Норман Стоун - Краткая история Турции
Селим попытался использовать местные полки янычар, чтобы поставить под контроль этих самозваных князей, но все его усилия кончились неудачей. В 1807 году он был свергнут, и престол занял слабоумный Мустафа. Новая армия была распущена. Но затем умный великий визирь, используя поддержку улема и других сил, ненавидевших янычар, организовал свержение Мустафы. В ответ янычары убили Селима, а место султана занял его очень молодой кузен Махмуд II (правил с 1808 по 1839 год). Ему пришлось сыграть очень долгую партию – в каком-то смысле это стало упущенной возможностью поздней империи.
Янычары, мародерствовавшие в Константинополе и других городах – даже в Сирии, – имели основания опасаться нового султана, и Махмуд, получив хороший совет, был очень осторожен. Новая армия была перестроена весьма аккуратно. Султан созвал местных правителей и вождей и договорился с ними о дальнейших действиях. Хотя большинство из них, опасаясь, что на пиру их убьют, не появилось, и соглашение не было выполнено, но оно сослужило свою службу, дав ложное представление о слабости султана. Дела понемногу ползли сами по себе, и иностранные офицеры прибыли, чтобы помочь тренировать «Новую армию». Это и стало реальным началом новой Турции.
Армия и модернизация – хорошая тема. В Атлантическом мире, к которому теперь развернулся прогресс, армия всегда была инструментом, а не вдохновителем. Вне Атлантического мира, где прогресс долгое время находился во власти мракобесных церковных институтов и замшелых местных правителей, именно армия зачатую предлагала наилучшие средства для модернизации; в России или Австрии (и даже во Франции Людовика XIV) лучшее современное образование давала именно армия. Лучшей школой в Вене был кадетский корпус – Терезианум, так же это было с юнкерскими училищами в России или военными школами в Берлине, воспитавшими столь много писателей, от Льва Толстого до Генриха фон Клейста.
Пруссак Гельмут фон Мольтке, творец победы над Францией в 1870 году, тоже стал автором классического литературного произведения – писем из Турции, где в 1830-х годах он служил иностранным военным советником. Еще один пример этого явления можно найти в Нидерландах, когда французские революционные армии победили в битве при Флеру в 1794 году. Они заняли огромный университет Лувена, где в тучах меловой пыли студенты серьезно обсуждали по-латыни, разговаривали ли Адам и Ева друг с другом в вежливой форме или фамильярно. Французы устроили на дворе университета стойло для лошадей, а сам университет превратили в медицинскую и инженерную школу. Современная Турция также должна была создаваться армией, а не как-то иначе. И все-таки до наступления прогресса должны были еще случиться несчастья, и они случились. Сначала получил фактическую независимость Египет. Когда к 1815 году Наполеоновские войны закончились, проблемы добрались и до Балкан. Еще в 1804 году произошел мятеж в Сербии, где некто «Черный Георгий»[25] умудрился на какое-то время сделаться королем, и после десяти лет войны появилась маленькая Сербия – правда, под властью другого короля, который, проявив хитрость, признал султана своим сувереном. Посторонним могло казаться, что христиане сами освободили себя от тирании турок. Но изнутри было видно, что за этим стоит гораздо большее: Черного Георгия поддерживали русские, пока они находились в состоянии войны с Турцией, но затем охладели, когда вместе с турками стали воевать против французов. В любом случае агенты султана использовали его, чтобы разделаться с местными янычарами. Увы, почти ни одно из этих упомянутых национально-освободительных движений не являлось тем, чем себя декларировало. И лучше всего это проявилось на примере Греции.
У греков реально уже было нечто вроде империи внутри империи, они жили повсюду на Балканах и на Ближнем Востоке, и присутствовали здесь с самого начала Османского государства. Православная патриархия оказалась самым крупным землевладельцем в империи, и за почти 500 лет между 1453 и 1918 годами лишь четыре патриарха умерли на своей должности и в своей постели. Порт Смирна, где преобладали греки и левантинцы, стал одним из важнейших центров средиземноморской торговой сети; крупный остров Хиос, расположенный неподалеку, тоже сделался значительным коммерческим центром. Его купцы представляли собой настоящий интернационал: они были в основном католиками, имена их зачастую оказывались наполовину греческими, наполовину итальянскими – например, Кальвокоресси или Маврогордато; говорили они на смеси итальянского и греческого, называемой «франгохиотике». В конце XVIII века они начали появляться и в Лондоне.
В 1770 году Екатерина Великая задумала поднять православный стяг над Мореей (это название происходит от слова, означающего «шелковица») – в классической древности эта территория называлась Пелопоннесом, здесь когда-то располагалась Спарта. Русские офицеры высадились, чтобы попытаться поднять тут восстание, но потерпели поражение. Однако присутствии в восточной части Средиземного моря Франции и России стало фактом, и это сулило большие перемены. На какое-то время русские даже заняли семь Ионических островов (самым крупным из них был Корфу) у западного побережья Греции. Ранее эти острова принадлежали Венеции, но в 1797 году она окончила свое существование.
В бедах Османской империи XVIII века присутствовал и один положительный момент: греческие купцы и торговые суда, особенно те, что перевозили товары через Триест из Центральной Европы и через Одессу из России, в Салоники или в Смирну. Эти купцы имели связи с масонами Лондона, и их секретное общество действовало по образцу масонов; среди богатых греков квартала Фанар в Константинополе было много тех, кто симпатизировал им.
В 1821 году с ведома русских часть греческих националистов во главе с их вождем Ипсиланти пересекла реку Прут и проникла в Молдавию, надеясь вызвать тут восстание. В это время даже в румынских землях греки занимали почти все высшие должности в церкви и, естественно, составляли большинство купеческого класса и местной знати. Но этот мятеж провалился – местные румынские крестьяне предпочли грекам турок. Однако в Морее вспыхнул другой мятеж: некий священник провозгласил восстание против турок и организовал ужасное избиение всего мусульманского населения Коринфа, включая женщин и детей, когда после прекращения огня они попытались покинуть полуостров во время организованной англичанами эвакуации.[26]
Слух об этом зверстве достиг Константинополя, и быстро последовало возмездие. Первой абсурдной ошибкой турецких властей стало повешение патриарха, который предал анафеме мятежников, а также двадцать других выдающихся националистов-фанариотов (именуемых так по кварталу Фанар).[27] Следующей ошибкой стали репрессии против жителей совсем другого острова – турки в ответ учинили резню на Хиосе, который был абсолютно лояльным. Дело обстояло так. Соседний остров Самос, который производил только пиратов и слабое красное вино, ненавидел Хиос. В марте 1822 года греки с Самоса посреди ночи высадились на Хиосе и скинули в море нескольких безобидных заптие – местных констеблей.[28] Информация об этом дошла до Смирны, где наместник, некто Караосманоглу, приказал осуществить возмездие. Приказ был выполнен, и это стало первым турецким бедствием в деятельности по созданию своего образа для иностранцев. Делакруа написал картину, изображающую изнасилованных девственниц, мерзких азиатов и тому подобное. Европейские романтики были взбудоражены.[29]
Самым крупным из них был Джордж Гордон, лорд Байрон. Поэту было за тридцать, и на Адриатике он истощил свой запас вдохновения и денег. Ему наскучила тогдашняя его любовница, некая Тереза, и он отослал ее назад к пожилому мужу в Равенну. Он готов был показать миру, что еще не кончился, и это стало началом долгого процесса, в котором западные писатели оказались в странном месте – на баррикадах, с кличем «no pasaran!».
Байрон появился в Мисолонги, в Коринфском заливе, где влюбился в мальчика, некоего Лукаса. Тот страдал, пока ему не дали шитый золотом мундир и не посадили на осла, в то время как его родственники вежливо проматывали деньги Байрона. В итоге наш романтический поэт повернулся лицом к стене и умер, став первым мучеником за независимость Греции. Он сам описал это в своей поэме «Лара»:
В нем вызвала бы нежность – колебанье,
Он, бодрствуя на страже у страданья,
Им вдохновлен для ненависти был.
За то, что прежде много он любил[30]
Он не добавил больше ни строки о «необычно гостеприимном сгорании на костре страсти». Раз турки восстановили против себя Байрона и Делакруа, они получат настоящий бой. Молодой Уильям Эверт Гладстон[31] в свое время специально учился этому.
