Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1
Тут черкасский староста пытался отвлечь запорожцев от Зборовского и приглашал под свое знамя, обещая им разные награды от себя самого и от короля. Но запорожские молодцы предпочли вольного гетмана королевскому старосте и остались при Зборовском.
Из Канева спустилась флотилия, мимо Черкас, к устью реки Псла, куда, в условное время, доджна была приспеть дружина пограничного старосты, с которым Зборовский намерен был вторгнуться в московские пределы. Но староста не сдержал своего слова.
Отложив поход к Путивлю до другого времени, Зборовский поплыл далее и остановился в устье реки Самары.
Боплан говорит, что эта река весьма обильна рыбою, а окрестности её так богаты медом, дичью и строевым лесом, что едва ли какое-либо другое место может с ними сравниться. Казаки прозвали Самару Святою рекою и впоследствии сильно отстаивали у правительства право на свободное владение её берегами. Зборовский застал на Самаре 200 так-называемых речных или водных казаков, которые находились под начальством особого отамана и занимались исключительно рыболовством да охотою. Шкуры зверей обращали они в собственную пользу, а съестное отсылали за Пороги, где кочевали казаки-воины.
От этих речных или водных казаков поплыл Зборовский далее, к Порогам. Переправа через Пороги была делом трудным и опасным. Одни низовые казаки обладали искусством спускать човны с ревущих каскадов. Спутники Зборовского не без страха решились на дальнейшее плавание. Когда флотилия очутилась между Порогами, так что возвратное плавание было для неё уже невозможно, а впереди лежал самый опасный из порогов, Ненасытецкий, — она наткнулась на засаду.
Запорожские казаки подозревали, что Зборовский с своими гайдуками послан против них королем. Не верилось им, чтобы знатный пан, не знавший никогда нужды, обрек себя на казацкую жизнь, исполненную лишений; да и мог ли он вытерпеть все, что терпят казаки? И зачем он привел столько гайдуков? Сообразив дело по-своему, запорожские молодцы решились истребить опасных гостей своих. Но Зборовский умел их уверить, что он прибыл к ним, как товарищ, по приглашению их же послов, и что все его спутники готовы делить с ними добро и худо поровну. Запорожцы успокоились и, как гребцы у Зборовского были люди новые, то они дали ему 80 казаков, которые бы переправили его через остальные пороги. Но несколько товарищей Зборовского, испуганные прежнею переправою, не отважились на новые опасности и предпочли возвратиться сухим путем домой.
Переправы тут могли быть лишь предлогом. По всей вероятности, Запорожье, с убогим кочевым бытом и дикими нравами казаков, показалось шляхте далеко не тем, чем представлялось издали.
Зборовский, с остальною дружиною, прошел благополучно через все пороги и увидел перед собой славный остров Хортицу. Об этом острове говорили тогда всюду, как о первоначальной Запорожской Сечи. Еще свежи были предания о князе Димитрии Вишневецком, тому назад около 20-ти лет замученном в Царьграде, и провожатые Зборовского, без сомнения, спели ему песню про казака Байду, которая уцелела до нашего времени в устах народа, а может быть и еще несколько, до нас не дошедших.
Расположась тут на отдых, Зборовский заметил в степи один из тех татарских разъездов, о которых рассказывает Боплан, описывая свое пребывание у Порогов. Такие разъезды беспрестанно появлялись и исчезали у казацких кочевьев, следя за движениями казаков и пользуясь их оплошностью. На сей раз татары не могли ничем поживиться, и исчезли из виду, боясь в свою очередь преследования.
После ночлега на острове Хортице, Зборовский пустился далее вниз по Днепру. Вскоре путники встретили тучу саранчи, от которой пало у них до трехсот лошадей и много народу попухло.
Но вот, навстречу гостям, выплыло отправленное из Сечи посольство с поздравлением. Старший из послов держал Зборовскому речь: выразил радость, что казаки видят его у себя за Порогами, и желание успеха в войне с неверными, а за казаков ручался, что они будут ему повиноваться, не щадя своей жизни. Зборовский отвечал также приличною случаю речью, и затем все вместе поплыли к Запорожской Сечи, которая находилась тогда при впадении реки Чертомлыка в один из днепровских рукавов. В Сечи приняли гостей с шумною радостью. Зборовский тотчас был объявлен гетманом, при стрельбе из ружей, а на следующее утро собралась рада, в которой, после торжественных речей с одной и другой стороны, вручена была гетману булава. В речи своей казаки выразили, между прочим, удовольствие, что имеют в своем кругу такого знатного пана, но тут же прибавили: "Впрочем это у нас последнее дело: у нас ценятся выше всего дела и мужественное сердце. Много мы наслышались о тебе от соседних народов и от собственных братий (говорили казаки): знаем, что Бог всегда помогал тебе против каждого твоего неприятеля".
Збровский, приняв знак гетманской власти, говорил речь в запорожском духе, уверяя, что приехал не для господства над таким мужественным и славным войском, а для того, чтобы делить с ним добро и худо, назвал себя мдадшим между казаками и обещал следовать разумным их советам. Смиренный тон был здесь тем более необходим, что казаки жаловались на неблагодарность польских панов, не умевших ценить их заслуги.
Первым вопросом, который предложили запорожцы Зборовскому, был: в какой поход он их поведет? Зборовский показал им письмо крымского хана, который обещал выхлопотать ему у султана молдавское господарство. Не противились этому низовые братчики (любили они гостить в Волощине) и помогли своему гетману снарядить к хану посольство. Зборовский поручил посланцам назначить место, на котором бы он мог съехаться с ханскими послами только в числе десяти лошадей. Очевидно, ему не хотелось иметь свидетелей своих переговоров с татарами. Выбрано было для этого урочище Карайтебек, где обыкновенно происходили торги между казаками и татарами.
Хан Магмет-Гирей выслал на условленное место блестящее посольство с подарками, состоявшими из 12 коней, богато оседланных, и из трех парчевых жупанов. При этом было оказано Зборовскому величайшее по мусульманскому обычаю благоволение: хан именовал его своим сыном. Послы тут же, в поле, надели на него один из ханских жупанов и обещали ему молдавское господарство, с тем только условием, чтобы он дождался султанского решения на Днепре, удерживая казаков от нападений на татарские села.
Зборовский не столько жаждал господарства, сколько похода в Московскую Землю, на помощь Баторию, и просил у хана войска. Хан отвечал через послов, что не сделал бы того для самого короля, что готов для него сделать, но что в это самое время получил от султана повеление выступить вместе с ним в поход против персов.
Зборовский, отчаявшись сослужить службу Баторию, решился приобресть благосклонность султана. Он объявил ханскому послу, что поведет запорожцев следом за татарами в Персию, лишь бы только Магмет-Гирей выслал к нему с мурзами мусталика, или поручителя, который бы торжественно поклялся, что татары не погубят его в этом походе ни отравою, ни другою смертью. Через неделю он условился съехаться опять с ханским посольством, невдалеке от того места, где они теперь съехались.
Но Зборовский не понимал всей трудности нового своего предприятия. Запорожцы привыкли воевать неверных. В этом они полагали всю свою славу, всю свою заслугу перед християнством. Если когда-либо казак задумывался о спасении своей души, то не иначе мог вообразить ее помилованною, как ради того вреда, который он причинял туркам и татарам. Многие из казаков побывали у турок в неволе, где их приковывали к веслам на так-называемых галерах-каторгах и принуждали к беспрестанной работе ударами лозой по обнаженным плечам. Другие, не испытав этой муки сами, видели ее на товарищах, во время нападения на галеры с целью поживы и освобождения своих братий. В Сечь беспрестанно возвращались бежавшие из Турции и Крыма пленники с новыми и новыми рассказами о несчастных своих товарищах, томившихся в неволе. Целые поэмы, из которых некоторые дошли до нас, складывались кобзарями из этих рассказов, для того чтобы еще сильнее разжигать в казацких сердцах жажду отмщения неверным [46]. И, после всего этого, казакам предлагают воевать в пользу неверных!
Со стороны Зборовского такой шаг был крайним легкомыслием. Но тогда в правительственных кругах польской аристократии было распространено убеждение в необходимости ладить с турками. Зборовский, при всей своей воинственности, возбуждаемой честолюбивыми планами, поддавался влиянию панской среды. Что касается до казаков, то он смотрел на них, как на толпу, жаждущую одной добычи, как на орудие, которое можно направить в ту или другую сторону, — смотрел обыкновенным взглядом польских политиков, и ошибался, как все поляки-государственники. Борьба казаков с мусульманским миром, при всей своей неправильности, принимала, что дальше, большие и большие размеры. Постоянство этой борьбы, равнодушие к потерям во время неудачных походов, возрастающая энергия новых и новых предприятий в одном и том же направлении — не могут быть объяснены только жаждою добычи. Это было одно из тех стремлений, которые образуются с образованием самого народа и становятся задачею его существования. Но, видя перед собой сброд банитов-шляхтичей, промотавшихся панов, всесветных скитальцев-добычников и толпу своевольной украинской черни, Зборовский не мог сомневаться, что для этого отвергнувшого гербы и вовсе негербованного народа всего важнее грабеж и добыча, — будет ли то в Молдавии, в Московском царстве, или в Персии. Из частных явлений казачества он, подобно некоторым историкам составил себе понятие общее. Мы сейчас увидим, как он ошибся.
