Николай Григорьев - Илья Николаевич
Провалился, но не струсил: подал новое прошение, и Лобачевский, обнаружив у просителя серьезный интерес к наукам, наложил резолюцию: "Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.".
К повторному экзамену по физике (прошение было удовлетворено) Илья Николаевич готовился особенно тщательно, и 21 апреля 1855 года кандидат Ульянов вновь на испытании. В присутствии комитета (цитируем протокол) читал пробную лекцию: "О теориях гальванического тока" ...затем написал рассуждение на заданную от комитета тему о скрытом и удельном теплороде..." В обоих случаях Ульянов получил твердое "хорошо". Восторжествовала справедливость: то ли на комитет произвело впечатление, что проситель явился в сюртуке (взял напрокат) и имел уже вид учителя; то ли профессора почувствовали неловкость за прошлый раз, когда в угоду столичному самодуру лишили молодого человека преподавать физику; то ли, наконец, замолвил об Ульянове слово Николай Иванович Лобачевский, чуткий к трудолюбивым и талантливым юношам...
Так или иначе, но на этот раз Ульянову выказали особое внимание. Его пригласили сесть за стол комитета. Застеленный зеленым сукном, с расположенными на нем массивными, напоминающими серию бастионов, которые надо штурмовать, чернильницами, - этот стол одним своим видом порождал мурашки у экзаменующихся. И вдруг - садись среди профессоров!
Еще не успел Ульянов, взволнованный, устроиться в кресле, как заговорил профессор физики и метеоролог Александр Степанович Савельев. Ульянов, будучи студентом, помогал профессору на метеорологической станции университета и сейчас приготовился выслушать от Александра Степановича, на прощание, благодарность за свой бескорыстный труд. Но профессор заговорил о другом.
- Перед нами, господа, - сказал Савельев, указывая коллегам на Ульянова, - молодой, но весьма меня заинтересовавший ученый. Позволю себе вспомнить о научной работе Ульянова, представленной им на соискание степени кандидата. Это труд исследователя, зрелый вклад в астрономическую науку... Здесь Савельев повернулся к одному из членов комитета, профессору математики и ученику Лобачевского, Попову: - Александр Федорович, я не преувеличиваю?
- Ничуть, - отозвался тот. - Мы с вами, Александр Степанович, помнится, были единодушны в оценке достоинств этого сочинения, как, впрочем, и остальные господа профессора, коим было поручено дать о диссертации заключение. Я имею в виду профессоров господ Ковальского, Вагнера, самого декана Котельникова, Гесса...
- Да, - подтвердил Савельев, - редкое в науке совпадение мнений.
- А в чем дело? - заинтересовались члены комитета. - Вы нас интригуете! Нельзя ли, Александр Степанович, хотя бы в нескольких словах о содержании диссертации? - И все повернулись к Ульянову, который краснел и бледнел от столь исключительного к себе внимания.
Профессор Савельев подумал и сказал:
- Чтобы не растекаться мыслию по древу, как выразился летописец, прочту заключение Мариана Альбертовича Ковальского...
Выдающийся астроном М. А. Ковальский не только украшал кафедру Казанского университета - он был известен в ученом мире России, и мнение его значило немало. Члены комитета в знак уважения к этому мнению склонили головы, и Савельев прочитал:
- "Сочинение студента 4-го курса господина Ульянова представляет полное изложение способа Ольберса для вычисления параболической орбиты кометы Klinkerfues'a 1853 года с дополнениями Энке и Гаусса. Применение этого способа к вычислению элементов кометы, виденной простым глазом в прошлом году, и согласие результатов господина Ульянова с результатами, опубликованными в Astronomischer Nachrichten, показывает, что господин Ульянов постиг сущность астрономических вычислений, которые, как известно, весьма часто требуют особых соображений и приемов. Это сочинение я считаю вполне соответствующим степени кандидата математических наук.
Профессор астрономии М. Ковальский.
Казань, 14 мая 1854 года".
Члены комитета снова благосклонно обернулись к Ульянову, похлопали в ладоши, а профессор Попов, присоединивший свою подпись к отзыву Ковальского, особо обратил внимание на высокий класс астрономических вычислений вчерашнего студента:
- Наш воспитанник, с одной стороны, и европейские астрономы, с другой сошлись в расчетах орбиты небесного тела. Это, господа, делает честь не только господину Ульянову, но, осмеливаюсь сказать, и нашей кафедре!
Хлопки повторились, и все заговорили о комете, которая, прочертив и обагрив небо, вызвала немало тревожных и самых фантастических толков в народе. Ученые развеселились, делясь курьезами, которые в Казани всколыхнули застойную общественную жизнь.
Профессор Савельев снова попросил внимания и сказал, что он намерен предложить Илье Николаевичу Ульянову пересмотреть свое намерение пойти в учителя.
- Вам, дорогой Илья Николаевич, место в университете для усовершенствования в научной работе!
- Я... я... - забормотал Ульянов и вскочил с места, как застигнутый врасплох ученик. - Я... извините, не понял...
- Не волнуйтесь, - дружески улыбнулся Савельев, - у вас есть время подумать об открывающейся для вас будущности профессора. Я сейчас, господа члены комитета, обращаюсь к вам в надежде, что вы соблаговолите поддержать ходатайство, которое я на сей предмет намерен возбудить в надлежащих инстанциях.
Расходясь после заседания комитета, каждый из профессоров пожал руку Ульянову, уже как будущему коллеге по работе в университете.
Ульянов плохо спал ночью. Не мог понять, рад он или не рад научной карьере, которая с такой ошеломляющей неожиданностью открылась перед ним. Терзался отсутствием в мыслях отчетливого "да" или "нет".
А тянуло его к детям...
И вот на столе у Лобачевского прошение (7 апреля 1855 г.). Подпись кандидат физико-математического факультета Илья Ульянов.
Суть просьбы: желание занять должность учителя.
Как раз открылась подходящая вакансия в Пензе, в Дворянском институте.
Но прежде чем назначить Ульянова в Пензу, помощник попечителя пожелал познакомиться с кандидатом лично. И вот Илья Николаевич в кабинете ученого, широко известного и в то же время загадочного... Навстречу встал высокий, отличной выправки господин в черном сюртуке с большой сверкающей звездой какого-то высокого ордена на груди. Ульянов и сам явился в сюртуке (вторично взял напрокат), отчего сразу же почувствовал себя как бы раскованным для разговора с ученым в генеральских чинах.
Говорили: у Лобачевского "в ясных глазах сила", однако глаз не увидел только темные очки. А сочному голосу позавидовал: "Вот бы мне такой учителю!"
Сели. Лобачевский нагнулся над папкой с бумагами, покосился туда, и Ульянов узнал свое личное дело.
- Илья Николаевич... - вслух прочитал Лобачевский заголовок и откинулся в кресле: - Расскажите, Илья Николаевич, о себе. Впрочем... - и Лобачевский плавно положил кисть большой белой руки на стол, впрочем, это излишне. Не трудитесь. Все, что надо, я прочитал и в повести вашей жизни узнал свою: то же сиротское детство, горемычная юность... Однако хорошо, голубчик, что жизнь нас с вами не разнежила, научила трудиться. Ради этого и горести, и тяготы стоило претерпеть!
Лобачевский встал и протянул Ульянову руку:
- Поздравляю вас с назначением, согласно вашему желанию учителем физики и математики.
Ульянов вскочил, притронулся к протянутой руке - и остался стоять.
Возникла неловкая пауза.
- Вы, господин Ульянов, имеете что-нибудь возразить?
- Нет, нет, ваше превосходительство, - поспешно выговорил молодой человек, - я счастлив назначением и обязуюсь, ваше превосходительство...
- Николай Иванович, - мягко поправил Лобачевский.
- Николай Иванович, извините... осмелюсь, но мне... - борясь с волнением, заспешил молодой учитель, - мне ведь математику преподавать юношеству. А в геометрии... Я уже не чувствую полного доверия к Эвклиду. Как же быть? Ведь не честно!..
Лобачевский внезапно расхохотался. Подхватил очки, которые начали сползать с его носа, и продолжал весело, от всей души смеяться, вытирая платком выступившие слезы. Успокоился, и очки опять заслонили его глаза.
- Ах, вы вот о чем... - Заметил добродушно. - Начитались моих ересей...
Ульянов затаился: от ученого, взбудоражившего умы не только в Казани, но в Петербурге и даже в Европе, он ожидал откровения... Однако откровения не последовало.
- Не тревожьтесь, милый учитель. Преподавая геометрию Эвклида, вы не поступитесь своей совестью. Античный геометр построил систему, которая вполне отвечает нашим повседневным нуждам. - Лобачевский улыбнулся. - По себе сужу. Когда мы строили новый университет, сам, каюсь, все расчеты в проектах делал по Эвклиду... Достаточно вам?
Лобачевский опять привстал, - но Ульянов, вопреки свойственной деликатности, и на этот раз уходить не пожелал. Математический ум его - ум исследователя - жаждал постичь новое, пусть парадоксальное, в учении, наделавшем столько шума.
