Коллектив авторов - История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II
В конце жизни Сталин выступил «главным ученым» страны. Были опубликованы его заметки по политэкономии и языкознанию, немедленно провозглашенные последним и гениальным достижением «марксистской науки». Вождь безуспешно пытался «развить марксизм-ленинизм» на базе «объективных научных законов». Старея и пьянея от прославления, он, видимо, сам начинал считать себя всезнающим и всемудрейшим. Своими безграмотными ремарками он буквально испещрял книги выдающихся ученых. Научная мысль, однако, упорно выламывалась из рамок марксистской ортодоксии.
Литература:В.П. Смирнов. На историческом факультете МГУ в 1948–1953 гг. // Новая и новейшая история. 2005, № 6.
М. Р. Зезина. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е – 60-е годы. М.: Диалог-МГУ, 1999.
E. Pollock. Stalin and the Soviet Science Wars. Princeton // N.J.: Princeton University Press, 2006.
4.3.18. Первая и вторая эмиграция. Политика Сталина в отношении Русского Зарубежья. Раскол эмиграции и трагедия возвращенцев. Уход в обе Америки
Русских людей, которые предпочли, оказавшись вольно или невольно в 1941–1945 гг. в покоренной нацистами Европе, не возвращаться на родину после разгрома Гитлера, но бежать дальше от своего отечества, именуют второй волной русской эмиграции. Их упрямое нежелание возвращаться, порой даже ценой собственной жизни, говорит о многом. Родина стала им хуже смерти. И вовсе не потому, что все они были убежденными предателями и «фашистскими прихвостнями». Многие попали в Европу вовсе не добровольно – как военнопленные или остарбайтеры. Другие ушли сознательно, но унесли любовь к России в своем сердце, что и доказали потом многими трудами по сохранению и приумножению русской культуры в изгнании, а порой и политической деятельностью.
Все они, почти без исключения, были не врагами России, не врагами своего народа, а врагами большевицкого сталинского режима, который терзал их родину, их самих, их родных и близких. Зная не понаслышке, что такое жизнь под большевиками, они люто возненавидели эту жизнь. Некоторые из них были в прошлом неплохо устроены в СССР. Были красными командирами, красными профессорами, красными артистами, дипломатами, врачами. В беженских лагерях они были нищими, а порой и голодными. Но они не хотели возвращаться к старому положению советского достатка, потому что платой за него был отказ от духовной свободы, попрание собственной совести. Те, кто ценили свободу и чистую совесть больше куска хлеба, попытались остаться за пределами коммунистической державы Сталина. Не всем, но некоторым это удалось сделать.
К лету 1944 г. за пределами СССР в Западной Европе очутилось около 5 млн советских граждан – восточных рабочих, военнопленных, добровольцев военных формирований и беженцев, уходивших от Красной армии. После репатриации – «возвращения на родину» – не более 2–3 % осталось на Западе. Причина в том, что реально у людей почти не было свободы выбора.
Во-первых, примерно половина территории Германии (в границах 1939 г.) была к июлю 1945 г. занята Красной армией, и в результате почти 2,9 млн советских граждан, вывезенных или бежавших в Германию, очутились под контролем советской власти.
Во-вторых, даже на территории, оккупированной западными союзниками, выбор – оставаться или возвращаться – был дан немногим. Лагеря остовцев и пленных были у НКВД на учете и по уходе немцев их сразу брали под контроль советские репатриационные комиссии, старавшиеся вернуть всех. В широком потоке из западных зон оккупации в СССР было возвращено около 2 млн человек. В лагерях преобладала психология «куда все, туда и я». Бежать оттуда было можно, но куда? «В немецкую экономику», как тогда говорили? Но для этого надо иметь место жительства, получить продуктовые карточки и то ли работу, то ли статус немецкого беженца. Паек – к тому же бесплатный – был намного сытнее в лагерях «перемещенных лиц» – DP (ди-пи – deplaced persons), которыми ведала ЮНРРА – Управление Объединенных Наций по помощи и восстановлению. После репатриации французов и прочих западных граждан там жили преимущественно поляки, западные украинцы, прибалтийцы и старые русские эмигранты, бежавшие из стран Восточной Европы. Записавшись в одну из этих групп, можно было избежать репатриации. Для этого требовались поддельные документы и достаточно убедительная «легенда», так как в лагерях время от времени шли проверки.
Лагерь «перемещенных лиц» давал и некоторую защиту от похищений агентами советских репатриационных комиссий, которые отлавливали тех, кто жил на частных квартирах (в подвалах, на чердаках, в углах развалин). По советским данным, на Западе к началу 1950-х гг. осталась 451 тыс. граждан СССР, а по данным Международной беженской организации ИРО – 346 тыс.: из них 172 тыс. были балтийцами, 130 тыс. западными украинцами и белорусами, не подлежавшими репатриации, и только 44 тыс. – советскими гражданами, репатриации избежавшими. Так как значительная доля первых, и особенно вторых, состояла из скрывавшихся советских граждан, число их среди «перемещенных лиц» было, скорее всего, вдвое больше официального. Кроме того, ИРО не учитывало ряд категорий, например, 7 тыс. власовцев, поступивших во Французский Иностранный легион, остовок, вышедших замуж за иностранцев, и рабочих, выехавших на шахты в Бельгию. Реальное число послевоенной эмиграции из СССР (без балтийцев и западных украинцев), вероятно, превысило 100 тыс. К ним надо добавить довоенных белых эмигрантов, вторично эмигрировавших из стран Восточной Европы – реально около 30 тыс. По сравнению с этими небольшими величинами, число советских граждан, возвращенных обратно в СССР, было огромно.
Многих из них – лиц с низкой квалификацией или заведомо аполитичных и впрямь возвращали на родину, хотя возможности учебы и работы им были серьезно стеснены. Около двух миллионов были посланы на проверку в «фильтрационные лагеря», откуда 900 тыс. отправились в систему ГУЛАГа, а многие другие – на спецпоселения.
Избежавшие репатриации, как правило, меняли свои фамилии, так как опасались, что их родственники, живущие в зоне досягаемости советской власти будут репрессированы в отместку за их невозвращение. И близкие родственники действительно наказывались, ссылались, поражались в правах, если публично не отрекались от своих мужей, отцов и близких, «избравших свободу».
Первые два послевоенных года все помыслы русских эмигрантов были направлены на спасение людей от насильственной репатриации. Синод Русской Православной Церкви Зарубежом непрерывно направлял ходатайства союзным военным и гражданским властям, сами беженцы дружно помогали прятать подлежавших репатриации, а руководство Народно-Трудового Союза в июне 1945 г. вывезло из передаваемой американцами советским властям Тюрингии 2 тыс. беженцев в Менхегоф под Касселем и устроило там независимый от ЮННРА лагерь, ставший одним из центров послевоенной эмиграции. Всего в Западной Германии и Австрии было с дюжину русских лагерей перемещенных лиц.
Ядром каждого лагеря и каждой общины беженцев служил православный храм. В ведении Зарубежного Синода в послевоенной Австрии и Германии было открыто 180 храмов, по большей части временных. В каждом русском лагере была и своя школа. Гимназии были в Менхегофе, в большом лагере Шлейсгайм под Мюнхеном, в самом городе в «Доме милосердного самарянина» и в лагере Парш в Австрии. Скаутскую работу с юношеством вела оформившаяся на съезде руководителей в 1946 г. Организация российских юных разведчиков (ОРЮР) во главе со старшим скаут-мастером Борисом Мартино. В альпийском предгорье ежегодно устраивались детские летние лагеря. ОРЮР охватывала 1500 детей в 50 городах Германии и Австрии.
Периодическая печать беженцев была поначалу представлена основанными НТС в 1945–1947 гг. еженедельными газетами «Посев», «Эхо» и «Неделя», с общим тиражом до 11 тыс., и литературным журналом «Грани», потом появились и другие издания. Пресса «ди-пи» подвергалась цензуре союзников (о Сталине ничего плохого писать было нельзя), с ноября 1946 по май 1947 г. была просто закрыта, но позже, с началом холодной войны, ограничения отпали. Оживленной была и культурная деятельность в лагерях русских «ди-пи» – концерты, литературные чтения. Хотя процент интеллигенции среди второй эмиграции был меньше, чем среди первой, она выдвинула ряд значительных деятелей культуры. В их числе поэты Иван Елагин, Моршен, прозаики С. Максимов, Николай Марченко (псевдоним – Нароков), Леонид Ржевский, критик Б. Филиппов, художник Сергей Голлербах, тенор Иван Жадан, историк Николай Рутченко (псевдоним – Рутыч).
Лето 1948 г. принесло в жизнь «ди-пи» перемены. Июньская денежная реформа, сделав немецкую марку твердой валютой, нарушила коммерческую (и издательскую) деятельность беженцев. Их главная валюта в течение трех лет – получаемые от американцев сигареты и кофе – была обесценена. В том же июне президент Трумэн подписал закон, разрешавший въезд в США сверх обычной квоты двухсот тысяч «ди-пи» (в 1952 г. это число было удвоено).
