Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова
- Ты лучше погляди в мои очи, воин. Вот где твое зеркало! Подарила бы я тебе кое-что желанное, только погоди до полудня.
- А что?
- Не знаю. Пока еще дверь заперта. А только, думаю, удастся мне ее отпереть. И тогда мы посмотрим, что за чорт завелся опять у мельницы. Далеко не отходи, помни про уговор с зеркалом.
- В этой цыганочке сам чорт сидит! - сказал, улыбаясь, Раду. - Велит ждать чего-то. Ах, дьяк, дьяк, как бы тебе не свернуть со стези мудрости!
Он расположился под кленом, подложив под голову седло. На сомкнутых веках его заиграли быстрые тени листвы.
Младыш тем временем поднялся на верхушку холма, спешился и, закинув повод на луку, пустил коня пастись. "Пусть и он, бедняга, наслаждается в тени у плетня". Место было уединенное, вокруг ни души; на полях в знойной печи лета поспевали хлеба.
Только он подошел к калитке, как визгливо затявкала собачка, правда, не очень сердито.
Младыш нажал щеколду и, торжествуя, отворил калитку: быть может, ее нарочно не заперли. Собачка замолкла, а когда услышала запах душистых желтоцветов, которые принес с собой незнакомец, снова спрятала в свой закуток острую мордочку.
"Огненнокрылый демон" шагал осторожно, заметив устремленные на него со всех сторон глаза: звери Святой Пятницы настороженно следил за ним. Они чуяли сладкий запах цветов, которые он держал в руках. У ног Илинки в тени лежала молодая кабаниха. Рядом с кабанихой, положив плюшевую голову на ее жесткий бок, растянулся медвежонок. А дикая козочка повернула к пришельцу голову из-за правого плеча Илинкуцы, обнимавшей ее. Взлетел сокол и, плавно взмахнув крыльями, опустился на плечо гостя, потом опять взлетел и уселся на деревянный сруб колодца. Неподалеку дремали тонкорунные цыгейские овцы, подогнув под себя хрупкие ноги. Громко закукарекал петух, возвещая о появлении чужого человека, но внучка мазыла не успела поворотить головы; Александру крепко обхватил ее за плечи и осыпал золотистой пыльцой цветов, смеясь тихим воркующим смехом.
Оправившись от первого испуга, Илинка гневно вскинулась и вся напряглась, будто перед ней был недруг. Она уперлась руками в грудь, в лоб и крикнула:
- Все расскажу крестной Олимпиаде!
Он смеялся, не веря ее словам, и близко видел свою победу.
Прирученные птицы и звери матушки Олимпиады, встревожились на мгновенье, теперь успокоились и как будто с удовольствием глядели на необычную игру своей приятельницы.
Девушка еле сдерживала слезы, внезапно она ослабела и тихо опустила головку; ветер шевелил белокурые пряди волос, упавшие ей на глаза; она вся поникла и мгновенно стала лишь тенью прежней Илинки.
Младыш заколебался.
И вдруг в тишине, царившей во дворе, в полях и в садах, залитых палящим солнцем, послышался зов. Казалось, он шел издалека, но Александру, отрезвившись от своей любовной ярости, поднял голову и, прислушавшись, понял, что крики о помощи доносятся с мельницы Гырбову либо из кузнецы Богоноса.
Александру метнулся к воротам, не замечая кинувшейся на него "собачки с железными зубами и стальными клыками"; отворил калитку, схватил поводья, вскочил в седло и в миг очутился у спуска к реке.
Он увидел, как около мельницы наседают на Караймана двое широкоплечих оскалившихся ратников, норовя добраться до него короткими тесаками. У дверей мельницы стоял один лишь старик Гырбову, он вертел во все стороны головой в поисках какого-нибудь увесистого камня иль дубины, чтобы помочь тому, на кого напали ратники. Возле кузницы не было ни Муры, ни дьяка Раду. Из-за стука молотов о наковальню кузнец и его помощник ничего не могли слышать. Но когда Младыш показался на холме, оба кузнеца как раз выходили во двор. Они бросили молоты, воздели руки к небесам, потом, словно собираясь что-то предпринять, поплевали на ладони и... преспокойно остались на месте.
- Молоты, молоты, - крикнул им с середины склона Александру и, отбросив стремена, соскочил с седла. Конь уперся передними ногами и застыл, точно изваяние, а всадник бегом спустился по крутому берегу. Карайман почуял подмогу; глаза его засверкали, он внезапно остановился и поднял кизиловую дубину, которую всегда возил с собою в телеге.
Над этой схваткой, завязавшейся под холмом между мельницей Гырбову и кузницей Богоноса, поплыл в небе сокол попадьи. На вершине холма у ворот показалась Илинка, вышедшая со всеми зверьми Олимпиады посмотреть, что случилось. Так выходят поглядеть на военные столкновения жители рэзешских деревень.
Младыш Александру протяжно закричал, и голос его звонко разнесся над долиной.
- Раду-ууу! Где ты?
Из рощи донесся ответ:
- Иду! Иду!
Откликнулись два голоса - мужской бас и певучий голос Муры.
Карайман не зря сделал передышку, теперь он уже не только защищался, а принялся колотить дубиной то по тесакам, то по дородным плечистым ратникам.
- Ну, если у Караймана в руках кизиловая дубина, - говорил дьяк цыганке, бежавшей впереди него, - я уж не печалюсь; еще успею схватить свою саблю, которую повесил я на кленовом суку.
- Говорила я тебе подождать еще малость, пока не вылезут из мельницы эти слепни, - укоризненно бормотала Мура.
- Держись! - подбадривал дьяк своего товарища.
Карайман бился крепко. Один из толстяков уронил тесак, наклонился, чтобы подобрать его, а когда поднял голову, смуглолицый служитель Никоарэ мазнул его дубинкой по виску; лицо нападавшего залилось кровью. Тут же Иле стукнул и второго.
- Смилуйся! - завопил окровавленный противник, падая на колени.
Младыш обнажил клинок и стал рядом со служителем брата. Дьяк, сняв с дерева саблю, поспешил к месту сражения.
Мельник раздобыл наконец длинную жердь и, вооружившись ею, заковылял к месту схватки. Кузнец Богонос и его подручный протягивали молодому и гордому воину свои молоты, не понимая, для чего они надобны его милости. Мура накинулась на кузнецов, готовая вцепиться им в глаза.
- Головы разбейте им, негодники, трусы!...
- Вот горе-то, а я и не понял... - жалобно сказал верзила-подручный, подбрасывая молот.
Дьяк сделал два шага вперед.
- Заткните рты. Его милость Александру будет творить суд.
- Его милость! Подумаешь! Да кто он такой? - дерзко осведомился еще державшийся на ногах толстяк. - Мы прибыли сюда с грамотой от его милости ворника Филипяну по приказу Нямецкого воеводы.
Карайман ударил его кизиловой дубиной по шее.
- На колени, блюдолиз! Дашь ответ, когда тебя спросят.
Младыш повернул саблю острием к земле. Потом поднял глаза: видение на вершине холма исчезло.
- Скажи мне, дед Гырбову, - спросил он, - отчего эти негодники напали на нашего слугу со стороны мельницы? Ведь я оставил его у кузова телеги без колес не более, как час тому назад.
- Чужаки эти торчат у меня на мельнице с самого утра, - признался дед Гырбову. - Сначала все упрашивали: позволь да позволь им сварить просяную кашу у огня. Позволил я, меру пшена дал. "По какому делу едете?" спрашиваю. "Дай нам, дед, - говорят, - миску брынзы, заморим червячка, тогда и объясним". Пока сварилась каша (а им, вишь, захотелось, чтоб она хорошенько уварилась), пока достал я им из подвала брынзу да поймал сетью шесть штук лещей у мельничного лотка да пока изжарил рыбу, - немало времени прошло. И говорит один: пошли, дескать, своих сыновей за выпивкой. Один пусть водки принесет из шинка в Филипенах, другой, стало быть, вина из дэвиденской корчмы. А тот, что пойдет в корчму, пускай спросит, какие такие ратники остановились в селе. "Да никаких ратников нет", - отвечаю я. "А ты помолчи, старик, - говорит пузатый, - и делай, как я приказываю. Вот тебе две гривны: одна на водку, другая на вино". - "Да в чем же им притащить столько зелья? Легкое ли дело, - на две гривны?" - подивился я. "Купят сколько надобно и принесут сдачу", - сказал пузатый, да таково повелительно сказал.
Когда сыны отправились за вином, приезжие-то отставили от себя миски с едой. "Вот теперь мы тебе скажем, зачем мы сюда пришли, - сказал пузатый. - Перво-наперво пришли мы, чтобы порубить лоток и остановить твою мельницу. Таков приказ боярина, чтобы в Филипенской общине другой мельницы не было, кроме его собственной". - "Пожалейте старика, - прошу я. - Я ведь свободный рэзеш, у меня грамота от нашего старого Филипа". - "А боярин наш разве не из племени филипен?" - "Не из филипен", - говорю. - "А мы вот дадим тебе кистенем по зубам, так сразу признаешь его". - "И тогда не признаю". - "Посмотрим, когда укоротим тебе язык. Сынов же твоих свяжем одного за другим, заткнем рот и кинем их в воду. А скажешь нам правду смилуемся и простим тебя, как прощали не раз. Послал нас воевода спросить тебя, видал ли ты ратников, о коих мы сейчас говорили, и ведомо ли тебе, кто они такие". - "Ничего не знаю, не видал я никаких ратников". - "И тех не видал, что толкуют с кузнецом?" - "Где? Дай-ка погляжу я", - говорю. Вышел я на порог и вижу его милость - вон того, что с кизиловой дубинкой. Я его окликнул: "Добрый человек, подойди сюда и ответь вот этим служилым людям".
