Виталий Бессонов - Тарутинское сражение
А.П. Ермолов (1772–1861). Гравюра А. Ухтомского по оригиналу В. Машкова. 1810-е гг.
Несвоевременное доставление приказания было названо главной причиной, повлиявшей на срыв намеченной на утро 17 октября атаки. В Главной квартире Кутузова вся ответственность за это была возложена исключительно на начальника штаба 1-й армии. Это также нашло отражение в воспоминаниях находившихся при штабе главнокомандующего офицеров. Так, Щербинин писал, что Ермолов был «один причиною беспорядка», и Кутузов «без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его Светлости, чтобы оставил армию. И по делом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову»[234]. Подобное свидетельство находим и в записках Михайловского-Данилевского: «Гнев его (Кутузова — В.Б.) в особенности пал на генерала Ермолова, которого он хотел отдать под суд, но однако же после смягчился»[235]. Адъютант Кутузова Левенштерн отмечал: «Кутузов обвинял генерала Ермолова в том, что он не предупредил генерала Левенштерна (начальник артиллерии — В.Б.) относительно предположенного движения: в армии было известно, что генерал Ермолов праздновал в тот день у генерала Шепелева день его ангела[236], что он пробыл у него слишком долго и совершенно забыл свои обязанности начальника штаба»[237]. Маевский также указывал на то, что «1-я армия, которою управлял Ермолов, по ошибке, была вовсе не приготовлена»[238].
Однако не все свидетели событий были столь единодушны. Например, находившийся при Милорадовиче поручик лейб-гвардии Конно-ариллерийской роты П.Х. Граббе случившееся происшествие описывал следующим образом: «Беннигсен предложил сделать на неприятеля внезапное нападение. Кутузов, сперва колебавшись, наконец дал свое согласие, и приказания разосланы были войскам выступить с вечера 4 (16), для нападения на рассвете 5 (17) октября.
Тарутинский лагерь. Дневник А.В. Чичерина.
Беннигсену поручено было привести в исполнение атаку; армия не выступила однако в назначенное время, и Кутузов, приехав из Леташевки в лагерь к назначенному часу выступления, застал войска на месте, спокойно на биваках. Приказания из главной квартиры не были еще получены. Нападение отложено до следующего дня. Странно это обстоятельство, но не одно оно указывало уже на присутствие новых страстей и побуждений, недостойных святости Отечественной войны»[239].
Решение об атаке неприятельского отряда хранилось в глубокой тайне. «Осторожности, — пишет Глинка, — со стороны нашей надлежало быть весьма великой, дабы хитрый неприятель, повсюду уши и глаза имевший, не мог о предприятии сем проведать»[240]. Беннигсен свидетельствует, что «никто в нашем лагере не знал об этом до тех пор, пока я не отправился 4 (16) октября, часу в седьмом вечера на позицию, чтобы поставить под ружье войска, которые должны были участвовать в этом деле»[241]. Даже находившиеся в окружении Беннигсена офицеры не знали о готовящемся нападении. Прапорщик Дурново записал в своем дневнике, что 16 октября «после полудня генерал (Беннигсен — В.Б.) послал меня вместе с бароном Армфельдом на правый фланг нашего авангарда к казачьему полковнику Сысоеву с вестью о том, что он прибудет на пост. Ожидают нападения. В течение всей ночи мы тщетно ожидали, что пойдем в цепи с нашими хозяевами-казаками. Неприятель в ста саженях. Он нас оставил в покое»[242].
Именно под предлогом готовящегося нападения со стороны противника и должно было проходить выдвижение войск на исходные позиции для атаки.
Можно предположить, что только узкий круг генералов и офицеров штаба был посвящен в предстоящий план. На это указывает то обстоятельство, что накануне намеченного сражения значительная часть русского генералитета (в том числе начальники авангарда Милорадович и 1-й кирасирской дивизии Депрерадович) вместо того, чтобы готовить к выступлению войска, беззаботно гуляла примерно до 8 часов вечера в гостях у Шепелева. О неведении генералов свидетельствует также отправление многочисленных команд за фуражом для кавалерийских и артиллерийских лошадей. Вероятно, принятые меры секретности не допускали преждевременного распространения сведений даже среди высшего командного состава.
В предписании от 17 октября Кутузов писал Ермолову: «Ваше превосходительство известны были о намерении нашем атаковать сегодня на рассвете неприятеля»[243]. Это замечание позволяет предположить, что начальник штаба 1-й армии был посвящен в планы командования. Об этом же свидетельствует и Герсеванов, когда вспоминает, что Кутузов приказал ему «сказать генералу Ермолову, чтобы армия немедленно двинулась на известную ему позицию»[244]. В свою очередь, Щербинин пишет, что «3 (15) октября был призван в главную квартиру Ермолов, начальник штаба главной армии. Ему открыл Коновницын, что на другой день назначена атака, и что он вскоре получит диспозицию фельдмаршала для рассылки приказаний корпусным командирам. Коновницын просил Ермолова подождать полчаса, что ему самому вручится диспозиция по рассмотрении фельдмаршалом, к которому спешил Коновницын. Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина»[245].
Х.В. Фабер дю Фор. В Московском кремле, 17 октября.
Даже если считать это свидетельство заслуживающим внимания, несмотря на ошибки в хронологии и передаче фактов (события смещены на сутки назад, вместо Шепелева показан Кикин), то из него следует, что Ермолов оставил Главную квартиру, не дождавшись приказа Кутузова. Следовательно, даже зная о готовящемся наступлении на отряд Мюрата, Ермолов не мог приступить к исполнению предначертанного плана, пока главнокомандующий не даст на то своего распоряжения, которое, как мы знаем со слов Герсеванова, последовало только в 5 часов вечера, то есть — за час до того времени, когда армия должна была начать выступление из лагеря на исходные позиции.
Необходимость доставления приказов заблаговременно была обусловлена самой системой управления войсками. Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией» начальник штаба «объявляет через дежурного генерала пароли, лозунги, отзывы, сигналы, приказы главнокомандующего, и наблюдает за точным их выполнением», при этом «он все дела свои приводит в исполнение посредством других; сам же занимается только важнейшими работами, которые должны оставаться в тайне». Соответственно, в обязанности дежурного генерала входило «отдавать войскам пароль, лозунг, отзыв, сигналы, наряды, дневные приказы и диспозиции к бою»[246]. Следовательно, получив приказ главнокомандующего, Ермолов, как начальник штаба 1-й армии, должен был предписать своему дежурному генералу Кикину довести соответствующие распоряжения до сведения армии.
Однако в Тарутинском лагере определенный «Учреждением» порядок управления войсками был нарушен.
Кутузов, приняв на себя командование 1-й армией, имел свое Дежурство под руководством Коновницына, который фактически исполнял обязанности начальника штаба и осуществлял управление войсками. В период движения от Красной Пахры к Тарутино он подписывал диспозиции к переходам и, соответственно, распоряжался их доставлением[247]. Поэтому, согласно сформированной Кутузовым системе управления, повеление главнокомандующего об атаке отряда Мюрата и диспозиция к сражению должны были быть доставлены войскам через дежурного генерала Коновницына. Но, вместо этого, 16 октября понадобилось обращаться к помощи начальника штаба 1-й армии, отдалившегося уже от Главной квартиры Кутузова. В Тарутинском лагере Ермолов, по его собственным словам, «к фельдмаршалу являлся не иначе, как по его приказанию; с Коновницыным видался нередко, но чаще переписывался, отталкивая поручения его, которые я не имел обязанности исполнять»[248]. Следовательно, в данной ситуации, поручение Ермолову подготовить войска к выступлению выглядит более чем странным. Можно предположить, что Кутузов, не разделявший желания Беннигсена открыть боевые действия, устранился от активного участия в организации атаки и сознательно не вверил решение этого вопроса своему ближайшему помощнику — Коновницыну.
Подписанное Беннигсеном приказание Ермолову не могло быть отправлено из Дежурства главнокомандующего без личного распоряжения Кутузова, который не спешил его давать. Задержав приказ до 5 часов вечера, Кутузов поставил под угрозу срыва выполнение принятой диспозиции, что в конечном итоге и произошло.
И.С. Дорохов (1762–1815).
