Николай Григорьев - Илья Николаевич
В классе Ильи Николаевича никогда не было розг, а линейка употреблялась только по прямому назначению - для линования бумаги. Никогда не раздавалось здесь и унизительного окрика: "На колени!"
Между тем познания учеников Ульянова, как в Пензе, так впоследствии и в Нижнем, всегда были твердыми и осмысленными.
Время от времени, как водится, наезжали проверочные комиссии: из округа, из министерства. Инспекторские опросы приводили учеников в трепет и остолбенение - но только не в классах Ульянова. Напротив, ученики Ильи Николаевича, казалось, только и ждали случая, чтобы блеснуть знаниями перед важными и строгими господами.
И блистала. Формуляр Нижегородской гимназии обогащался лестными для учебного заведения отзывами о работе старшего учителя Ульянова.
Нижегородская гимназия при И. Н. Ульянове обогатилась первоклассным физическим кабинетом. Здесь постоянно действовал источник электроэнергии в виде батареи из элементов Бунзена, которые Илья Николаевич за надежность в работе предпочитал всяким иным. Действующая батарея позволяла учащимся обнаруживать на практике свойства электричества - этой вновь открытой, во многом еще загадочной силы, которой только еще начинал овладевать человек. От батареи звенел в кабинете электрический звонок, крутился моторчик, разлагалась вода на кислород и водород и так далее. Учитель Ульянов проявил себя борцом против схоластики, которая омертвляла гимназическую программу, в особенности по разделу естествознания; трудно было устоять перед его доводами, и директор Садоков, как ни прижимист был, открыл перед учителем физики кассу. Илья Николаевич тотчас же выписал из Петербурга от механика Швабе модель паровоза за 200 рублей... Бухгалтер подал письменный протест. В трудном объяснении с директором Ульянов привел довод, на котором стороны в конце концов примирились.
Илья Николаевич сказал:
- К нам в Нижний проложена от Москвы железная дорога. Началось движение поездов. Но к "чугунке" в народе недоверие. Так разве не наша, деятелей народного просвещения, обязанность предметно показать детям, что нет нечистой силы в "чугунке", а движет ее пар?
Расширяя на уроках физики кругозор учащихся, Илья Николаевич особо старался приохотить ребят к геодезии и к астрономическим наблюдениям. Для этого у него имелись такие приборы, как астролябия, теодолит и даже телескоп. Глядя из него с чердака гимназического здания, конечно, нельзя было проникнуть в глубины Вселенной, однако пробуждалась фантазия, полет которой увлекал ребят в иные миры...
Мария Александровна, чуткая, нежная и вместе с тем на редкость в свои годы практичная, поспевала всюду. Поможет мужу умным советом в его делах, тут же накормит и искупает дочку, простирнет за ней и обед приготовит.
А когда Илья Николаевич торжественно вручал ей свое жалованье, садилась с карандашом в руке, чтобы рассчитать семейный бюджет. "Тебе бы государственным казначеем быть, Маша!" - говаривал Илья Николаевич, заглядывая к ней в тетрадку. И в самом деле, Мария Александровна умела не только сбалансировать бюджет на бумаге, но и на деле не выходила за установленные рамки расходов.
Еще девочкой она получила серьезную музыкальную подготовку; милый старый "Шредер" и здесь с нею: рояль приносит в новую ее жизнь дух родительского дома, где она по-деревенски бегала босиком, не балованная, с малолетства приученная отцом-врачом трудиться, уважать и ценить труд других.
Бывало, работает Илья Николаевич. В кабинет донеслись звуки рояля. Тут он тихонько раскрывает дверь настежь. Дела уже отложены. Он откидывается в кресле, закрывает глаза - и на лице его появляется выражение блаженства.
Сама квартира, с ее новой мебелью и домашними цветами, казалось, была бы рада обрести человеческую душу - единственно для того, чтобы насладиться льющейся из гостиной музыкой...
Так жили Ульяновы.
Казалось бы, жить да поживать! И вдруг человек по собственной воле поступается всем, чего достиг ценой неимоверного труда и что составляет благополучие его семьи, покой, уют, наконец, его же собственный служебный интерес!
А ведь ему уже под сорок. И в такие годы испытывать судьбу, менять Нижний на заурядный губернский город. Не опрометчиво ли?..
- Я позволил себе, - сказал Садоков, все еще надеясь на силу своих доводов, - извлечь из несгораемого шкафа, чтобы освежить в памяти... - Тут он взял со стола папку: это был прошнурованный, с выпущенной наружу сургучной печатью послужной список Ульянова. - Позвольте перелистать? Вы, Илья Николаевич, службу начали в Пензе. Читаю: "...тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год, Пензенский дворянский институт". За усердие в преподавании "денежная награда в сто пятьдесят рублей..." Следующий, тысяча восемьсот пятьдесят девятый год. Ревизия из Петербурга. В итоге ревизии сенатор Сафонов отметил вас "за отличное ведение своего дела"... В тысяча восемьсот шестьдесят втором году институту не повезло. Нагрянул с ревизией Постельс и, как у него водится, от учебной работы заведения камня на камне не оставил. После него, как после Батыя... Но был там педагог, которого даже Постельс вынужден был похвалить. Не помните такого? - И Садоков поднял лукавый взгляд на Ульянова. - "По математике и физике успехи учеников достаточные: преподаватель Ульянов с усердием занимается своим предметом". Осталось перечитать поощрения, которыми вы удостоены у нас в гимназии. Или, быть может, они еще свежи в вашей памяти? - закончил директор не без яда.
Потом сказал:
- У нас в гимназии, Илья Николаевич, в непродолжительном времени предвидится вакансия на должность инспектора... - Но посмотрел Ульянову в глаза и безнадежно махнул рукой.
* * *
Еще в Нижнем, принимая должность инспектора народных училищ, Ульянов спрашивал себя: "А подготовлен ли я, человек городской, к работе в деревне?" И это стало предметом его немалой озабоченности.
Гимназические учителя подтрунивали над коллегой: "Полноте, Илья Николаевич, мудрствовать, какие еще там деревенские проблемы! Вы многоопытный педагог, да еще удостоенный ученой степени кандидата. И меняете кафедру гимназии на деревенскую школу грамоты - в чем же тут проблема?"
Илья Николаевич отмалчивался и продолжал собирать сведения о Симбирской губернии. Проведал, что хороши тамошние глины: развито гончарное дело, кирпичное, и записал себе в тетрадку, в каких именно уездах следует приобретать кирпич при постройке школьных зданий.
В южной части губернии строительный лес плохой, это он тоже заметил себе. Напротив, бревно и тес отличного качества на севере и в северо-западном углу губернии. Здесь сосна мелкослойная, сто-двести лет простоит в срубе; встречается даже мачтовый лес, который берут волжские корабельщики. И Ульянову подумалось, что, быть может, на мачтах симбирской заготовки развевался мятежный флаг и Разина, и Пугачева.
Во всяком случае, Емельян Иванович поусердствовал на сибирских землях недаром Пушкин, работая над "Капитанской дочкой", приезжал в Симбирск, где интересовался архивами, да в его пору можно было встретить здесь еще и живых свидетелей пугачевских дел.
Как-то в майском номере "Журнала министерства просвещения" за 1869 год он наткнулся на отчет о состоянии народных школ, в котором была упомянута и Симбирская губерния. Илья Николаевич тотчас погрузился в исследование. "Не плохо, отнюдь не плохо поставлено дело, куда лучше, чем у соседей!" радовался он, сопоставляя данные по губерниям.
Однако первоначальное впечатление благополучия тут же стало и рассеиваться... Оказывается, в этой многонациональной губернии вовсю процветает насильственное обрусение!
"Образование" и "обрусение" в отчете приравнены одно к другому. Так и сказано: "Дело народного образования и обрусения..."
- Боже мой, боже мой, - сокрушался Илья Николаевич, - что сказал бы Пушкин, натолкнувшись на такую мерзость! "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык..." "Назовет!" - с гневной иронией воскликнул Илья Николаевич. - Да эти русификаторы своими насилиями только отвращают людей от гения русской культуры!
А вот и оптимистическое заверение в отчете: "Вообще дело народного образования и обрусения начинает прививаться". Где же это? В какой среде? Что за противоречие?
Оказывается, среди чувашей... Чуваш менее культурен, чем татарин. Он еще в плену наивно-языческих представлений о жизни, о людях, очень доверчив. Вот тут-то деятели обрусения и снимают свою жатву.
Илья Николаевич почувствовал жгучую потребность заступиться за маленький народ, которого хотят лишить своих обычаев, верований, наконец, собственного национального лица!
И стал мысленно прикидывать, что же он, инспектор народных училищ губернии, способен будет сделать, чтобы оградить "всяк сущий язык" от преследования господ русификаторов...
