Анатолий Вассерман - Скелеты в шкафу истории
В расчёте на этот всемирный спрос Федеральная резервная система могла штамповать чёрно-зелёные бумажки, не особенно оглядываясь на содержимое своих хранилищ на острове Манхэттен и в форте Нокс[46]. Кому придёт в голову разменивать доллары на золото, если покупать всё необходимое придётся на территории, где доллары гуляют беспрепятственно, а золото запрещено принимать в уплату.
До поры до времени этот расчёт оправдывался. Например, займы на восстановление разрушенного хозяйства европейских стран по плану Маршалла практически полностью вернулись в США: больше негде было купить основную часть необходимого для восстановления[47]. Да и после этого восстановления именно США долгое время покрывали спрос если не на массовую дешёвую продукцию, то по крайней мере на технические новинки.
Но постепенно Европа ожила, и уже к середине 1960-х совокупная её экономическая мощь была вполне сопоставима с заокеанской. А тут ещё США втянулись сразу в две войны – вьетнамскую и провозглашённую президентом (1963–1969) Линдоном Бэйнсом Джонсоном (1908–1973) «войну с бедностью»[48].
Первый удар наступающей валютной бури пришёлся, впрочем, не по самим США, а по Великобритании, уже плотно ввязанной в экономику «младшего кузена»: в 1967-м был девальвирован с $2.80 до $2.40 британский фунт. Но скоро лихорадка охватила все валюты мира. Уже в 1969-м президент (1969–1974) Ричард Милхауз Никсон (1913–1994) был вынужден удешевить доллар до $45 за тройскую унцию и отменить покрытие золотом долларов, обращающихся внутри страны. Кульминацией кризиса стало решение того же Никсона в 1971-м вовсе отменить обмен долларов на золото. Правда, он вновь разрешил гражданам США владеть золотыми слитками, монетами и прочими сокровищами.
Спасение нерядового конкурента
Прибежищем от валютных бурь вновь стало золото. В разгар кризиса оно дорожало даже до $800 за тройскую унцию. Но курсы разных валют менялись друг относительно друга несравненно меньше, чем относительно золота.
Некоторые и вовсе почти не менялись. Шестеро тогдашних участников общеевропейского рынка – Великобритания, Германия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург – после некоторого периода притирки сумели зафиксировать соотношение своих курсов в пределах всего 2.5 % – а затем и 1.5 %, что практически соответствовало брэттон-вудским соглашениям[49].
Казалось бы, западноевропейцам и японцам не составило бы труда окончательно обрушить заокеанского гиганта и избавиться наконец от зависимости – не просто унизительной, а в изрядной мере искажающей всю структуру мировых экономических связей, стягивающей их в одну точку.
Тем не менее столь благоприятную возможность не использовали. Наоборот, все развитые страны всемерно поддерживали доллар, тратя на это немалую долю своих бюджетов. В итоге курс доллара относительно их валют хотя и снизился, но куда меньше, чем прогнозировалось в разгар кризиса. А США остались центром мировой экономики, в значительной степени определяющим не только тенденции её развития, но и сиюминутную конъюнктуру. Да ещё и способным при необходимости подорвать позиции любого из конкурентов.
Чем же вызван столь расточительный альтруизм?
В контексте тогдашней «холодной войны» многие полагали, что о сохранении США заботились в противовес СССР – оставаться один на один с восточной сверхдержавой мало кому хотелось. Но сумм, израсходованных на поддержку экономики сверхдержавы западной, европейцам вполне хватило бы на развитие собственного военного потенциала до уровня, сравнимого с американским. Да ещё и собственный их статус вырос бы неизмеримо.
Падение доллара повышало конкурентоспособность промышленности США, ухудшая позиции Европы и Японии. Но этот эффект работает в ограниченных пределах. Если бы обвал доллара стал неудержимым, неизбежные диспропорции надолго парализовали бы всё американское хозяйство и попросту вычеркнули бы эту страну как конкурента из всех экономических расчётов[50].
Замкнутый круг резервирования
Но по меньшей мере одна причина для поддержки была бесспорна. Западные страны заботились о состоянии собственных банков.
Если сопоставить цену мирового золотого запаса с ценой всех прочих товаров, то станет совершенно ясно, что основой денежного обращения оно в наши дни служить никак не может – золото покрывает лишь ничтожную долю товарооборота[51]. Реальным обеспечением денег в наши дни стали именно товары и услуги тех стран, которые эти деньги выпускают.
Но хранить эти товары – а тем более услуги – в банковских кладовых и выпускать в обращение по мере надобности по понятным причинам невозможно. Банки, как и на заре этого бизнеса, вынуждены заменять их тем, за что эти товары и услуги можно при необходимости купить – всё теми же деньгами. И раз металлических денег заведомо не хватает – пользоваться бумажными.
Коммерческие банки об этом обычно почти не задумываются. Их резервы – в основном деньги собственной страны (а крупные международные финансовые организации накапливают деньги большинства стран, где ведут операции). Об устойчивости же этих денег обязаны заботиться банки центральные, наделённые правом их выпуска в обращение.
А вот для эмиссионных банков выбор резервов заметно сложнее. Они должны ориентироваться на худший случай – проблемы с экономикой собственных стран. Поэтому в качестве резервов накапливают то, что можно использовать для закупки всего необходимого в странах, этими проблемами не поражённых. То есть – ввиду всемирной нехватки золота – иностранные валюты.
К моменту валютного кризиса основу резервов большинства центральных банков мира составляли доллары. Более того, немалая часть коммерческих банков тоже старалась держать в долларах заметную долю своих резервов, чтобы поменьше зависеть от трудностей собственной экономики (экономику США уже привыкли считать неуязвимой).
Когда доллар зашатался, все эти резервы оказались под угрозой. В то же время заменить их было нечем – именно потому, что доллар падал, купить за него что-нибудь более устойчивое оказалось очень трудно. Если бы доллар упал до уровня, соответствующего реальным возможностям экономики США в тот момент, большинство банков мира оказалось бы вовсе без резервов. То есть парировать весьма возможные при таких обстоятельствах внутренние неурядицы было бы попросту нечем. Банкротство Федеральной резервной системы могло обернуться всемирной финансовой катастрофой.
Поэтому и пришлось всем финансистам мира тратить немалые деньги на поддержание своего главного конкурента. Это обошлось очень дорого. А в долгосрочной перспективе ухудшение собственных конкурентных возможностей и вовсе было почти неприемлемым. Но крах США обошёлся бы ещё дороже.
Новая единая валюта
Период валютных потрясений завершился сравнительно благополучно. Правда, 1970-е годы прошли под знаком стагфляции – невиданного дотоле сочетания инфляции с экономическим застоем[52]. Но правые, пришедшие к власти в большинстве развитых стран к концу 1970-х, жёсткими мерами – снижением налогов и социальных выплат – добились стабилизации своих валют и нового оживления экономики. К концу эпохи Рэйгана (1981–1989) и Тэтчёр (1979–1990) экономическое положение западных стран было невиданно блистательным[53].
Однако в это же время стала совершенно очевидна необходимость дальнейшей интеграции экономики развитых стран[54]. Эта интеграция проявилась, в частности, в создании Северо-Американской Зоны Свободной Торговли (Northern American Free Trade Area – NAFTA) и преобразовании Европейского Экономического Сообщества в Европейский Союз.
В пределах НАФТА – Канада, Мексика, США – доллар США занимает позиции столь господствующие, что вполне способен обслуживать весь внутренний товарооборот. Положение в ЕС оказалось качественно иным: все тамошние валюты были сопоставимы по мощи, да и политические соображения не позволяли ни одну из них сделать единственной и общей.
Выход нашёлся довольно скоро. К тому времени для удобства взаиморасчётов внутри ЕЭС уже много лет использовалась Европейская Валютная Единица (European Currency Unit – ECU). Её оценивали как взвешенную сумму валют всех членов сообщества. Весовые коэффициенты определили так, чтобы в момент введения ЭКЮ равнялась доллару. В дальнейшем, поскольку инфляция в США была больше, чем в Европе, ЭКЮ стала ощутимо дороже доллара.
Политики и экономисты ЕС решили преобразовать условную расчётную единицу в реальную единую валюту. Правда, во избежание совпадения с названием старинной французской монеты приняли новое название – евро. Но суть от этого не изменилась. Начальный курс евро приняли равным ЭКЮ. Курсы всех валют стран, подписавших маастрихтское соглашение, зафиксировали относительно евро в соответствии с коэффициентами, по которым ЭКЮ вычислялась. И предоставили дальнейшую судьбу новых денег воле рынка.
