Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
Перейдя в наступление в середине 1926 года, Агитпроп Коминтерна призвал к переориентации работы ВОКСа за рубежом в сторону содействия «пролетарским органам», и прежде всего коммунистической печати. Ориентацию ВОКСа на «буржуазную интеллигенцию» необходимо было согласовать с работой иностранных компартий с целью формирования большего «идеологического единства» с пропагандистской работой коммунистов, асам Коминтерн должен был осуществлять «четкий контроль» (eine gewisse Kontrolle) над ВОКСом. Каменева направила в Агитпроп Коминтерна энергичный ответ на немецком языке: «Вся работа ВОКСа основана на коммунистических началах и на данный момент состоит в пропаганде советской культуры. Как можно ее противопоставить коммунистической пропаганде?» Оправдываясь, она не уставала повсеместно настаивать на том, что если ВОКС станет придатком Коминтерна, то потеряет шансы привлечь множество «громких имен» европейских интеллектуалов{130}. Подобные столкновения продолжались и в последующие годы{131}.
Мюнценберг пошел еще дальше, создав свою, ориентированную на рабочих организацию, близкую к партийным коммунистическим кругам, и обескураживающе назвав ее Лигой друзей Советского Союза (Bund der Freunde der Sowjetunion). Он привел в ярость Каменеву и других чиновников ВОКСа, когда привлек к своей организации тех самых интеллектуалов, которые уже являлись членами культурных обществ дружбы, работавших под эгидой ВОКСа{132}.
Критика в адрес ВОКСа, требовавшая сделать главной целью его усилий «рабочие массы», а не горстку интеллектуалов, не прекращалась вплоть до середины 1930-х годов, т.е. до времени свертывания политики воинствующей «пролетаризации», характерной для «великого перелома»{133}. Критика ориентации Каменевой на интеллигенцию особенно усилилась с конца 1920-х годов, когда политика «пролетаризации» приобрела отпечаток идеологической ортодоксии и требовала потенциально влиятельной «массовой» работы.
Каменева была вынуждена противостоять подобным настроениям, исходившим как извне, так и изнутри организации, используя прагматический аргумент: у ВОКСа более чем достаточно проблем в налаживании отношений с «учеными и интеллигенцией» в иностранных государствах{134}. Для воинствующих левых большевиков ее определение международной работы ВОКСа в терминах культуры и буржуазной интеллигенции отдавало «примиренчеством» и делало кадры культурной дипломатии политически уязвимыми, поскольку они были открыты «буржуазной заразе». Именно это представляло одну из наиболее значимых живых связей между внешними целями и внутренней политикой и культурной работой.
В конце концов Каменева успешно отразила все попытки переориентировать ВОКС. К 1927 году окрепла тесно спаянная коммунистическая система из различных ведомств. Разделение труда в ней, грубо говоря, шло по классовым и политическим категориям. Каменева в отчете 1927 года сформулировала это следующим образом:
В созданной партией системе связи с заграницей на ВОКС падают совершенно точно определенные задачи. Если Коминтерн и Профинтерн заняты рабочим движением, то ВОКС, в помощь этим организациям, обрабатывает промежуточный слой — интеллигентскую «общественность», не входящую в их поле зрения, пользуясь для проникновения в эти круги флагом «нейтрального» общества{135}.
В 1927 году Каменевой удалось провести резолюцию ЦК партии, утвердившую данное разделение труда среди организаций, занимавшихся международной работой. По другому случаю в том же году она попыталась вновь сформулировать задачи ВОКСа, подчеркнув на сей раз важность «объединения левой интеллигенции вокруг идеи советской культуры»{136}.
При этом подобное разграничение между наукой или культурой и политикой было подозрительным с точки зрения большевистской мысли и идеологии, особенно в те годы. По иронии, особая сфокусированность Каменевой на работе с западной интеллигенцией подталкивала саму же Каменеву к позиции, которая противоречила столь важному для Ольги Давыдовны пониманию значимости политического измерения культурных обменов и, напротив, выделяла последние в обособленную сферу: «Мы ведем культуру в чистом виде, поскольку вообще есть культура вне политики и экономики»{137} — весьма неудачная формулировка для столь опытного администратора, которая противоречила как большевистскому классовому анализу, так и ленинской политике в целом.
Каменева определяла это разделение труда и требовала его политического подтверждения столь часто именно вследствие его неочевидности. Более того, на практике ни одно из ее утверждений по данному поводу не было, строго говоря, верным. Как мы видели, Коминтерн также был вовлечен в работу с интеллектуалами-некоммунистами. В своей работе с иностранными гостями и в своих публикациях ВОКС вряд ли мог ограничиваться представлением лишь культуры молодой Страны Советов, поскольку иностранцы интересовались советской системой в целом. ВОКС никогда не взаимодействовал исключительно с левыми или только с интеллигенцией, как бы четко ни выделяли их из других групп. Националисты и правые, вдохновленные советским примером, так же как и нелевые ученые, являлись клиентурой ВОКСа. На практике довольно широкий спектр туристов и других визитеров пользовался услугами ВОКСа, особенно до появления «Интуриста» в 1929 году{138}. Каменева упорно боролась за то, чтобы очертить и защитить четко определенную сферу деятельности для своего детища. Интенсивная политизация культуры в годы «великого перелома» конца 1920-х годов, на раннем этапе сталинизма, должна была перетряхнуть, но не уничтожить те роли в международной работе и подходы к ней, которые сложились в партийном государстве в период нэпа.
Однако Каменева представляла себе и широкую картину (беспрецедентный масштаб большевистских амбиций): режиссировать грандиозную постановку визитов иностранцев и управлять внешними культурными связями огромной страны (даже если эти амбиции были пока далеки от реализации). У нее был повод похвалиться перед собранием гидов ВОКСа в 1927 году тем, что нигде в мире нет ни одного похожего учреждения (культурная дипломатия в других странах существовала в основном как подразделение в министерствах иностранных дел){139}. ВОКС основывался на исторически новых стремлениях партии, государства и ГПУ контролировать потоки передвижения людей и информации через границы СССР. Однако самые необычные аспекты культурной дипломатии заключались не в этом — они произрастали из чрезвычайно интенсивной дидактичности советской политической культуры. Планировалось не просто влиять на иностранцев, а «завоевывать» их и обращать в свою веру, а если это было невозможно, то по крайней мере научить их видеть советскую систему иначе.
Направлять, ранжировать, учить
Около 100 тыс. иностранных путешественников и десятки тысяч проживавших в стране иностранных граждан в межвоенные годы представляли собой разнородную массу по ряду критериев: страна происхождения, профессия, классовая принадлежность, причины поездки и политические взгляды. Пока благосклонный интерес к советскому эксперименту находился в своем зените, политический фактор играл роль даже в случае путешествий политически неангажированных визитеров, каковых было немало. Однако иностранцы, заинтересованные в прославлении советского социализма, не представляли собой туристов в целом{140}. Другими словами, несмотря на всплеск любви к Стране Советов, советофилия была далека от господства. Что действительно объединяло многих туристов, так это стремление лично оценить масштабы советского эксперимента. Даже если специалисты, обычные туристы или иные путешествующие лица не планировали публиковать — в прессе или в виде книг — отчеты о своих впечатлениях от поездки, сам характер путешествия в царство социализма делал необходимой незамедлительную оценку.
Большевики отчаянно желали не только формировать внешние впечатления, но и привлекать на свою сторону сочувствующих, как, впрочем, и выявлять врагов, и поэтому ставили перед собой задачу самим оценивать иностранцев. Представители Запада внимательно проверялись советской стороной. Масштабы сочувствия интеллектуалов советскому социализму едва ли способствовали ослаблению бдительной подозрительности со стороны интернационального крыла партии-государства; также большевики вряд ли заблуждались насчет наивности иностранцев, которыми якобы было так легко манипулировать. Пожалуй, верно как раз обратное — партия весьма недоверчиво относилась даже к наиболее пылким друзьям советской страны.
