П Хмелинский - Навстречу смерчу
С этим описанием перекликаются слова маршала Г. К. Жукова: "Я старательно пытался досконально изучать Сталина, но было очень трудно понять ею. Он очень мало говорил и коротко формулировал свои мысли" {4}.
Констатировать, что Сталин тиран, а его политический режим - тоталитарный, недостаточно. Это все равно, что сказать про какую-либо машину: "Она не относится к числу плавающих, передвигающихся по суше или неподвижных; она летающая". Очевидно, летательные аппараты бывают разные. Это может быть космическая ракета, а может быть вертолет. Их возможности и потребности совершенно разные.
Тираны и тирании тоже бывают разные. Гитлер выступал перед своими генералами на закрытых совещаниях с подробными обоснованиями и описаниями планов завоевания мирового господства. Каждый следующий его внешнеполитический или военный акт не был сюрпризом для приближенных. А начальник советского Генштаба Б. М. Шапошников, например, узнал о войне с Финляндией в 1939 году, находясь в отпуске, из газет. По словам В. Новобранца, приехав в Москву и узнав подробности, Шапошников "потрясенный, схватился за голову, бегал по кабинету и с болью в голосе восклицал:
- Боже! Что наделали! Ай-яй-яй! Осрамились на весь мир! Почему же меня не предупредили!" {5}.
Такая сцена в германском Генштабе была в то время абсолютно исключена, что не делало режим Гитлера менее тоталитарным. В Москве же никто, кроме Сталина, не знал наверняка, что будет (и чего не будет) делаться завтра, а главное зачем, с какими целями это будет. Тот же В. Новобранец, опытный работник разведки, называет в своих мемуарах финскую войну "личным капризом Сталина", вызванным "неясными причинами". А адмирал Н. Г. Кузнецов, занимавший в 1939 году пост наркома Военно-Морского Флота, пересказывает по-своему замечательный диалог, состоявшийся тогда на даче у Сталина:
"За ужином зашла речь о Балтийском театре. Я высказал свое мнение относительно линкоров - не о том, нужны ли в принципе такие корабли, а конкретно, следует ли их строить для мелководного Балтийского моря, где линкоры легко могут подрываться на минах.
Сталин встал из-за стола, прошелся по комнате, сломал две папиросы, высыпал из них табак, набил трубку, закурил.
- По копеечке соберем деньги, а построим,- чеканя каждое слово, проговорил он, строго глядя на меня.
Я подумал, что у него есть какие-то свои планы, делиться которыми он не считает нужным..." {6}.
Казалось бы, с кем же делиться "какими-то" замыслами, связанными с флотом, как не с наркомом этого самого флота? Но Сталин, очевидно, строит эти планы только сам, в своем воображении, а молодой нарком не решается настаивать и выспрашивать. И такая ситуация сложилась не только в связи с линкорами. Н. Г. Кузнецов констатирует: "Мы, к сожалению, как и Наркомат обороны (курсив мой.П. X.), не имели четких задач на случай войны. Все замыслы высшего политического руководства хранились в тайне" {7}. Под "высшим руководством" здесь может подразумеваться только лично Сталин, так как без него никто не решал вопросы ВМФ. Причем при переходе от мира к войне тайна не рассеивалась: "До Великой Отечественной войны, как известно, нашей стране пришлось участвовать в нескольких военных кампаниях... Нарком обороны на деле не был Верховным Главнокомандующим, а нарком Военно-морского Флота не являлся Главнокомандующим флотами. Все решал Сталин. Остальным предоставлялось действовать в соответствии с принятыми им решениями... Работа военного аппарата в такой обстановке шла не планомерно, а словно бы спазматически, рывками. Выполнили одно распоряжение - ждали следующего... Случалось, мы узнавали о намеченных операциях, когда и времени на подготовку почти не оставалось" {8}.
Сталин принимал все ключевые решения единолично, и мотивы их никому не были в точности известны. Прочие руководители, подобно историкам или журналистам, могли лишь строить догадки на этот счет с той или иной степенью достоверности. Приведем свидетельство Н. С. Хрущева, доказывающее, что личная монополия на принятие решений и на знание их причин и истоков в равной мере распространялась на оборонную промышленность: "Сталин стремился сосредоточить в своих руках руководство производством вооружений и механизированной техники на наших заводах, а это, в свою очередь, вело к тому, что никто толком не знал, в каком состоянии находится наш арсенал... В 1941 году Сталин... сказал мне, что дизельные двигатели производятся на Харьковском паровозостроительном заводе. Я, естественно, знал этот завод, но от Сталина впервые услышал, что на нем производят дизели... Сталин позаботился о том, чтобы никто, кроме тех, кто был непосредственно связан с этой работой, не совал на завод свой нос. Даже я, первый секретарь украинского Центрального комитета, ничего не знал..." {9}. Добавим, что Хрущев был тогда и членом Политбюро ЦК ВКП(б).
Режим единоличного немотивируемого принятия решений Сталиным устанавливался постепенно, поэтапно, в разное время включая одну область государственной, партийной или общественной жизни за другой. В философии этот режим установился в 1930 году, в истории - в 1931-м, в вопросах сельского хозяйства несколько раньше, в 1929 году. Что касается армии, флота и оборонной промышленности, у нас есть возможность определить момент перехода к режиму неограниченного волюнтаризма достаточно точно. С ленинских времен главные решения по обороне оживленно обсуждал и принимал Революционный Военный Совет (РВС). В 30-е годы этот орган собирался, как правило, в декабре, подводил итоги года в армии и на военном производстве и разрабатывал планы на будущее. Исключением стало заседание РВС в начале июня 1937 года, созванное Сталиным для обсуждения сфабрикованного дела "восьми шпионов" - Тухачевского, Якира и некоторых других высших руководителей Красной Армии. Эти дни стали концом РВС как органа руководства. Вот что вспоминает о заседании РВС его участник, генерал-лейтенант К. Полищук: "В течение двух дней заседаний наблюдались прямо дьявольские происшествия: из зала заседаний наяву исчезал то один, то другой военачальник. Обнаруживалось это обычно после перерывов в заседании. До перерыва рядом с вами сидел кто-нибудь из командиров, а после перерыва вы его уже не могли обнаружить в зале. Все понимали, что это значит: тут же, на наших глазах агенты НКВД хватали того или иного деятеля и перемещали его из Кремля на Лубянскую площадь. Все мы понимали, что происходит, в кулуарах фамилии исчезнувших шепотом перекатывались волнами, но в зале все молчали, с ужасом ожидая, кто следующий. Особенно крупная утечка начальников произошла между заседаниями, в ночь с первого на второе июня. Состав пленума потерял за это время около половины своих членов... Все следили за перешептываниями Ежова со Сталиным, все думали:
"Пронеси, Господи!" Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания... Сталин был очень бодр, уверен в себе и, я бы сказал, весел" {10}.
Заметим следующее: арестовывать командиров Сталин мог и поодиночке, в разных городах, на местах их службы. Это было даже безопаснее и надежнее. Но он пошел на преднамеренную демонстративную наглость: в зале постоянно, не стесняясь, толпились и расхаживали люди Ежова. Судьбы серьезных и немолодых мужчин, прошедших огонь и воду, с издевательской прямотой решались у них на глазах. Он как бы подставлялся: "Вы же видите, что с вами делают и кто это делает. Вы же не можете не видеть. Ну так лезьте на рожон, плюньте мне в лицо..." И каждый выступавший не просто с фальшивым пафосом требовал казни "врагов". Каждый оратор должен был не заметить творившейся у него на глазах и грозящей ему самому расправы. Вся соль заключалась в том, что не заметить этого было нельзя, и каждый знал это и знал, что это знают все вокруг. То есть каждым своим словом говоривший должен был унижать себя сам. В этом заключался смысл экзамена.
И если до того дня многие руководители Красной Армии резко и настойчиво спорили с маршалом-марионеткой Ворошиловым (а в 1936 году даже требовали его отставки), то начиная с июня 1937 года Сталин мог делать и делал в армии и военной промышленности все, что хотел, никому ничего не объясняя.
Итак, долгосрочные сталинские планы и основные концепции прятались в мозгу у автора и никогда не излагались на бумаге в сколько-нибудь полном виде. В этом первая их особенность. Вторая особенность состоит в том, что долгосрочное планирование Сталиным своих действий и своей политики тем не менее действительно имело место; и планы эти шаг за шагом, год за годом неуклонно проводились в жизнь. При ретроспективном взгляде это последовательное, неторопливое, поэтапное продвижение в промышленности и в сельском хозяйстве, в идеологии и в охоте на "врагов", в подготовке к войне и в руководстве наукой нельзя не заметить. Куда в действительности вел он страну, правильно ли сформулировал и выбрал цели - вопрос другой. Но сам факт, что Кремль не просто реагировал на события, а действовал в соответствии с твердыми убеждениями и определенным общим замыслом, на мой взгляд, несомненен.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
