Войтех Замаровский - Их величества пирамиды
19 мая 1798 года Бонапарт вместе со своим экспедиционным корпусом отплыл из Тулона и 1 июля, после краткой остановки на Мальте, которую не преминул присоединить к Франции, прибыл в Александрию. Тогда это был городок с 5000 жителей, давно потерявший свою былую славу. На другой день Бонапарт высадился на берег и взял город с первой атаки. После короткого отдыха он прямиком через пустыню направился в Каир. Две недели продолжался трудный поход под палящим солнцем в раскаленных песках; солдат мучили жажда, голод. Наконец они увидели пирамиды, но восхищались ими недолго: стянули пропотевшие мундиры и бросились в Нил. На другом берегу была цель их похода — город с сотнями стройных минаретов над куполами мечетей, а главное — с едой и добычей. Однако от этого похожего на фата-моргану видения их отделяла не только широкая мутная река, через которую им предстояло переправиться, но и прекрасно обученная конница мамелюков египетского хедива Мурад-бея. 21 июля произошла знаменитая «битва у пирамид» на левом берегу Нила, близ нынешнего железнодорожного моста, где теперь уже ничто не напоминает об этом кровопролитном сражении. Европейцы, имевшие железную дисциплину и превосходство в артиллерии, одержали победу над многочисленным восточным воинством, вооруженным только мечами: французы потеряли 40 человек, мамелюки — более 2000. Утром 23 июля Бонапарт вступил через открытые ворота в Каир. Вот только обоснуется и закрепится здесь — и двинется дальше. В Индию!
Но обстоятельства изменились. Ровно через месяц после вступления Бонапарта на египетскую землю, 1 августа 1798 года, адмирал Нельсон настиг французский флот, за которым безуспешно гонялся по всему Средиземному морю, и в битве у Абукира, примерно в двадцати километрах восточное Александрии, уничтожил его. Бонапарт попал в капкан, ибо на помощь из Франции рассчитывать уже не приходилось, оставалось продолжать воину на суше. Он подавил восстание в Каире, разбил турецкие войска, посланные против него султаном, достиг границ Сирии и направил один из экспедиционных отрядов в Верхний Египет. Наполеон и его генералы покрыли трехцветные знамена Франции боевой славой. Но под этими знаменами сражалось все меньше воинов, каждая победа стоила многих жертв. Еще большие потерн его войско понесло от полчищ мух — разносчиков коварных глазных болезней, тысячи солдат ослепли из-за неведомой им до той норы офтальмии[25] и трахомы. Мстил завоевателям и Нил: после купания тысячи солдат заболели бильгарциозом.[26] Дизентерия стала обычным явлением, вспыхнули эпидемии холеры и чумы. Взвесив все обстоятельства, главнокомандующий решил сохранить свою драгоценную особу для Франции и Европы. Он покинул Каир и 24 августа 1799 года отбыл на фрегате «Мюирон» во Францию, бросив армию на произвол судьбы.
Всем известно, что последовало за бегством Бонапарта — в результате государственного переворота он стал у власти. После смерти генерала Клебера, которому Наполеон передал верховное командование (якобы до возвращения с подмогой), генерал Бельяр подписал в Каире в сентябре 1801 года акт о капитуляции. Победители — англичане разрешили эвакуироваться из Египта остаткам французской армии, а вместе с ними и «штатским ученым».
Так кончилась египетская авантюра Бонапарта. Блестящие победы и беспримерный героизм французской армии обратились в ничто. Но был и некий положительный итог, и, как ни странно, именно благодаря тем штатским, которых солдаты называли «ослами». Эти люди открыли Египет для науки, возбудили интерес к его истории, культуре и цивилизации, интерес, который никогда уже не пропадал. Никто не станет утверждать, будто пушки и штыки лучшее средство для пробуждения научного интереса и расширения сферы научных исследований. Но все произошло именно так. И в истории подобные парадоксы — не столь уж редкое явление.
«Зачатие во грехе» не беспокоит адептов египтологии. Хотя многие науки возникли при более благородных обстоятельствах, зато египтологи по крайней мере могут быть спокойны, что их открытия не были (и, по всей вероятности, не будут) использованы па погибель человечеству.
Историки могут, а пожалуй, и должны расходиться во взглядах па Наполеона. Египтологи предпочитают во время этих споров держаться в стороне, но, если оказываются втянутыми в дискуссию, как правило, примыкают к лагерю тех, кто отзывается о нем одобрительно. Наполеон всегда интересовался Египтом, содействовал его изучению, помимо своего любимого Нибура, знал большинство книг, написанных о Египте, сразу же по прибытии в Каир создал для координации научных работ Египетскую комиссию.[27] Ученые имели к нему столь же свободный доступ, что и генералы, и прервать их визит мог лишь офицер, явившийся с плохой вестью. Наполеон сам был инициатором многих исследовательских работ. Это касалось и пирамид. Вопреки распространенному мнению, сам Наполеон (тогда еще только генерал Бонапарт) на пирамиды никогда не поднимался. Но осмотрел их еще до битвы, открывшей ему доступ в Каир. Поджидая полковника Кутелля и нескольких офицеров, с его разрешения взобравшихся на самую высокую из пирамид, он в уме подсчитал ее объем и определил, что из камней трех пирамид Гизе можно было бы построить вокруг всей Франции стену трехметровой высоты и тридцатисантиметровой толщины. 23 августа 1798 года, в день учреждения Египетской комиссии, он поручил Кутеллю тщательно измерить пирамиды и все, что их окружает, а также осмотреть их изнутри. Для выполнения этого приказа Бонапарт откомандировал в распоряжение Кутелля необходимое количество людей из саперных батальонов, а также инженера Ле Пера (того самого, который позднее разочаровал его, доказав, что между Средиземным и Красным морями нельзя построить канал, ибо поверхность Красного моря якобы на 9908 миллиметров выше). Позднее вместо него был назначен полковник артиллерии Ж. Гробер, командир гарнизона в Гизе.
«В его распоряжение было предоставлено пятьдесят рабочих-турок и отряд саперов, — пишет об этих работах Кутелль. — Они обнажили основание Великой пирамиды, разобрали одну из малых пирамид, углубили шахты, ведущие в Великую пирамиду, отрыли из-под песка Сфинкса и произвели раскопки в нескольких гробницах. А пока велись эти работы, мы освобождали и измеряли вход в Великую пирамиду, а также галереи и камеры, которые, правда, уже были описаны разными путешественниками». Ле Пер изготовил подробные схемы и чертежи пирамид в разрезе, которые позже дополнил архитектор Сесиль. Когда их передавали Бонапарту, Ж. Гробер выразил удивление тем, что «Майе за столько лет не измерил эти чудовищные убежища смерти с большей точностью».
Но и самые точные чертежи не поведали о пирамидах ничего нового, их изучение дошло до той стадии, когда ученым Нового времени могли помочь лишь древние египтяне. Это понимали все члены Египетской комиссии, чьи интересы вовсе не ограничивались пирамидами; понимал это и сам Бонапарт. Они поставили перед собой грандиозную задачу: подробно и с максимальной точностью фиксировать все, что касается Древнего Египта. Это значило измерить и изготовить чертежи всех сохранившихся памятников древнего зодчества, сделать изображения всех статуй, скопировать все настенные росписи и надписи. Таких памятников было неисчислимое множество; куда ни пойдешь, перед тобой храм с громадными пилонами и колонными залами, с гигантскими статуями, с обелисками и сфинксами; ничего не надо искать и уже тем более ничего не надо отрывать из-под песка. Особенно поражало количество надписей: они покрывали стены храмов и пьедесталы статуй, колонны, обелиски, маленькие статуэтки и миниатюрные скарабеи. Один из членов комиссии подсчитал, что, «если бы кто-нибудь захотел скопировать все надписи из храма в Эдфу и писал с утра до вечера, ему понадобилось бы на это двадцать лет». А это ведь был только один из множества храмов, доступный тогда для обозрения, да и то не весь! «Эти египтяне были самыми великими писцами древности!»
Сложности возникали не только из-за большого числа памятников, но и из-за их своеобразия. Европейскому глазу, привыкшему к образцам греческой культуры, они представлялись странными, непонятными: пропорции не соответствовали общепринятым канонам, статуи, застывшие в оцепенении, словно бы выступали прямо из каменных блоков, капители колонн и орнаменты на первый взгляд казались неразличимыми, искусство художника-творца часто выглядело неумением. Особенно трудно было перерисовать надписи, они состояли из комбинаций необычайно сложных и поразительно простых знаков, никто не имел ни малейшего представления, что каждый из них означает: букву или орнамент. Ныне все это нам уже известно, но тогда это была первая встреча с творениями совершенно иной, непонятной культуры и цивилизации. Нам трудно представить себе положение рисовальщиков из свиты Бонапарта, если к тому же учесть, что все это делалось вручную, ибо фотоаппарата еще не существовало.
