Франсуа Блюш - Людовик XIV
Старый монарх хотел продолжать работать. Но позволил Фагону снова дежурить ночью, его перестала так сильно мучить жажда, боли несколько утихли, и он стал спокойнее. Он решил активно провести воскресенье, выздороветь, увеличить темпы своей деятельности в течение будущей недели. Воскресенье, 18-го, выглядело действительно многообещающим. Король присутствовал на мессе, лежа в кровати, но затем он провел новое заседание совета, поработал с Лепелетье де Сузи. Конец дня отныне разыгрывается, как по нотам. Людовик XIV присутствует на приеме у маркизы де Ментенон, слушает концерт, ужинает в своей комнате, но разрешает при этом входить в нее придворным, беседует с принцессами в своем кабинете, ложится спать в 10 часов вечера. Днем король объявил о своих планах на ближайшее время: он будет принимать послов по вторникам и проводить смотр своих жандармских рот по средам.
На следующий день король опять мучается, но работает, а потом с удовольствием слушает скрипичный концерт. Диагноз остается прежний: радикулит. Медики в полной растерянности. Фагон, который является суперинтендантом минеральных вод Франции, приказывает доставить в Версаль бутыли бурбонской воды. К тому же эти господа не способны даже решить: есть ли у больного температура или нет. Фагон утверждает, что у короля нет температуры, а Марешаль говорит, что по ночам у него есть небольшая температура. Гиппократ говорит «да», а Гален говорит «нет»! Как будто в подтверждение слов своего старого друга Фагона, Людовик XIV проводит относительно спокойную ночь с понедельника на вторник. Он мало кого пожелал видеть во время своего обеда, но все же из чувства деликатности принял послов, так как вторник был днем, закрепленным за ними. Во второй половине дня он провел заседание совета финансов, а потом поработал с генеральным контролером. Затем он устраивает прием в своей спальне, на котором присутствуют мадам де Ментенон, мадам де Келюс и мадам де Данжо. Ему казалось, что он нашел способ облегчить страдания: он ложился, просил сделать ему массаж и потом накрыть простынями, чтобы согреться. После этого он чувствовал облегчение. Но Фагон беспокоится: кризис слишком затянулся. Он просит короля согласиться на проведение коллективной консультации лучших врачей двора и Парижа. В среду, 21-го, больного посетят четыре знаменитости медицинского факультета. Полностью одобрив диагноз Фагона и способ его лечения, они все же осмелились прописать его пациенту микстуру кассии (в точности по Мольеру: «Ensuita purgare»), а потом дать больному слабительное[127]. Им удается добиться, не форсируя дозу, тройного результата, который они считают, по словам Данжо, «очень хорошим».
Однако смотр жандармских рот приходится отложить, и больной вынужден лежать в постели весь день. Трудно поверить, но он еще находит в себе силы, чтобы провести во второй половине дня заседание совета министров, а потом еще поработать с Вуазеном. Одно только изменение было внесено в его обычный дневной распорядок дня: скрипачи пришли в сопровождении мадам де Ментенон и дам в спальню короля, чтобы здесь дать концерт.
На следующий день, в четверг, в королевской спальне в 10 часов утра появляются новые четыре фигуры в черных мантиях: коллективная консультация продолжается. Эти господа, такие же вежливые и осторожные, как и их вчерашние собратья, не знают, есть у короля температура или нет. Зато «между ними полное согласие в отношении лекарств, которые следует ему прописать». В семь часов вечера Людовик выпьет хинин с водой; ночью ему дадут выпить ослиного молока, увы, его нога, забинтованная, как мумия, не позволяет ему нормально одеться. А так как он слишком уважает своих кавалеристов, он не может появиться перед ними в халате и просит, чтобы смотр провели герцог дю Мен вместе с наследником и герцогом Орлеанским.
То ли благодаря хинину, то ли ослиному молоку, король провел спокойную ночь с 22 на 23 августа. Как обычно, как и в каждую пятницу утром, у него был «совет совести» с Летелье. Людовику XIV все еще мешал одеться наложенный на ногу громоздкий бандаж, и поэтому ему пришлось обедать стоя и в халате. Данжо с удовлетворением отметил: «Он был достаточно весел во время обеда и шутливо говорил со мной». Вот так закончилась, не давая слишком много надежд, но и не внушая лишних страхов, первая стадия болезни Людовика XIV. Все верили или делали вид, что у него радикулит. Врачи поздравляли друг друга с улучшением и прописывали бесполезные средства лечения. Король скрывал досаду и боролся как мог.
Мы до сих пор не знаем, когда он понял, что ему больше не встать, вероятно, до 24 августа. Пожилые люди чувствуют приближение смерти, и приговор, который они себе сами выносят, предшествует часто заключению врача. Но Людовик XIV, похоже, старается отсрочить, насколько возможно, самые мрачные перспективы. Ведь каждый день, отвоеванный у болезни, — это день, выигранный для несовершеннолетнего дофина.
Так умирают великие короли
В субботу 24-го, в канун праздника Святого Людовика, двор, приближенные, друзья короля и даже врачи стали по-настоящему беспокоиться. Болезнь не проходила. Монарх хотел, как обычно, выполнить свои обязанности. «Он обедал в присутствии придворных, руководил работой совета финансов и совещался с канцлером, как если бы он был совершенно здоров». Но после ужина, к половине десятого, ему сделалось вдруг так плохо, что он отпустил всех придворных и даже не пошел проститься с принцессами. Он позвал отца Летелье и исповедался ему. Нога его была в печальном состоянии, вся покрыта черными бороздками, что было очень похоже на гангрену.
В то время как Людовик спокойно смотрел на приближение конца, а духовник стал готовить его к смерти, врачи не нашли ничего лучшего, как сказать, что они «очень смущены» и поставлены в тупик. Не зная, к какому средству прибегнуть, они прекратили лечение, отменили ослиное молоко и хинин. Их последним измышлением было заявление, что Его Величество король страдал «ознобом» с Троицы и теперь этот недуг осложнился ввиду того, что Его Величество всегда отказывался от серьезного лечения.
Проведя ночь в мучениях, король собирался все-таки отпраздновать, как полагается, в воскресенье, 25 августа, свои именины. В час пробуждения монарха барабаны и гобои исполнили под его окнами утреннюю серенаду, согласно старинному обычаю, «и, казалось, этот гвалт ему не мешал. Он захотел даже, чтобы все двадцать четыре скрипки его оркестра играли в его прихожей во время обеда»{2}. Барабанщики видели свой долг в том, чтобы отдать салют королю-воину, покорителю Фландрии и Франш-Конте, неутомимому покорителю нидерландских крепостей; скрипачи играли покровителю Люлли и Марен Маре, Делаланда и Куперена. Во второй половине дня, превозмогая — уже в который раз! — боль, он поработал со своими министрами, затем провел некоторое время вечером с мадам де Ментенон и с ее дамами. Но в семь часов, в тот самый момент, когда собирался войти малый оркестр, король уже еле сидел, его клонило ко сну; вдруг сон его прошел, нестерпимая боль пронзила его тело, и начались страшные судороги. У Людовика XIV почти исчез пульс, он потерял сознание и не приходил в себя в течение четверти часа. Когда король очнулся, он потребовал предсмертного причастия и, пишет Данжо, «посчитав с этого момента, что ему осталось жить всего лишь несколько часов, он стал действовать и все приводить в порядок, как человек, который сейчас должен умереть, и делал это с беспримерной твердостью, с присутствием духа и благородством». Незадолго до восьми часов вечера кардинал де Роган, главный капеллан двора, еще два других капеллана и Юшон, кюре Версаля, проникли к королю через потайную лестницу. Их поспешно приняли без лишних церемоний, ввиду необходимости срочно дать возможность больному выполнить свой благочестивый долг. «Было всего лишь семь или восемь факелов, которые несли полотеры замка{26}. Принцы и высокопоставленные должностные лица королевского дома собрались в спальне, а принцессы в кабинете совета, чтобы присутствовать при предсмертном причастии и соборовании.
Когда духовенство удалилось, а за ним и мадам де Ментенон в сопровождении герцога де Ноайя, Людовик XIV остался наедине с канцлером и стал перечитывать приписку к завещанию, делать пометки на полях. Он еще не кончил это делать, как маркиза возвратилась и потихоньку уселась в углу. Итак, до самого своего последнего часа король терпит — иногда испытывая удовлетворение, а порой подавляя раздражение — присутствие той, с которой он посчитал нужным тайно бракосочетаться. В тот же вечер, нисколько не обращая внимания ни на нее, ни на любопытных придворных, которые старались потихоньку проникнуть в спальню, Людовик, который не знал, какую передышку даст ему его недуг, подзывал по очереди всех, кому он собирался дать последние предсмертные указания. Каждый подходил при произнесении его имени, выслушивал умирающего и потом, в слезах, уходил в соседний кабинет. Беседа с маршалом де Вильруа длилась семь минут, с генеральным контролером — сто двадцать секунд, с герцогом Орлеанским — не менее четверти часа. Говорят, что король обращался со своим племянником с уважением, по-дружески и сказал, что «он вряд ли найдет в его завещании то, что не доставило бы ему удовольствия, так как он препоручил его заботам наследника и государство»{26}. Затем подошли выслушать наставления умирающего герцог дю Мен, граф Тулузский, герцог Бурбонский, граф де Шароле, принц де Конти. «И все принцы, — уверяет нас Данжо, — возвращались в кабинет очень расстроенными и со слезами на глазах, ни при одном дворе никто никогда не наблюдал более трогательного зрелища; ведь Его Величество король всегда так нежно любил свою семью, он плакал от умиления, давая последние наставления всем этим принцам, а те все пересказывали придворным, находящимся в кабинете и застывшим в глубокой скорби». Но Данжо не говорит, что за этими слезами и скорбными лицами скрывались уже проекты относительно завтрашнего дня, волнения, связанные с тем, какова будет форма регентства и кто будет управлять страной. Помимо всего прочего, набожности и твердости короля, его любезности и ясности ума было уже достаточно, чтобы вызывать у окружающих слезы. С момента первого причастия и до приема семьи Конде канцлер Вуазен стоял на посту между камином спальни и дверью кабинета, слишком далеко от короля, чтобы слышать его наставления, но достаточно близко, чтобы подбежать к нему по его первому зову.
