Александр Волконский - Историческая правда и украинофильская пропаганда
В России теперь повелевает физическая сила. Наберите и вооружите тридцать человек, готовых вам подчиняться, и вы станете владыкой в своем селе, будете объявлять декреты о вырубке леса у соседней деревни и взимать себе подати, покуда не явится более сильная банда; она либо одолеет вас, либо вы присоединитесь к ней. Соберите триста человек, раздобудьте пулемет — и будете до поры до времени владыкой в целой волости. Петлюра собрал не триста, а тридцать тысяч и распоряжается в двух-трех губерниях. Он собрал их благодаря лозунгу о земле; первый успех был обеспечен германцами. «Как только германское владычество прекратилось, — говорит тот же меморандум социал-революционеров, — крестьянские массы и рабочие оставили Директорию Петлюры, несмотря на ее старания превзойти демагогичностью своей программы даже большевиков». Деревня осталась без всякой власти; представители власти гетмана Скоропадского были расстреляны или бежали. Их никто не заменил. «В настоящее время сомнительная власть Директории ни на один сантиметр не переходит за линию штыков» ее армии. Ни о какой созидательной правительственной деятельности не может быть и речи. На Украине хаос. «Настоящие банды разбойников разрушают города в Украине — сегодня под флагом Директории, завтра под флагом большевиков, а не то за личный страх и риск главаря, как, например, банды атамана Григорьева». Банды требуют с деревень продовольствия; крестьяне прячут его, обезоруживают петлюровцев и избивают их; случалось, что новый отряд петлюровцев обстреливал бунтующую деревню артиллерийским огнем. Все приемы петлюровского правительства чисто большевистские. Перед Европой оно старается выказать себя щитом против большевизма, в действительности оно лишь его разновидность. Те же лживые фразы о демократизме, то же презрение к народу на деле. Украинские войска никогда серьезно с Красной Армией не дрались. Недаром кто-то сказал, что у Петлюры голова украинская, а хвост большевистский. Народ обирают немилосердно; взяточничество процветает не хуже, чем у комиссаров. Петлюра окружен несколькими десятками авантюристов из тех, что в годы революции выплывают на поверхность мутной воды. Тут много обученных в Австрии украинскому языку; так как никто другой его в Украине не знает, то им, в случае успеха самостийности, обеспечена широкая карьера: приятнее быть губернатором, чем вновь стать грузовщиком или писарем; отсюда понятно, какие они «убежденные сепаратисты».
«Из всех видов шовинизма самый дикий (преследование языка) проявился в то короткое время, когда эти сепаратисты были у власти». Надо различать три языка: русский, малороссийский и псевдоязык украинский.
«Русские газеты были закрыты; русский шрифт воспрещен; в тех немногих отраслях управления, где служба могла быть удовлетворительно выполняема самими украинцами, как-то: на железных дорогах, на почте и телеграфе — русский язык был упразднен»; из школы он был изгнан. Так обращались с языком, понятным всякому малороссу, с языком, которому обучался каждый мальчик-малоросс, на котором печатались почти все газеты, заключалась всякая крупная сделка и на котором говорила, даже в семье, вся интеллигенция, безразлично, малороссийского или иного происхождения.
Мы видели выше (с. 63–66), под какими влияниями из древнерусского языка стало выделяться малороссийское наречие. Оно существует четыре-пять веков. Наука считала его наречием;[115] языком его признавали лишь украинофилы. Но 20 февраля 1906 года отделение русского языка и словесности Императорской Академии наук признало малороссийское наречие языком. Постановление это прошло большинством одного голоса (кажется, из пяти). Одни считают, что постановление вызвано соображениями научными (но есть ученые, как академик Соболевский, которые его резко оспаривают); другие думают, что в этом решении, принятом в дни генеральной репетиции русской революции, невольно отразился политический протест против некультурного отношения центрального правительства к правам местных говоров. Во всяком случае, на решении стоит печать академии: на него апеллировать некуда, и для времени после 1906 года надо говорить — «язык». С бытовой точки зрения никто, однако, не сможет отрицать, что язык этот имеет все свойства наречия: на нем говорит только простонародье, литература его носит отпечаток того, что в Италии называют letteratura dialettale; она ограничивается бытовыми драмами и комедиями, народными сказками и поэзией на темы местной простонародной жизни. Малороссийское наречие в литературный и научный язык пока не развилось. Вероятно, в этом сыграли некоторую роль стеснения, чинившиеся правительством за последние полвека. Главная причина, конечно, не в том. Каждое наречие может доразвиться до самостоятельного языка, но для этого требуется гений, подобный Данте, или века самостоятельной культуры. Пока по-малороссийски писал только один человек, который может быть назван поэтом, — Шевченко; как бы люб он ни был местному населению, по международному критерию он может быть отнесен лишь к третьеразрядным поэтам.[116] Культуры самостоятельной в Малороссии не было: ее культура нераздельно слита была сто лет с польской и двести пятьдесят — с общерусской. Из общерусской культуры Украина черпала и в нее же влагала свои лучшие дары: самый великий малоросс Гоголь писал по-русски. Не может гениальный писатель искусственно сузить себя до мелких горизонтов, как не может большой музыкант добровольно стеснить свое творчество несовершенством инструмента.[117] Малороссийское наречие, естественно, уступило первенство русскому языку, ибо всякий провинциализм обречен стушевываться перед интересами всего государства и целого народа. Язык или наречие, но во всяком случае, малороссийская речь достойна того, чтобы местное правительство относилось к ней хотя бы с не меньшим уважением, чем к ней относилась имперская власть. Но что же оказалось на деле?
Демократическая Центральная рада, работающая будто бы в целях национального возрождения, не постеснялась пойти в своем отношении к малорусскому языку по стопам австрийского правительства.
На малороссийском языке нельзя выразить современных понятий культурной жизни, он к тому же слишком близок к русскому. И вот во Львове, подготовляя украинский сепаратизм, австрийская власть задалась целью создать на основе малороссийского наречия новый искусственный «украинский» язык: этот язык прежде всего должен был возможно более отличаться от русского. Для этой цели: а) из русской азбуки были выкинуты три и добавлены к ней две буквы; б) были выдуманы карикатурные слова, вместо того чтобы заимствовать готовые из русского языка; в) было включено как можно больше иностранных слов — польских, немецких и проч. Получился тяжелый, нудный язык (если можно назвать языком такой искусственный продукт, относительно слов и форм которого не могут договориться сами фабрикующие его). Центральная рада пожелала навязать его малороссу и мучила им крестьянские детские головы в школах. Так, за последний год или два вместо исконного русского слова «стража» стали говорить на Украине «вахта»… «Die Wacht am… Dnieper»? И вся эта разрушительная работа над родным языком производится во имя «национального возрождения». Народ протестует против этого воляпюка и никогда его не примет, разве что люди будут принуждаемы к тому с детских лет деспотическим правительством.
Внешняя политика правительства рады выразилась в том, что оно (по малонарядному выражению меморандума социал-революционеров) было «лакеем германской реакции»; сепаратисты выразили барону Мумму готовность «отказаться от своей социальной программы, лишь бы получить согласие Германии на их пребывание у власти». Такое же отсутствие достоинства проявило правительство рады по отношению к французам: «В декларации, представленной французскому командующему в Одессе весной 1919 года за подписью Петлюры и Директории, это учреждение согласилось передать в руки французского генерала контроль над внутренней и внешней политикой Украины, заведование финансами, путями сообщения и вообще всеми отраслями управления и экономической жизни страны». Их политика «не что иное, как беспрерывная измена интересам широких масс населения». Само собой, что в обращениях к Конференции мира они являлись в личине ретивых защитников всей фразеологии современного демократического катехизиса.
«Каков же социальный фундамент сепаратизма и на какой класс опирается ныне Директория? — спрашивает тот же меморандум социал-революционеров и отвечает: — Прежде всего, она опирается не на рабочего. Ибо рабочий класс населения на Украине почти сплошь русский и является решительным противником украинского сепаратизма. Сепаратисты принуждены были признать, что в городских управлениях они могли добиться только меньшинства и что в больших промышленных центрах они составляют лишь ничтожное меньшинство… Они ссылаются на крестьянство. Крестьянство на Украине и крестьянство в остальной России объединено исторической общностью интересов, экономической связью, тождеством цивилизации и единством религии». В некоторые моменты крестьяне «присоединялись к сепаратистам, но только в силу того, что последние скрывали свой воинствующий национализм под маской требований земельной реформы совместно со всей русской демократией. Как только суть их национализма вполне обнажилась, крестьянство от них отвернулось и сепаратисты потеряли все свое влияние». Если теперь, после революции, среди крестьян Полтавской губернии слышатся враждебные отзывы о великороссах, то это лишь потому, что они, местные помещики и крестьяне, желают сохранить захваченные у них земли; пропаганда уверяет их, что, если восстановится единая Россия, помещики вернутся.
