Режи Буайе - Средневековая Исландия
Погребальной культуре средневековой Исландии, где смерть считалась не абсолютным прекращением жизни, а переходом от одного вида бытия к другому, были присущи собственные специфические представления: например, было очень важно и просто необходимо, чтобы мертвец умер по правилам, если можно так выразиться, иначе дело могло иметь самые серьезные последствия. Речь здесь идет о драуге, персонаже, хорошо известном по доступным нам текстам, глубоко вошедшим в мироощущение исландского народа и фигурирующем в исландских народных сказках. Это мертвец, «умерший плохо» по какой-либо из множества причин: из-за собственного дурного характера, неизвестной причины смерти, или смерти во время судебного процесса по его делу, или недовольный тем, как наследники управляют имуществом, и так далее. То есть драуг — это мертвец, не принявший обстоятельств своей смерти и вернувшийся. Следует четко уяснить, что драуг — не дух или призрак, это оживший мертвец, имеющий физическую природу: он ест, пьет, спит, сражается, как живой, и вредит людям всеми возможными средствами. Такого следует заставить умереть, в самом истинном смысле этого слова. Церковь располагала на сей счет рядом молитв и экзорцизмов, однако явление это носило подлинно языческий характер с «юридическим» оттенком. Чтобы изгнать драуга из мира живых, собирался «суд в дверях смерти», dúradómr, — по всей требуемой форме, с адвокатом обвинения, адвокатом защиты, составом суда; заслушивались доказательства и свидетели, которых драуг мог призвать на трибунал, заставлявший его принять состояние законно умершего. Обыкновенно дело на этом заканчивалось, и мертвец смирялся со своим положением. Однако сохранилась память и о более упрямых драугах, с редкой настойчивостью осуществлявших свою месть. Одна из подобных зловещих историй рассказывается в Саге о людях с Песчаного берега или Саге о Снорри годи, где фигурирует Торбьерн Изувеченный. Происхождение подобных представлений нетрудно понять: мир мертвых представлялся исландцам подобием нашего мира, но в нем должны были царить мир и покой, невозможные, если нарушена земная справедливость.
♦ Об инициации молодых людей
Рассказывая об обрядах перехода, следует упомянуть, что исландская цивилизация, похоже, не имела особенных обрядов для перехода молодых людей в статус взрослых. Жорж Дюмезиль усматривал в длинном повествовании Снорри Стурлусона из «Младшей Эдды», где рассказывается о борьбе бога Тора с гигантом Хрунгниром, ритуал становления молодого воина, однако у нас нет никаких свидетельств, подтверждающих это предположение. И если в героическом цикле «Старшей Эдды», посвященном Сигурду, убийце дракона Фафнира, мы действительно видим события и развитие интриги, соответствующие кульминационным моментам достижения молодым героем статуса несравненного воина (умерщвление дракона, преодоление стены пламени, за которой спит усыпленная чарами валькирия, обретение золота Рейна); очевидно, что эти прекрасные образы несут прежде всего символическую нагрузку.
Однако, как и следовало ожидать, молодой человек оказывался достойным состояния взрослого человека, потенциального героя повествования (например, саги, söguligr), лишь подвергнувшись испытанию skapraun и выйдя из него победителем. Слово skapraun буквально означает испытание (raun) характера (skapr). Таким образом, в конце детства исландец оказывался перед лицом испытания, которое могло принять самую различную форму: перемещения межи его фермы или угона табуна его лошадей, ругани в адрес его самого или его близких, и так далее, представлявшим прежде всего посягательство на его честь и репутацию. Он мог узнать об этом сам или через упреки или колкости со стороны старика (отца, например), или, что особенно ужасно, женщины. Важно было то, как он приступал к делу, как смывал оскорбление и как его возмещал. Совершая отмщение, он преодолевал важный этап, становился взрослым, получал право на сагу и долгую память потомков. В противном случае, если он не сумел справиться с ситуацией — а Исландия, как и любая другая страна, знает трусов, нерешительных и добродушных людей, — он станет auvirdi, посредственностью, и будет считаться позором для своего рода. Итак, решающим критерием здесь было право на сложение саги о герое, и мы еще вернемся к этому моменту.
Для исландской культуры было характерно полное отсутствие конфликта поколений. Дети, становившиеся взрослыми к 12–14 годам; женатые люди; старики, которыми становились скорее по физическим причинам: потере сил или остроты рассудка, чем в силу возраста, взаимодействуют между собой без каких-либо противоречий; в этом обществе, как мы уже говорили в начале книги, безраздельно властвует понятие порядка, к которому мы вновь обратимся при рассмотрении исландской религии. Все — каждая вещь, существо, человек — должно было занимать свое место, а всякие маргиналы и асоциальные типы считались в высшей степени ненормальными и скандальными. В конечном счете таких людей было очень немного. Добавьте к этому прагматичность человеческого существования, о чем изумительно свидетельствует строфа из Речей Высокого.
Ездить может хромой,
Безрукий — пасти,
Сражаться — глухой.
Даже слепец до сожженья полезен,
Что толку от трупа.
V
Религия
Религии в том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово, в дохристианской Исландии (и вообще в Скандинавии) не существовало. У северян не имелось самой идеи связи (religere) между реальным и духовным мирами (поэтому их священники сильно отличались от христианских), и представлений о совершенстве или идеале, то есть месте, где наши земные понятия достигали бы своего абсолютного и абстрактного предела (re-legeré). Не существовало также и представлений о небытии или абсолюте. Исландцы знали только высшие силы, несколько неопределенные и поэтому упоминаемые во множественном числе, даже в нейтральной форме, которые управляли судьбами; считалось важным добиться от них милости своими действиями, поступками, приношениями. Таким образом, «религия» сокращалась до культа, который в свою очередь преобразовывался в набор магических действий.
Эта тема очень обширна и не имеет определенных границ. Она, бесспорно, выходит за рамки того краткого обзора, которым нам придется ограничиться на этих страницах. Не следует также забывать об оговорках, приведенных в начале предыдущего раздела (см. Этапы жизни, глава 4): мы не можем знать степень подлинности сообщений о язычестве в письменных источниках, которыми располагаем. Эта серьезная проблема породила множество весьма интересных теорий. Мы будем придерживаться так называемого естественного подхода, потому что, с одной стороны, создание развитых абстрактных или метафизических систем не является сильной стороной древних исландцев, а с другой стороны, потому, что между идиосинкразиями и мифами, ритуалами, обрядами, верованиями, которые мы можем попытаться восстановить, возникло нечто вроде сговора (рискнем воспользоваться подобным термином). Стоит еще раз напомнить, что авторы двух наших основных источников — датчанин Саксон Грамматик (Saxo Grammaticus), автор «Деяний датчан» (Gesta Danorum, ок. 1200 года) и исландец Снорри Стурлусон («Младшая Эдда», ок. 1220), были добрыми клириками, получившими классическое образование. Они только придавали собственную интерпретацию преданиям, которые хотели донести до потомства, а порой и сами-то не слишком хорошо понимали собственные источники. И чтобы, наконец, завершить преамбулу, напомним, что исландцы были северными германцами, как и их прямые предки — норвежцы, и их, безусловно, не следует смешивать с континентальными германцами (предками немцев, голландцев и отчасти англосаксов): это очень важный момент. Мы уже говорили о Сигурде Фафниробойце, образце истинно германского героя. Типаж этот не является полностью исландским. Он мог прийти из Дании (из Бургундархольма — нынешнего Борнхольма, вне сомнения, являвшегося прародиной бургундцев): в легенде, описанной в «Песне о Нибелунгах», нет ничего исландского, она серьезно отличается от текста поэтической «Старшей Эдды» или от чисто исландской Саги о Вольсунгах.
Иными словами, германская мифологическая система не является монолитной, и любое обобщение окажется здесь чрезмерным по определению. В дальнейшем мы будем говорить о языческой религии, a затем о христианской, и об исландцах — северных германцах, смешавшихся с кельтами и буквально пропитанных христианской культурой. Мы полагаем, что этого достаточно, чтобы объяснить осторожность представленных утверждений.
