Константин Романенко - Последние годы Сталина. Эпоха возрождения
Нет, все складывалось не вдруг и не просто. Уединившись на южном побережье, получив возможность на время отстраниться от текущих дел, он мог, не спеша в соперничестве со временем, слушать успокаивающий шелест волн; вглядываться в просторы неба, причудливо отчерченного рельефом гор, впитывать тепло воздуха и наслаждаться красотой окружающей его зелени.
Но он не мог не думать. Он не мог не переосмысливать события и проблемы последнего времени. Их было много: дипломатические баталии под визг и улюлюканье западной прессы; непростые отношения с бывшими союзниками, начавшими размахивать атомной дубиной; истощенная агрессией и фактически обессиленная страна и уставший от войны народ.
Как противостоять давлению извне, не потеряв плодов с таким трудом достигнутой победы? Что сделать, чтобы не впасть в зависимость от окрепшей и обогатившейся на войне Америки? Был ли выход из такого запутанного лабиринта?
Конечно, можно построить ублюдочную версию, даже множество версий. О подозрительности Сталина, обвинив его в антисемитизме, якобы выразившемся в отношении к жене Молотова Полине Жемчужиной, а, по-видимому, именно ее имел в виду Сталин. О якобы охватившем Вождя страхе из-за опасений утратить власть. Но подобная чушь сочиняется уже более полустолетия.
Попытаемся проследить логику событий во времени, во взаимозависимости, чтобы избежать обычной практики, когда факты сбрасываются в одно мусорное ведро, и в результате получается блюдо с антисталинскими приправами.
Итак, Вождь проявил раздражение, и члены правительства продемонстрировали согласие с такой позицией. 7 декабря 1945 года «тройка» телеграфировала Сталину: «Вызывали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к себе, прослезился…
Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда на Совете министров (иностранных дел союзных держав) сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров (с участием Франции и Китая)…
Мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки в вопросах цензуры идут в одном плане политики уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, Молотовым, можно сработаться…»
Конфликт приобретал необратимый характер, и, стремясь разрядить ситуацию, Молотов самокритично написал Сталину: «Мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне как большевику и человеку, что понимаю как самое серьезное партийное предостережение… Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже жизни».
Видимо, Сталин посчитал разногласия исчерпанными, и шифрограмму от 9 декабря он озаглавил: «для четверки». Но затем он исправил обращение: «Молотову для четверки».
В окружении Сталина было немало людей, обладавших сильными деловыми качествами и высоким профессионализмом. Даже его фантастическая работоспособность не позволяла ему браться за все и контролировать все. Сталин давал большие права людям, решавшим государственные задачи, и то, что он не успевал сделать сам, он доверял ближайшим помощникам.
Их окружали почет и слава, их знала вся страна, их именами называли города и колхозы, предприятия и корабли. Молотов относился к их числу. Будучи требовательным к себе в вопросах соблюдения первоочередности государственных интересов, Сталин ожидал такого же от своих сподвижников.
Прежде всего он был политиком, и одним из его основных принципов являлось правило: думать о завтрашнем дне. Игнорирование обязанностей, ошибки он не спускал никому — даже самым близким людям. Тем более в принципиальных вопросах.
Обладавший огромной работоспособностью сам, он требовал этого же и от окружавших его людей. Кто не выдерживал — уходил. Да, ему часто недоставало деловых специалистов, но в этот период государство нуждалось и просто в работоспособных людях. Потери в людях в результате немецкой агрессии были огромными.
«Я не привык жаловаться, — заявил Сталин на Потсдамской конференции союзникам, — но должен сказать, что… мы потеряли несколько миллионов убитыми, нам людей не хватает. Если бы я стал жаловаться, я боюсь, что вы тут прослезились бы, до того тяжелое положение в России».
Страна обрела мир, но он достался нелегкой ценой. Демограф С. Максудов на основе данных переписи населения 1941-1946 гг., опубликовавший сведения «о весьма значительной эмиграции из западных областей СССР после 1941 года» поляков, немцев, прибалтов и других национальностей (примерно 5,5 миллиона человек), дал выверенную цифру людских потерь СССР.
Он сделал аргументированный вывод: «…И, значит, действительные жертвы войны — 19,9 млн. человек, не считая, правда, смерти детей, родившихся в годы войны». Для сравнения В. Кожинов напоминает и еще одну цифру: «…демографы Запада подсчитали, что в результате «войны на уничтожение» население их стран (в целом, включая Германию и ее союзников) потеряло 17,9 млн. человек».
Согласно «сравнительной таблице балансов использования людских ресурсов в Вооруженных силах СССР и Германии в период Второй мировой войны» демографические потери (списочного состава) на советско-германском фронте 1941-1945 гг.: СССР — 8668,4 тыс. чел. Германия — 5076,7 тыс. чел. Из них безвозвратные потери (убито и умерло от ран, болезней, погибло в катастрофах, покончило жизнь самоубийством, расстреляно по приговорам судов): СССР — 6885,1 тыс. чел.; Германия — 4457,0 тыс. чел.
Если вспомнить, что умершие от ран после истечения трехдневного срока с момента ранения в Германии не относились к военным жертвам (а уволено по ранению и болезни из германской армии 2463,0 тыс. чел.), то потери практически равнозначны.
Но, чтобы сравнить уровень «милосердия», следует указать, что из числа пропавших без вести и сдавшихся в плен во время Второй мировой войны 5059,0 тыс. человек было со стороны СССР и 7387,0 тыс. чел. со стороны Германии. Различие в том, что в гитлеровском плену умерло 2300,0 тыс. советских военнопленных, а в советском только 442,1 тыс. немцев.
Завершилась самая тяжелая война в истории человечества, но это была и самая крупная победа. В речи, произнесенной 9 февраля 1946 года, Сталин заявил: «Война устроила нечто вроде экзамена нашему советскому строю, нашему государству, нашему правительству, нашей Коммунистической партии и подвела итоги их работы… Наша Победа означает прежде всего, что победил наш советский общественный строй».
Теперь страна, измученная, обезлюдевшая, выстрадавшая невзгоды войны, жаждала плодов мира. Хотелось надеяться, что долгожданный мир обеспечит все для счастливой жизни, а еще лучше — сразу. Вождь знал, чего желает народ, и направлял свои усилия на удовлетворение таких чаяний.
Останавливаясь на ближайших перспективах по ликвидации последствий войны, Сталин указал: «Не говоря уже о том, что в ближайшее время будет отменена карточная система, особое внимание будет обращено на расширение производства предметов широкого потребления, на поднятие жизненного уровня трудящихся путем последовательного снижения цен на все товары, и на широкое строительство… научно-исследовательских институтов, могущих дать науке развернуть свои силы».
Он знал, что говорил. Кто решится отрицать значение в жизни общества науки? Величие Сталина как государственного деятеля в том, что он реально воспринимал жизнь. Он не давал популистских, невыполнимых обещаний. Повышение жизненного уровня населения страны он напрямую связывал с развитием науки.
Он опирался в своих расчетах на творческий потенциал той части населения, которая стояла на острие технического прогресса. Его планы — не благие намерения или отвлеченные от реальной жизни фантазии мечтателя. Это стратегия, основанная на науке, цементирующей фундамент прогресса. Со временем, под влиянием Сталина, в стране сложился определенный культ ученых и вера в почти безграничные возможности науки. Но, увы, корифеи умственного труда не всегда оправдывали такие надежды, и не только в технических исследованиях.
Читая антисталинскую литературу, нельзя не поразиться звериному примитивизму, которым наполнены эти работы. Написанные по большей части «профессионалами», они оставляют впечатление исторической безграмотности, замешанной на стремлении осквернить все, что составляет ценность национального самосознания народов России. В них белое подменяется черным, а черное мажется краской злословия, вообще не имеющей отношения к историографии.
