Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Ведь рыцарь и мельник — они всегда рядом, они толкаются, пинаются и перебивают друг друга — как в жизни, так и в поэзии Чосера. Рыцарь и мельник и сегодня рядом, они все еще толкаются и пинают друг друга в своих ежедневных поездках, то есть в автобусе 25-го маршрута.
Причины возвышения английского языка во времена Чосера следует искать в экономике и политике. Триумф этого — когда-то вторичного — языка отразил доверие и влияние говорящих на нем лондонских купцов. А олицетворением этого класса стал один человек, которого Чосер наверняка очень хорошо знал.
История восхождения этого человека уже давно передается из поколения в поколение и постоянно приукрашивается и теперь стала уже программной историей Лондона как города равных возможностей.
Ричард Уиттингтон
Не только первый в мире великий банкир, но и человек, который установил высокие стандарты в филантропии
Послушайте, когда я был мальчишкой, мы изучали нашу военную историю не по компьютерной игре «Средневековая Total War». Мы не сидели неподвижно перед экраном, как ящерицы с немигающими глазами, за игрой про войну вроде «Call of Duty: Black Ops» («Зов долга: секретные операции»).
У нас был совершенно великолепный и полностью иллюстрированный журнал для немного поведенных «ботаников», не достигших возраста половозрелое™, который назывался Look and Learn («Смотри и учись»), и я был его преданным подписчиком. Где-то в конце 1960-х Look and Learn впервые опубликовал картинку решающего момента в жизни сэра Ричарда Уиттингтона.
Это был банкет, который он как мэр Лондона закатил в честь короля Англии, — и, черт побери, наверняка это была классная вечеринка. Надо честно признаться — в последние годы не каждый банкет в Гилдхолле — магистрате Сити — превращался в шумную пирушку общенационального масштаба.
Как-то раз я брал напрокат фрак, чтобы пойти туда послушать речь Гордона Брауна. По какому-то другому невеселому поводу пришлось идти туда и внимать президенту Путину — в надежде, что он позволит British Petroleum участвовать в каких-то нефтяных контрактах. Из последних праздников в этом историческом месте национальных тусовок можно отметить конференции Ofsted — Службы контроля образования, вручение наград Королевского общества спасения жизни и выставку «Лучшие отели мира». Но в 1415 году Гилдхолл еще только строился.
С впечатляющим фасадом и высокими сводами из известняка, он имел вид фламандского городского особняка — maison de ville, что и неудивительно, ведь его построили на доходы от торговли тканями с Фландрией. Здание отражало процветание и растущие амбиции лондонцев, а в тот вечер они имели основания для эйфории.
Причина радоваться называлась «Азенкур» — возможно, самая яркая победа над французами во всей английской истории. Уступая в количестве войск по крайней мере четыре к одному, молодой король Генрих V стал во главе английских лучников и учинил настоящую бойню элиты противника. Цвет французского рыцарства лежал в пикардийской грязи, как подушечки для булавок. Они потеряли трех герцогов, восемь графов, виконта и архиепископа. Для Англии открывалась возможность возобновить свои претензии на французский трон, а для мэра Уиттингтона это был момент, когда он возглавил торжества от имени лондонского Сити.
Кроме того, этот хитрый и умный купец получил шикарную возможность продемонстрировать самому монарху ту центральную роль, которую он — Уиттингтон — сыграл в этом триумфе. Мэр устроил фантастическую попойку. Шлюхи были смазливые и благовонные — лучшие шлюхи Лондона позднего Средневековья. На галерее гнусавили менестрели. Конечно же были жонглеры, силачи и кувыркающиеся карлики, мастерски изображавшие поражение французов (и бессознательно возрождавшие древние традиции: под топающими ногами пирующих, где-то глубоко под фундаментом здания, покоились руины римского амфитеатра).
Блюда были дорогие и изысканные. Вино лилось рекой. Камины топили сандаловым деревом и другими ароматическими дровами. Двадцативосьмилетний король был поражен.
«Даже огонь напоен ароматом духов!» — воскликнул он.
«Если позволит ваше величество, — будто бы ответил сэр Ричард Уиттингтон, — я сделаю огонь еще более ароматным».
Король промолчал в знак согласия, мэр вытащил пачку ценных бумаг — долговых расписок короля — и бросил их в огонь. «Этим я избавляю ваше величество от долга в 60 000 фунтов».
Трудно перевести 60 000 фунтов в сегодняшние деньги, но это должна быть сумма в десятки миллионов фунтов стерлингов. Освобождать короля от долгов в таком масштабе было делом не просто потрясающей щедрости, это было делом государственной важности. Представьте себе, что цюрихские гномы пришли к Гарольду Вильсону и сказали ему, что долги его страны прощены. Вообразите, что биржа устроила бы роскошный ужин для Джорджа Осборна и один из банкиров, пьяненький, поднялся бы в конце и объявил, что дефицит больше не должен ложиться на плечи налогоплательщиков Великобритании, а банки погасят его сами.
Вы решили бы, что мир сошел с ума — и, кстати, не так много имеется свидетельств, что эта сцена вообще имела место, не говоря уже о том, что все происходило именно так, как изображено на страницах «Смотри и учись». Похоже, в ночь, о которой идет речь, король был во Франции, а не в Гилдхолле. Но бесспорно главное: то, что Дик Уиттингтон помог финансировать военную машину Англии в критический момент Столетней войны, и то, что он одалживал крупные критически необходимые суммы денег трем следующим монархам, и то, что он простил долги Генриху V, как и многим другим.
Думаете, теперь вы знаете историю Дика Уиттингтона? Не надо торопиться.
Та сказка, что вы видите на Рождество в зале Армии спасения района Хоршам, где в роли Дика телезвезда Джейсон Донован, а в роли его пушистого друга-кошечки — Анна Виддекомб, эта пантомима — это, с одной стороны, вопиющий пример искажения информации таблоидами. Но это также мощный урок того, как топ-финансист может очистить свою репутацию и завоевать вечную любовь общественности.
Реальный Дик Уиттингтон родился не в бедности. Нет никаких свидетельств того, что он увязывал все свое имущество в носовой платок и носил в узелке на палке. Он не «поворачивал» на Хайгейтском холме, услышав удар колокола церкви Боу. Он был мэром Лондона не три, а четыре раза. У него не было кошки.
Между 1400 и 1423 годами было всего лишь два года, когда он не давал кредитов короне. В этом смысле он сыграл серьезную роль в экономической истории. Только полных шестьдесят лет спустя Монте ди Пьета в Перудже впервые выдал кредиты для бедных в обмен на ножи или шапки или другие предметы залога. До Фуггеров из Аугсбурга, до Медичи из Флоренции был Дик Уиттингтон, купец и банкир по своей сути. Как Чосер, которого он наверняка знал, Дик Уиттингтон был настолько политически гибким, что смог существовать в двух мирах Лондона — в Сити и при дворе в Вестминстере, — и он сделал так много денег на близости одного к другому, что сегодня, как и прежде, нуждающимся выплачиваются его личные сбережения.
Уиттингтон родился между 1354 и 1358 годами в графстве Глостершир, и его родители были не крестьяне, но лорд и леди, их имение называлось Паунтли и имело собственный герб. Это правда, что сэр Уильям Уиттингтон был «объявлен вне закона» за то, что женился на дочери сэра Томаса Беркли без королевского согласия (требовалось согласие короля, чтобы жениться на дочери придворного, из тех соображений, что король имел преимущественное право). Но Уиттингтонов не лишили поместья, они продолжали владеть Паунтли еще двести лет, а их потомков и по сей день можно найти в деревне Хемсвилл.
У Ричарда Уиттингтона была только одна проблема — он был младшим из трех братьев и у него не было никаких шансов на наследство. У него были такие варианты: а) околачиваться в Глостершире, надеясь встретить хорошую богатую девушку; б) изучать право в школе барристеров; в) стать священником; г) поступить на военную службу к барону или д) стать учеником-подмастерьем и заняться каким-нибудь ремеслом. Мы не знаем точно, почему он решил выбрать последнее, но в юношеские годы он действительно совершил четырех— или пятидневный пеший поход в Лондон и вошел в город через Ньюгейт где-то в 1371-м. Как мы только что видели, Лондон кишел деньгами и грехами.
Последняя большая паника из-за чумы возникла за пару лет до того, в 1369 году, — тогда людскую массу охватила лихорадочная жажда земных удовольствий. У нас есть письмо от архиепископа Кентерберийского (дядьки со скорбным лицом, который пытался преследовать Чосера), где он жалуется, что лондонцы больше не соблюдают воскресенье как день отдыха. Когда Уиттингтон бродил в поисках жилья, он, возможно, видел травлю медведей, видел воров или карточных шулеров у позорных столбов, нищих, демонстрировавших свои редкостные кожные заболевания и размахивавших своими изувеченными обрубками с энтузиазмом клоунов из «Монти Пайтон».
