Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть вторая
Да для белой стороны – и стала, конечно: достоверное слияние образов еврейства и большевизма.
Это глухое, удивительное по недальновидности пренебрежение вождей революции и к впечатлению, и к чувству, растущему в народе, сказалось и в участии евреев в разгроме православного духовенства: как раз летом 1918 и развернулся большевицкий штурм против православных церквей Средней России, и особенно Московской области (тогда область заключала несколько губерний), остановленный только волною приходских бунтов.
Уже в декабре 1917 рабочие-строители Кронштадтской крепости не выдержали и протестовали, их резолюцию поместили «Кронштадтские известия»: «Мы, мастеровые и рабочие, на общем нашем собрании сего числа [28 декабря], обсудив вопрос по поводу назначения православных священников на очередное дежурство милиционеров, Усматриваем, что ни один еврейский раввин, магометанский мулла, римско-католический ксендз и немецкий пастор, кроме православных священников, Исполнительным Комитетом Совета Рабочих и Солдатских депутатов почему-то назначен, для несения милицейской должности, не был. Очевидно, весь Исполнительный Комитет состоит исключительно из иноверцев…»[270] (Заметим, что даже на этом крепостном острове «тюрьмы народов» действовали храмы всех вероисповеданий.)
Да и в саму «Правду» прорвался (напечатали под насмешливым заголовком «Бей жидов!») воззыв рабочих Архангельска «к сознательным русским рабочим и крестьянам»: повсюду «поруганы, опоганены, разграблены» – «только русские православные церкви, а не еврейские синагоги… Смерть от голода и болезней уносит сотни тысяч ни в чём неповинных русских жизней», а «евреи не умирают от голода и болезней»[271]. (Летом 1918 было ещё и судебное «дело об антисемитизме в Храме Василия Блаженного»…)
Самым неразумным образом евреи-активисты вливались в общебольшевицкую настойчивую ярость в травле православия (в сравнении с другими религиями), в преследовании священников, в печатном глумлении над Христом. Тут и русские перья расстарались: Демьян Бедный (Ефим Придворов), и не он один. Но евреям постоять бы в стороне.
Вот 9 августа 1920 Патриарх Тихон пишет председателю СНК Ульянову-Ленину (копия председателю ВЦИК Калинину), требуя отвода следователя Наркомюста Шпицберга, «бывшего ходатая по бракоразводным делам», а ныне, от Наркомюста, ревизующего «мощи Православной Русской Церкви, вскрывая раки и гробницы с останками признанных Церковью святых». Ссылаясь на Конституцию РСФСР, Патриарх настаивает «на отводе в предстоящем расследовании [его] «деятельности»… от функций следователя Шпицберга, как лица, производящего следствие и допросы «с пристрастием», что ярко выяснилось из предыдущих церковных процессов… и наконец как человека, публично оскорбляющего религиозные верования, открыто глумящегося над религиозно-обрядовыми действиями, печатно в предисловии к книге «Религиозная язва» (1919 г.) называющего Иисуса Христа ужасными именами»[272].
Бумага пересылается в Малый Совнарком и рассматривается там в заседании 2 сентября 1920, докладчик – сам же Шпицберг. Постановлено: «Оставить жалобу гр. Белавина (патриарха Тихона) без последствий (принято единогласно)»[273]. – Но спохватывается Калинин и тайно и вкрадчиво пишет в наркомат юстиции Красикову: он думает, что «тов. Шпицберга необходимо на самом деле, из соображений практически-политических… заменить кем-нибудь другим»; так как «аудитория на суде будет, вероятно, в большинстве православная» – то тем лишить «духовные круги… возможности главного довода насчёт национальной мести и проч.»[274].
А – вскрытие мощей? Чем могла масса объяснить такое надругательство, настолько наглядное, вызывающее? «Разве бы русские, православные, на такое дело пошли?», говорят по России. «Это всё жиды подстроили. Жидам что: они самого Христа распяли»[275]. – И разве не ответственна за это настроение власть, подававшая народу такие зрелища в предельной топорности?
С. Булгаков, особенно пристально следивший за судьбами православия под большевиками, писал в 1941: в СССР гонение на христианство «превзошло по свирепости и размерам все предыдущие, которые только знает история. Конечно, нельзя его всецело приписать еврейству, но нельзя его влияния здесь и умалять»[276]. – «В большевизме более всего проявилась волевая сила и энергия еврейства». – «Еврейская доля участия в русском большевизме – увы – непомерно и несоразмерно велика. И она есть, прежде всего, грех еврейства против святого Израиля… И не «святой Израиль», но волевое еврейство проявляло себя, как власть, в большевизме, в удушении русского народа». – «Гонение на христианство здесь хотя и вытекало из идеологической и практической программы большевизма вообще, без различия национальностей, однако естественно находило наибольшее осуществление со стороны еврейских „комиссаров“ безбожия», – как возглавление Губельманом-Ярославским Союза воинствующих безбожников «перед лицом всего православного русского народа есть акт… религиозного нахальства»[277].
А тоже было наглядное нахальство – переименовывать города и места. Обычай – не еврейский по существу, обычай общесоветский. Но можно ли утверждать, что для жителей Гатчины превратиться в Троцк – не несло никакого национального привкуса? А Павловск – в Слуцк, Дворцовую площадь – в Урицкого, Исаакиевскую – в Воровского, Литейный проспект – в Володарского, Владимирский – в Нахимсона, Адмиралтейскую набережную – в Рошаля, Таврическую улицу – в Слуцкого же, красивейшую Михайловскую – назвать по заурядному художнику Исааку Бродскому?
Забылись. Голова закружилась. А по российской шири и счёта нет: Елизаветград – в Зиновьевск, и пошло. А город, где убит царь, – в честь убийцы Свердлова.
Очевидно, что представление о национальной мести со стороны евреев-большевиков было развито в русском сознании уже и к 1920 году, если оно курьёзно попало (предупреждающий аргумент Калинина) даже в документы советского правительства.
Конечно, правильным было опровержение Пасманика: «Для злобных или тупоумных людей всё объясняется очень просто: еврейский кагал решил завладеть Россией, или мстительное еврейство расправляется с Россией за прошлые преследования, которым оно подвергалось в этой стране»[278]. Конечно же нельзя объяснять победу и владычество большевиков таким образом. – Но: если погром 1905 горит в памяти твоей семьи и если в 1915 твоих единоплеменников из западных губерний изгоняли нагайками – то через каких-то 3-4 года ты мог отмстить иной взмах нагайки и револьвером. Не будем гадать, в какой степени евреи-коммунисты могли сознательно мстить России, уничтожать, дробить именно всё русское; но отрицать вовсе такое чувство – это отрицать какую-либо связь еврейского неравноправия при царе с участием евреев в большевизме, – связь, постоянно выдвигаемую.
А вот И. М. Бикерман, стоя «перед фактом такого непомерного участия евреев в варварском разрушении» и, видимо, отвечая тем, кто числит за евреями право на месть за прежние гонения, – отвергает это право. «Ответственность за разрушительное усердие наших соплеменников перелагается на государство, преследованиями, гонениями толкавшее евреев на путь революции». Нет, говорит он: «Именно тем, кто как отвечает на давящее на него зло, отличается человек от человека и один человеческий коллектив от другого»[279].
Но и он же, озирая исторические судьбы еврейства в 1939, под находящей тучей ещё новой эпохи: «Выпуклое отличие евреев от окружающего мира состояло в том, что евреи могли быть только наковальней и никогда – молотом»[280].
Я не берусь углубиться в мировые исторические судьбы, не возьмусь спорить в таком объёме, но оговорюсь чётко: пусть бы даже во всю мировую историю было так, но с Восемнадцатого года в России и ещё затем лет пятнадцать – примкнувшие к революции евреи были также и молотом, – изрядной долей его массы.
И тут – в наш переклик вступает Б. Пастернак. В «Докторе Живаго», правда уже после Второй Мировой войны и грянувшей еврейской Катастрофы, со всем горчайшим грузом её, со всем изменившимся мировоззрением, – но ведь в романе же держа в виду именно годы нашей революции, – он пишет об «этой стыдливой, приносящей одни бедствия, самоотверженной обособленности». И ещё: «их [евреев] слабость и неспособность отражать удары».
Однако перед нашими глазами была одна и та же страна; в разных возрастах, но ведь мы жили в ней одни и те же 20-30-е годы. Современник тех лет должен бы окоснеть от недоумения: Пастернак не заметил (верю), что происходило? – Родители его, художник отец, пианистка мать, принадлежали к высококультурному кругу евреев, живших единой жизнью с русской интеллигенцией; он вырос уже и в немалой традиции: России и русской культуре щедро отдали себя братья Рубинштейны, пронзительный Левитан, тончайший Гершензон, философы Франк, Шестов. Вероятно, этот определённый выбор, эта высокая нераздельность служения и жизни казались Пастернаку нормой, а все уродливые и страшные отклонения от неё – просто не попадали в сетчатку его глаза.
