Лебек Стефан - История Франции. Том I Происхождение франков
Христианизация и ее границы
Таким образом, монастыри, как и центры епархий, стали очагами христианизации. Многие монахи оставляли свои монастыри и отправлялись рушить старые культовые сооружения к строить церкви. Епископские города оставались главными полюсами литургической жизни, но постепенно она охватывала более мелкие поселения, а иногда и сельскую местность. Инициативы исходили при этом сверху, то есть от епископа или монастыря, как это случилось в Нотр-Дам дю Брюск около Шатонёф-де-Грас, где то ли по указанию епископа из Антиб или по почину монахов Лерена языческий замок, построенный недалеко от священного источника, был заменен церковью, рядом с которой тут же выросла крестильня, а вокруг поднялись могильные камни. Однако у истоков строительства сельских церквей стояла частная инициатива. Как это было, например, в Ларине и Трессоне, крупные землевладельцы галло-римского происхождения строили рядом со своими поместьями небольшие молельни. Случалось и так, например, в Арлоне в середине VI века, что франкские вожди возводили на местах своих фамильных захоронений часовни, поначалу частные, но по мере расселения вокруг новых жителей превращавшиеся решением собора в центры нового сельского прихода. Часовню обслуживал священник, назначавшийся по каноническим правилам епископом, но чаще всего избираемый основателем часовни или его потомками, которые тут же объявлялись «покровителями» церкви. Таким образом, в нижней части церковной иерархии четко выступало то же самое засилье, что и на ее вершине.
Это не значит, что миряне активно участвовали в духовной жизни, она оставалась все же уделом духовенства. Короли могли созывать соборы и председательствовать на них, а иногда и выступать по проблемам богословия, но не следует забывать, что исполнение литургий всегда было делом духовенства и что в церквях того времени, начиная от скромных сельских церквушек, скажем, в Лимане или Верхнем Провансе, кончая величественными соборами крупных городов, таких, как Сен-Дени, — высокая балюстрада, предшественница нынешних амвонов, скрывала от верующих сам процесс богослужения. Для большинства мирян главным казалось не приобщение к тайнам службы, а возможность приблизиться к святым мощам, находящимся в склепе под хорами, прикосновение к которым считалось спасительным. «Огромная толпа народа собралась вокруг могилы святого Ницетия, как рой пчел, — пишет Григорий Турский, племянник святого епископа из Лиона. — Одни хватали кусочки воска, другие немножко пыли, некоторые вытягивали несколько нитей из покрывала на могиле или стебельки травы, принесенные богомольцами к подножию усыпальницы».
Святой Иларий в Пуатье, святой Марциал в Лиможе, святой Сернен в Тулузе, святой Дени в Париже, святой Реми в Реймсе, святой Медард в Суассоне, святой Жульен в Бриуде и святой Маргин в Туре также были в большой чести у паломников. Это особенно верно для последнего в этом списке святого Мартина, поклонение которому в VI веке стало объектом глубокого анализа [31]. Если вся Галлия — от Кёльна до Тулузы, от Авранша до Безансона — шла к нему на поклон (в форме известного нам паломничества), можно сказать, что распространение культа этого святого шло во всех направлениях на 200 и более километров от Тура. Таким образом, он сам шел навстречу Галлии и даже за ее пределы.
Успех этого подлинно «всегалльского» культа может натолкнуть на мысль, что к концу VI века значительная часть населения Галлии, за исключением, может быть, самой отсталой части крестьянства на севере и на востоке — уже при христианстве, то есть прошла обряд крещения в соответствии с нормами того времени, которые допускали к причастию только взрослых, причем коллективно и во время одного из литургических празднеств года. Нельзя не вспомнить здесь пример Хлодвига и его дружины. Означало ли это, что все прежние верования, а точнее прежние обряды были отменены? Нет, конечно, поскольку многие проповеди, и, в частности, Сезера из Арля, а также синодальные и соборные уставы, принадлежащие, например, епископу Онеру из Осера (вторая половина VI века), показывают, что сохранялись не только отдельные формы поклонения старым римским божествам, но в еще большей мере языческие обряды. Возродилось кельтское язычество, стимулированное беспорядками последних веков и распространением германского язычества, которое было еще всемогущим на севере и востоке Галлии. Изобличались ритуальные переодевания во время январских календ, ночные омовения в период летнего солнцестояния, коллективные стенания по случаю лунного затмения, пантеизм, изготовление человекоподобных идолов, ношение амулетов и вся практика колдовства и гаданий. Тот факт, что соборы, созванные в Эстинне (Эно) и Суассоне в 743–744 годах, вновь вернулись к этим запрещениям в приложении, известном под названием «Indiculus superstitionum et paganiarum» [32], достаточно ясно показывает народное сопротивление этой настоящей аккультурации, которой должно было или, во всяком случае, могло стать принятие христианства.
Эти нормативные тексты показывают также, как вырабатывался своеобразный синкретизм между старыми обрядами и новыми верованиями. Амулеты и талисманы стали христианизироваться; во всякого рода прорицаниях стали упоминаться святые; вошло в обычай причащение умирающих — любопытная замена старого обола для Харона. Стела, обнаруженная в Мистре (Турень), служит любопытной иллюстрацией к этому синкретизму: она несет на себе чисто христианскую эпитафию(«Здесь погребен во время сентябрьских календ светлой памяти юный Аигульф, пусть он помолится за своих родителей Этидия и Мелиту, как приличествует делать человеку, когда он предстает перед ликом Христа» [33]); но там же выгравировано изображение героизированного избранника, вырванного из когтей вечной смерти в образе льва, уносимого в небо мифическим конем. Таким образом, через похоронные ритуалы наиболее наглядно проявляется подлинное воздействие христианства.
Смерть
Большинство из сохранившихся христианских эпитафий выражают реальное благочестие, если даже в них сохраняются стереотипы предыдущих столетий, а высеченные на стелах сцены далеко не так противоречивы, как изображение в Мистре: эпитафия Популонии, преданной земле в некрополе Сен-Ферреоля, недалеко от Гренобля, украшена двумя голубями с вазой между ними, символом источника жизни и очищения души через крещение.
Стоит ли удивляться, что подобные эпитафии обнаруживались чаще всего на периферийных кладбищах старых галло-римских поселений, например, в Лионе, Вьенне, Гренобле — то есть именно в тех местах, где над могилами мучеников и епископов были построены надмогильные базилики. Возведение таких базилик липший раз подтверждает погребальный характер их местонахождения, настолько велико было желание христиан быть похороненными поблизости от святых мест и литургических богослужений, как средства эффективного общения с Богом. Сильные мира сего в первую очередь епископы, а затем другие представители духовенства и высокопоставленные миряне добились привилегии захоронения в церквях: базилика Святого Мартина стала фамильным склепом епископов Тура, церковь Сен-Пьер — склепом епископов Вьенна. Во всех случаях галло-римляне стремились заменить прежние подношения пищи, укладываемые на могилах, простой вазой, наполненной святой водой, или камнем с выгравированными на нем образом или надписью, защищавшей могилу от злых сил; потом на могилах не появлялось уже никаких следов старых римских погребальных обычаев. Тем более, что старинный запрет, воспроизведенный в Кодексе Феодосия, требовавшем, чтобы «тела умерших вывозились и погребались вне города», стал нарушаться уже в первой половине VI века: кафедральные церкви, например, собор в Аррасе в 540 году, требовали права хоронить наиболее выдающихся епископов на своей территории. Как и периферийные базилики в недалеком прошлом, они начали привлекать паломников, то же происходило и с княжескими гробницами. Не случайно, очевидно, в погребальной часовне, построенной в атриуме кафедрального собора в Кёльне, были похоронены княгиня и мальчик, которых относят к непосредственному окружению Теодебера. И снова этот человек выступает больше римлянином, чем галло-римлянином.
Ничего подобного не наблюдалось в сельской местности, особенно в северо-западной, северной и восточной частях страны, где господствовали варвары. До VII века (в отдельных местах до VII) века) они оставались верными прежним обычаям публичных погребений, то есть кладбищ с рядами могил, достигавшими порой сотен метров. Во времена империи использование таких кладбищ в Галлии было принято в колониях наемных солдат или союзных племен. Этот способ захоронения не только пережил старинные поселения, от Крефельда-Геллена (Райнланд) до Френувиля (Нижняя Нормандия), оккупированные еще в III веке, но и проявился при создании новых кладбищ в открытом поле, возможно, под прямым влиянием франкских завоевателей, а скорее всего в результате стихийного распространения закрепленной в обычаях модели. Принятие христианства, о котором со времен Хлодвига упоминают все историографические источники, долгое время никак не отражалось на характере погребений: по-прежнему умерших хоронили в одежде, женщин одевали в лучшие наряды, а мужчинам в гроб укладывали оружие; и тем и другим приносились дары, помещенные в специальные вазы. Можно было уловить лишь изменения, связанные с развитием керамики, эволюцией оружия, одежды и женских украшений. В настоящее время они достаточно изучены, чтобы археологи после долгого движения ощупью могли установить типохронологию могил[34].
