Лебек Стефан - История Франции. Том I Происхождение франков
Можно ли отсюда заключить, что оживление торговли на севере Галлии было лишь продолжением в пространстве и времени прежних средиземноморских связей? Конечно, нет. Партия вина, которую около 585 года перевозил упоминаемый Григорием Турским купец по имени Христофор вниз по Луаре под Орлеаном, отнюдь не была произведена на далеком Востоке. Тем не менее имя торговца, по всей вероятности греческое, заставляет предположить, что местные торговые обмены иногда еще оставались в руках восточных купцов, что последние еще прочно удерживали позиции, приобретенные в пору наибольшего расцвета империи. Это подтверждает прочность прежних структур.
Об этом свидетельствует и клад монет, найденный в 1897 году в Эсхаране, что в нижней части долины Мааса, регионе, где в момент захоронения этого клада, около 600 года, устанавливались контакты между франками и фризами [29]. Клад содержал шестьдесят шесть монет — су или треть золотого су. Это означает, что в северных окраинах франкского королевства исключительным денежным эталоном еще оставалось су Константина, причем монета сохранялась в неизменном виде (под названием «безан», что означает — византийский) восточными наследниками этого императора.
Моделей таких монет, позволивших определить дату захоронения эсхаренского клада, было немало, их чеканили императоры Зенон, Юстин, Юистипиан и Маврикий (в период между 474 и 602 годами). Но имелись также галльские имитации безана. Чтобы не подорвать доверие к ним, чеканщики стремились сохранить пробу, императорские изображения и надписи оригинала. Особенно распространены были имитации трети су. При их изготовлении следовали перечисленным критериям, даже если изображения при чеканке становились более грубыми. Безаны штамповали в монетных дворах, рассеянных по всей Галлии. Наибольшее число монет этого типа вышло из мастерских на юге в Систероне, Узесе, Вивье, Арле и особенно Марселе. Последний являлся самым значительным эмиссионным центром Галлии в период между 570 годом (моментом, когда Византия утратила свои позиции в Италии под напором лангобардов) и концом VII века. Другие безапы имеют рейнское и мозельское происхождение. Некоторые же были изготовлены в независимой Фризии.
Таким образом, единственным инструментом денежного хозяйства в Галлии конца VI века и даже за пределами ее северных рубежей оставалась римская или византийская монета — су и его части. И когда Теодебер, король рейнских франков и новый властитель земель в устье Роны, выпустил около 540 года золотые монеты со своим собственным изображением, то он поостерегся изменять вес и пробу византийского оригинала. Иначе несомненно было бы подорвано доверие к новой монете, затруднилось бы ее обращение. В денежных делах, как и в экономической жизни в целом, груз прошлого оставался огромным. Не представляли исключения в этом плане и самые северные области, где в то время готовились изменения, определившие будущее.
Все труднее было прочитать имя императора, узнать его черты на изображениях, которые штамповались на монетах. Чем большее число их чеканилось, тем менее четкими эти изображения становились. Дело в том, что в данной сфере, как и в той, что связана со старыми архитектурными традициями, проявлялось воздействие тенденции к медленной потере римского наследия, а в известных случаях к нарастанию процесса, который назвали «варваризацией». Мы увидим, что подобный процесс проходил и в области духовной культуры — при участии христианских элит, решивших одарить общество новым видением мира.
4. Христианизация и влияние культурного наследия
Авторитет античной культуры
«В наши дни, — восклицает Сидоний Аполлинарий, — не так уж много людей занимается культурой слова, но еще меньше тех, кто занимается ею с блеском». Правда, в конце V века шел процесс постепенного упадка публичных школ, которые до того времени в Южной Галлии успешно противостояли потрясениям последних веков империи. Однако привязанность к классической культуре сохранилась в богатых семьях Аквитании, Бургундии и Прованса благодаря семейной традиции и отчасти использованию для воспитания детей частных наставников. Исполненные ложной скромности слова Григория Турского приоткрывают нам значение риторики. Посетовав в предисловии к своей книге «История франков» по поводу «упадка культа художественной литературы», он просит читателей извинить его, «если в его записях и словах ему случится нарушить правила искусства грамматики, которыми он не вполне владеет». Оно раскрывается также в словах итальянца Фортуната, который, обосновавшись в Галлии, куда менее защищенной, чем его родина, заявил: «Мои губы почти незнакомы с секретами речи. Мне досталось лишь несколько капелек из ручьев грамматики и лишь несколько глотков из потоков риторики. Я только прикоснулся к изучению права». В Южной Галлии, безусловно, оставалось достаточно светлых умов, что как раз и смущало аббата одного из парижских монастырей, которому в 559 году король Клотар предложил занять место епископа в Авиньоне: он не хотел, сообщает Григорий, «чтобы его простосердечие было подвергнуто испытанию в обществе изощренных в софистике и философии сенаторов и магистратов». Напротив, он не отказался от такого же места в Ле-Мане, где ему, по-видимому, не грозила подобная опасность. Этот замечательный пример епископа Домнула, который, как мы видели выше, основал базилику Сен-Венсен Дю-Маи и передал ей обширные родовые поместья, показывает, что существовало культурное противостояние двух Галлий, варварской — на севере и римской — на юге. Нетрудно заметить, что для галло-римского аристократа с севера Южная Галлия была слишком проникнута римским духом. Следует сказать, что использование письменности, как показывают административная практика и наличие нотариусов, было достаточно широко распространено в городах Южной Галлии (Арль, Лион, Клермон, Пуатье, Бурж) до начала VII века.
Употребление письменности не было полностью утрачено и на севере, где она широко применялась в Треве, этом очаге римского духа, долгие годы сохранявшемся в самом центре германизированного мира, а также в Париже, который довольно часто был местом пребывания королей и их свиты. Хотя нам не так уж много известно об уровне развития культуры при наследниках Хлодвига (во всяком случае, их первого поколения), мы можем все же судить, в какой степени они были очарованы наследием античности. Миф о троянском происхождении франков, который зрел в их умах с VI века, прежде чем появилось его письменное воплощение в хронике лже-Фредегера в середине VII века, безусловно, является результатом такого ослепления. Это преклонение, настолько очевидное у Теодебера, что его нет нужды доказывать, в значительной мере разделялось и младшим сыном Клотара Хильпериком. Он, как и его кузен, стремился не только сохранить цирковые игры, надеясь усладить ими жителей своих двух столиц — Суассона и Парижа, не только состоял в переписке с византийским императором, похваляясь перед соотечественниками полученными от него богато украшенными медальонами, но и сам увлекался литературой. Он сочинил несколько месс и гимнов, один из которых, посвященный святому Медарду, особо почитаемому его родителями, по своим ритмическим особенностям явно напоминает победные гимны античности; он считал себя геологом и написал небольшой трактат, правда, далеко не ортодоксальный, о Святой Троице; и наконец, он выступил в качестве грамматика, прибавив, по примеру императора Клавдия, четыре буквы в латинский алфавит и законодательно закрепив их употребление на всей территории своего королевства.
Эта реформа, призванная, возможно, узаконить фонетические изменения, свойственные простонародной латыни, которую называли римским деревенским языком, используемым в ту пору франкской элитой, показывает все более глубокое расхождение между разговорной и классической латынью. Впрочем, тексты, оставленные нам королем, а также документы, подготовленные в его канцелярии, как и в канцеляриях его братьев, отнюдь не лишены ошибок, точно так же, как и эпитафии, которые и по сей день находят во множестве на юге страны. Все указывает, что престиж письменности, стоявший так высоко в Галлии VI века, постепенно утрачивался параллельно снижению ее технического уровня. В создаваемых в то время школах — монастырских, кафедральных, пресвитерианских обучение искусству речи не являлось самоцелью. Когда в 599 году папа Григорий Великий узнал, например, что епископ Вьенна Дидье предпринимает попытки обучить грамматике некоторых своих сограждан, он сделал ему серьезное внушение: «Мы узнали, что Ваше Священство обучало некоторых прихожан грамматике. Мы считаем это грубым нарушением… потому что похвала Христу несовместима с похвалой Юпитеру, исходящей из одних и тех же уст. Считайте, что распевание стихов является тяжким грехом и кощунством для епископа[30]…» В обществе решительно насаждалась тогда аскетическая культура.
