Евгений Анисимов - Дворцовые тайны
Но следует знать, что смешить — грязная работа и довольно мерзкое зрелище. Если бы нам довелось увидеть шутки Балакирева и ему подобных, то ничего, кроме отвращения к этому похабному зрелищу, замешенному на вульгарных шутках и намеках, мы бы не испытали. Люди же прошлого иначе относились к скабрезным словам и грубым выходкам шутов. Психологическая природа шутовства состояла в том, что шут, говоря непристойности, обнажая душу и тело, давал выход психической энергии зрителей, которую держали под спудом строгие, ханжеские нормы тогдашней морали. Как пишет историк Иван Забелин, «на то и существовал в доме дурак, чтобы олицетворять дурацкие, а в сущности, вольные движения жизни».
Императрица Анна была ханжой, строгой блюстительницей общественной морали, но при этом состояла в незаконной связи с женатым Бироном. Отношения эти осуждались верой, законом и народом. Об этом государыня отлично знала из донесений Тайной канцелярии. Поэтому не исключено, что шуты с их непристойностями и скабрезностями, обнажением «низа» позволяли императрице снимать неосознанное напряжение, расслабляться.
Там, где кончается смехНе смешно было только самому Балакиреву. Это была его работа, служба, тяжелая и порой опасная. В одном из «Анекдотов» о Балакиреве шут, спасаясь от рассердившегося на его каламбуры Петра I, прячется под шлейфом платья царицы Екатерины. Это значит, что слово — единственное оружие шута — дало осечку. Шутка была не понята, старинное правило прощения шута — «на дураке нет взыску» — не сработало, и знаменитая дубинка грозного царя нависла над его головой. Так было и потом — шутить возле Бирона было опасно. Поэтому, когда в 1740 году умерла императрица Анна, Балакирев выпросился в свою рязанскую деревню и провел там, в тиши и покое, остаток жизни — двадцать лет. Более мрачного и неразговорчивого соседа окрестные помещики в своей жизни не видали — свое Балакирев уже отшутил.
«Мешочек смелости» за пазухой: Алексей Черкасский
В тяжелые времена реформ и переворотов особенно трудно удержаться на вершине власти и почти невозможно дожить без опалы и отставки до естественной кончины в собственной постели. Еще труднее до самого конца быть «в милости», оставаться окруженным официальным почетом, приободренным неизменной лаской государя. К числу таких редких счастливцев русской истории относится князь Алексей Михайлович Черкасский. Многие современники видели в нем лишь ленивца и глупца, который делал карьеру благодаря удачному стечению обстоятельств да умению ловко дремать с открытыми глазами на бесчисленных заседаниях.
Черкасского из-за особой тучности называли «телом» правительства, тогда как «душой» считали других — более честолюбивых, ловких, пронырливых, вроде Петра Шафирова, или потом, уже при Анне Иоанновне, фельдмаршала Миниха, Андрея Остермана или Артемия Волынского. Но они, эти ловкачи, вдруг куда-то исчезали, проваливались, всходили на эшафот, ехали не по своей воле в Сибирь, а «глупый» Черкасский из года в год неизменно и невозмутимо вел заседания государственных учреждений, пересидев всех своих друзей и недругов, да еще пятерых самодержцев.
Имя свое таскающийПервое, о чем обычно пишут современники и биографы Черкасского, так это о его фантастическом богатстве. Действительно, он был богатейшим человеком России, владельцем поместий величиной с иные европейские державы с десятками тысяч крепостных крестьян. Современники и потомки суровы к Черкасскому. В нем они обычно не видят никаких достоинств. Жена английского посланника леди Рондо в 1737 году с юмором изображала весьма комическую фигуру нашего героя: «Князь Черкасский, русский, персона значительная во многих отношениях. Прежде всего (и, по мнению многих, самое важное), он очень богат: владеет тридцатью тысячами глав семейств, как рабами, и наследница — его единственная дочь. Затем — фигура князя, которая в ширину несколько больше, чем в высоту, его голова, очень большая, склоняется к левому плечу, а живот, тоже большой — направо. Его ноги, очень короткие, всегда обуты в сапоги, даже на придворных приемах по случаю больших праздников. Но и, наконец, он знаменит своей молчаливостью… он наверняка не станет утруждать себя делами, не будет мешать кабинету своим красноречием».
Язвительный князь M. М. Щербатов (автор скандальной книги «О повреждении нравов в России») в облике Черкасского, напротив, ничего юмористического не усмотрел: «Сей человек — весьма посредственный разумом своим, ленив, незнающ в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий имя свое и гордящийся единым своим богатством… Одежды его наносили ему тягость от злата и сребра». Черкасский гордился и своим невероятным хлебосольством, истинно русской щедростью. Да еще, добавим, — гордился родством. Сын боярина, он происходил из ханов Кабарды, его род был связан узами со знатнейшими фамилиями России и даже с династией Романовых. Сам Алексей Михайлович был женат первым браком на двоюродной сестре Петра Великого, Агра-фене Львовне Нарышкиной — дочери боярина Льва Кирилловича Нарышкина. После ее смерти супругой князя стала Мария Юрьевна Трубецкая — сестра знатнейшего вельможи, фельдмаршала и боярина князя И. Ю. Трубецкого.
Умственные и деловые качества Черкасского современники ценили так низко, что считали излишним даже обсуждать их. Герцог Бирон — фактический правитель России при Анне Иоанновне — жаловался своему знакомому на трудности в ведении государственных дел: «Остерман уже 6 месяцев лежит в постеле. Князя Черкасского вы знаете, а между тем все должно идти своим чередом».
Строитель ПетербургаИ все же не будем спешить: ни богатство, ни знатность, ни родство, ни тучность, ни тем более глупость обычно не спасали людей от опалы, гнева или недовольства самодержца. В личности непотопляемого князя Черкасского есть своя загадка. Для начала приметим, что с юношеских лет он занимался государственными делами вместе с отцом — тобольским воеводой, боярином князем Михаилом Яковлевичем, и, замещая отца, как второй воевода управлял Сибирью — краем огромным и неспокойным.
В петровское время ему давали разные поручения, в том числе и руководство Городовой канцелярией. Это учреждение ведало строительством Петербурга, заготовкой и поставкой строительных материалов. В его подчинении были архитекторы, мастера, работные люди, присылаемые со всей страны. Словом, это была, по-современному говоря, огромная строительная компания, руководителю которой вряд ли удавалось дремать на заседаниях. Как известно, в таких учреждениях во все времена дым стоит коромыслом. А князь Черкасский руководил строительным ведомством, возводившим столицу под грозным присмотром самого царя, не год, не два, а целых пять лет! И царь был им доволен. После этого он перебросил Черкасского на место проворовавшегося губернатора Сибири князя Матвея Гагарина. И там Алексей Михайлович не ударил в грязь лицом. Возможно, он не был так инициативен, как другие администраторы. Как писал один из современников, ему не хватало «мешочка смелости» за пазухой, но он был на своем месте, умел подбирать людей и успешно вел непростые дела.
Штаб дворянских прожектеровКонечно, после смерти Петра Великого в 1725 году многие сановники расслабились. Но, как видно из документов, Черкасский дремал вполглаза. Этот флегматичный толстяк мог вдруг проснуться и сказать несколько слов, которые в устах этого несуетного и молчаливого вельможи звучали особенно весомо и авторитетно. Так, в начале 1730 года, когда после смерти Петра II члены Верховного тайного совета во главе с князьями Голицыными и Долгорукими задумали ограничить власть императрицы Анны Иоанновны в свою пользу, все вдруг с удивлением услыша ли громкий голос всегда молчащего князя Черкасского. На встрече дворянства с «верховниками» в Кремле именно он, а не кто-то другой смело вышел вперед и потребовал, чтобы будущее государственное устройство России обсуждали не в кулуарах, не в узком кругу «фамильных», а публично, с участием рядовых дворян.
Потом он превратил свой богатый дом в своеобразный штаб дворянских прожектеров и сам стал автором проекта о новом устройстве России, в которой не будет более места бессудным казням, засилью фаворитов, а голос дворянства будет слышен всем. Князь Щербатов писал, что такая активность Черкасского объяснялась обидами, которые нанесли его шурину, князю И. Трубецкому, князья Долгорукие — инициаторы ограничения власти Анны Иоанновны. В этом можно усомниться — слишком далеко пошел по пути реформаторства, защищая честь шурина, прежде столь робкий вельможа. Дело, наверное, в другом: в Черкасском вдруг взыграла кровь его боярских предков, которые в допетровские времена были хозяевами жизни. Тогда цари не принимали ни одного решения, не посоветовавшись с боярами — людьми опытными, влиятельными, богатыми, уважаемыми. Правление же Петра I привело к низвержению старых родов, на которых держался порядок на Руси. Несомненно, в прежние времена князь Алексей Михайлович не остался бы в ближних стольниках, не пачкал и не рвал бы дорогого кафтана на строительных лесах, не собачился бы с подрядчиками, а был бы боярином и сидел бы в Грановитой палате и «думал думу». Обида не за шурина, а за всех знатных, но ныне униженных, желание изменить порядок, навязанный Петром, и позволили Черкасскому найти за пазухой тот «мешочек смелости», которого ему обычно так не хватало! Он стал авторитетнейшим лидером одной из дворянских «партий», и во многом благодаря Черкасскому «со товарищи» хитроумная затея «верховников» провалилась, а самодержавие через 37 дней было восстановлено.
