держав к положению на Ближнем Востоке не позволяли ничего предпринять в этом направлении. Международные конфликты сами толкали Турцию навстречу России. Султан Махмуд II в личном письме Николаю I выражал признательность за проявленное участие и помощь, предоставленную русской стороной. В ноте турецкого правительства от 26 июня 1833 г. говорилось: «Дружба и благорасположение, оказанные империи Оттоманской… имели последствием утверждение как в настоящем, так и в будущем времени союза и доверенности, существовавших и более укрепляющихся между двумя империями»[213]. Российская сторона также выступила с выражением дружеских чувств и готова была закрепить существующее положение «прочным и почетным» договором. В проекте письма султану говорилось: «Присутствие русской эскадры является для столицы Оттоманской империи залогом стабильности и мира» – и выражалась надежда на заключение русско-турецкого союза[214]. Таким образом, мысль о союзе с Турцией, вынашиваемая в русских политических кругах, не только стала приобретать видимые очертания, но и была высказана турецкой стороной в качестве конкретного предложения к действию. Это была значительная победа русской внешней политики в регионе, где сходились интересы многих европейских держав. Важно, что инициатива заключения союза исходила от Турции, поскольку даже в этой ситуации западные державы не преминули обвинить Россию в экспансионистских планах. О том, что союз не был заключен «под жерлами русских пушек», говорит тот факт, что Порта выступила с предложением о его заключении лишь после того, как Орлов уведомил турецкое правительство о завершении миссии русского флота в Константинополе и его отплытии к родным берегам[215]. «Мы накануне того, чтобы подписать оборонительный договор, все условия коего обсуждены и утверждены», – сообщал Орлов главе русской администрации в Княжествах П. Д. Киселеву, не скрывая, что заключение такого союза и было целью его миссии в Константинополе[216]. Испрашивая разрешение у султана на вывод эскадры из Босфора, Орлов преследовал далекоидущие планы. В письме к Киселеву он признавался, что подобный шаг, сделанный вовремя, обеспечит вторичное призвание российских вооруженных сил в случае необходимости уже без малейшего опасения со стороны Порты[217]. «Наконец, 28-го в 11-м часу пополудни, при попутном ветре, вся наша эскадра с десантом снялась с якоря и, благополучно выступив из Босфора, направилась в российские порты», – докладывал Орлов Николаю I[218]. Босфорская экспедиция была завершена.
Говоря о заключении Ункяр-Искелессийского договора, следует упомянуть тот факт, что в его подготовке значительную роль сыграл Н. Н. Муравьев[219]. Еще до прибытия А. Ф. Орлова в Константинополь он провел всю предварительную работу, наладил контакты с османским правительством, потратил много усилий на размещение российского десанта. После приезда императорского уполномоченного Муравьев как бы отошел на второй план, и все старания, приложенные им к налаживанию добрых отношений с турками, были забыты в одночасье. Однако его роль в подготовке русско-турецкого соглашения не следует недооценивать. «Необыкновенное бескорыстие» этого человека отмечал даже такой язвительный автор, каким был П. В. Долгоруков[220].
Ункяр-Искелессийский договор подписан 26 июня (8 июля) 1833 г. Он носил оборонительный характер и был заключен на восемь лет. По его условиям Россия обязывалась в случае необходимости прийти на помощь Турции «сухим путем и морем». Наиболее важное для России условие содержалось в «отдельной и секретной статье», где говорилось о том, что российская сторона, «желая освободить Блистательную Порту Оттоманскую от тягости и неудобств, которые произошли бы для нее от доставления существенной помощи», будет удовлетворена выполнением лишь одного обязательства со стороны Турции. Она, по условиям секретной статьи, «должна будет ограничить действия свои в пользу императорского российского двора закрытием Дарданелльского пролива, то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом»[221].
Реакция западных держав на заключение договора была бурной. Лондонская «Таймс» назвала его «бесстыжим». «Петербургский кабинет сделал из Турции официально своего подчиненного, а из Черного моря – русское озеро, – писал Гизо, – без того, чтобы что-либо мешало ей самой (России. – Е. К.) из него выйти и перебросить в Средиземное море свои суда и войска»[222]. Представители Англии и Франции направили Порте ноту протеста; в ответ османское правительство должно было решительно заявить, что Порта вполне свободна «заключать по своему независимому желанию договор с той дружественной державой», с какой сочтет нужным[223]. После полученного объяснения соединенная француз ская и английская эскадра вынуждена была покинуть Смирну. Враждебное отношение западных держав к договору, заключенному Россией «один на один» с Турцией, чего они старались избежать, в значительной степени объяснялось не столько самими условиями явных и секретных статей трактата, сколько возможностью его широкого толкования в будущем.
«Большой испуг» 1833 г. заставил Великобританию бросить все ресурсы на вытеснение России из Юго-Восточной Европы[224]. Английское правительство восприняло договор в качестве поражения британской политики в Турции и даже пыталось объявить его «несуществующим»[225]. Однако Россия не намерена была уступать в столь важном для нее во просе и в своем официальном ответе предложила считать «несуществующим» демарш лондонского кабинета.
В этот сложный для европейской политики момент лишь Австрия продолжала поддерживать Россию. В своей депеше австрийскому посланнику в Париже Меттерних подчеркивал схожесть целей двух союзников на Востоке: «Обе соседние Оттоманской империи державы хотят по отношению к этой империи одного и того же. Они хотят сохранения оттоманского трона и полной независимости султана, такой независимости, без которой государство перестает существовать…»[226] Сам же Николай I высказывал мнение, полностью совпадавшее со словами австрийского канцлера: «Странно, что общее мнение приписывает мне желание овладеть Константинополем и Турецкою империею; я уже два раза мог сделать это, если б хотел, – подчеркивал император в личной беседе с Муравьевым, – мне выгодно держать Турцию в том слабом состоянии, в котором она ныне находится. Это и надобно поддерживать, и вот настоящие сношения, в коих я должен оставаться с султаном»[227]. Из этих слов следует, что и после заключения Ункяр-Искелессийского договора внешнеполитические задачи России по отношению к Османской империи оставались такими же, какими они были сформулированы на заседании Особого комитета в момент заключения Адрианопольского мира. Более того, произошло еще большее сближение России с Турцией. В 1833 г. посольство Ахмед-паши выехало в Петербург для переговоров о ходе выполнения условий мира. В 1834 г. на основании петербургской конвенции царское правительство «простило» Порте треть контрибуции и снизило в два раза сумму ежегодных выплат.
Добившись исключительных привилегий для своего флота в Проливах, Россия восстановила против себя западные державы, главной задачей которых стало ослабление конкурента в этом важнейшем регионе столкновения международных интересов. Смягчить позицию западных держав можно было лишь привлечением их на свою сторону. К тому же это могло избавить Россию от угрозы создания антирусского союза[228]. Правда, при этом Россия теряла свое уникальное положение единственной союзницы Порты, но в то же время спасала само сущест вование уже заключенного договора. Российское правительство сочло выгодным привлечь на свою сторону Австрию, ревниво следившую за русскими успехами на Ближнем Востоке и заинтересованную в дружественных отношениях с Петербургом. Ее благожелательная позиция по отношению к действиям российской дипломатии на Балканах не осталась незамеченной и была по достоинству оценена петербургским кабинетом.
