Владимир Соловьев - Современники и потомки о восстании С.Т. Разина
Ранние отклики
Первые летописцы разинского восстания — это, как правило, люди, решившие изложить известные им события по горячим следам, расставив соответствующие социальные акценты и зафиксировав подробности мятежа в назидание потомкам. Их сочинения, часть которых носит повествовательный, другая — эпистолярный характер, пожалуй, не назовешь собственно историческими, однако именно ими отреагировала общественная мысль господствующего класса на «мятеж Стеньки Разина». Расправившись с повстанцами, отлучив их от церкви, светские и духовные власти делали все, чтобы предать недавнее народное выступление забвению. Однако потрясение умов еще было слишком велико, эмоции не улеглись, впечатления не остыли. Жгучую потребность высказаться испытывали и верхи, и низы феодальной России. Думы и переживания народа, согретые любовью и горячей симпатией к Разину и разинцам, нашли яркое воплощение в богатом фольклоре, тогда как в литературном изображении власть имущих восставшие предстают отъявленными злодеями и головорезами.
Вскоре после окончания крестьянской войны появилось несколько произведений, отразивших настроения крайне враждебных повстанцам кругов. Наибольшую известность получило «Сказание летописно о Астрахани…» Петра Золотарева[9]. Этому важному источнику изучения разинского восстания и памятнику исторической мысли конца XVII в. уделено заслуженное внимание исследователями[10].
П. Золотарев — один из немногих очевидцев разинской вольницы в Астрахани, оставивший современникам и потомкам весьма пристрастный, но довольно-таки полный, содержащий интересные и немаловажные детали рассказ об увиденном. Сам П. Золотарев — митрополичий сын боярский. Он служил в штате казненного восставшими в мае 1671 г. астраханского митрополита Иосифа и был, судя по осведомленности в вопросах личной жизни иерарха, кем-то вроде доверенного лица при нем. П. Золотарев неоднократно дает понять, что он не только верный и преданный убиенному церковному владыке человек, но и чуть ли не его задушевный друг. Однако он, по-видимому, не слишком распространялся как о своей близости к Иосифу, так и о ненависти к разинцам. Иначе трудно объяснить, каким образом во время народной расправы с группой лиц во главе с митрополитом, готовившей за спиной восставших заговор, П. Золотареву удалось сохранить жизнь.
Две составленные Золотаревым редакции «Сказания» — краткая и пространная — при всех отличиях весьма схожи, поскольку подчинены одной цели: восславить христианских мучеников, и прежде всего Иосифа (впоследствии, кстати, канонизированного), заклеймить «воров и богоотступников», учинивших в Астрахани «мятеж», т. е. разинцев, и разоблачить «неблаговидные» поступки и малодушие в период восстания некоторых духовных лиц из окружения митрополита. В частности, попу Василию Гаврилову ставится в вину, что он «за вора Стеньку Разина во ектениях бога молил и за всех… воровских казаков». При этом Золотарев предусмотрительно обходит молчанием все, что свидетельствует не в пользу митрополита. Так, например, он «забывает» привести тот факт, что старец Иосиф в день именин царевича Федора Алексеевича зазвал к себе на обед самого Разина и всех старших казаков (в общей сложности более ста человек); что он весьма пассивно вел себя, когда повстанцами было велено священникам венчать вступающих в брак по печатям атамана, а не по архиерейскому благословению и т. д.
Временной разрыв между обоими вариантами (редакциями) — семь лет. Первый, вероятно, был написан по собственной инициативе П. Золотарева, хотя и с одобрения местных церковных властей, а второй — «по благословению Парфения митрополита (преемника Иосифа, рукоположенного 25 февраля 1672 г. — В. С.) и повелением… боярина и воеводы Петра Михайловича Салтыкова».
В начальной редакции явственны следы спешки, она как бы вышла из-под пера в едином порыве; последующая же, напротив, обращает на себя внимание тщанием в подборе материалов и кропотливой литературной отделкой. Тем не менее в основе краткого и полного сказаний лежат тайные записи П. Золотарева — нечто вроде дневника, и авторская личность заявляет в них о себе с достаточной определенностью. В этом сочинении отчетливы элементы автобиографизма. Золотарев оправдывает свое поведение, стремится показать его в выгодном свете. Так, он ставит себе в большую заслугу и немало гордится тем, что при «рукоприкладстве к воровской записи» (присяге разинцам) ему и некоторым другим представителям духовенства удалось замешкаться и избежать участия в этой процедуре. Но автор «Сказания» выступает не только мемуаристом. Он ощущает себя и объективным историком, излагает собственные взгляды, дает оценки событиям и людям, понимает значительность того, что он пишет, осознает необычность своего положения и свой гражданский долг. Правда, если в кратком «Сказании» действующие лица выглядят вполне земными, реальными, то в пространном, в зависимости от авторской позиции, одни (митрополит Иосиф и ему подобные) приобретают ореол праведников и великомучеников, другие (С. Т. Разин, его соратники и те, кто принял их сторону) предстают эдаким исчадием ада, воплощением всех худших человеческих грехов и т. д. В этой тенденциозности выпукло проявляется почерк П. Золотарева как добросовестного историка-ремесленника, выполняющего конкретный социальный заказ — позаботиться о том, чтобы «незабвенно было» «мучение» Иосифа и других доблестных пастырей, «которые за святую соборную апостольскую церковь и за великого государя добре пострадали», и дать самую отталкивающую характеристику восставшим. В дни астраханской вольницы он был вынужден скрывать свои подлинные чувства, свое непримиримое отношение к разинцам. В записках же Золотарев отводит душу и дает скопившейся ненависти и желчи выплеснуться наружу.
Целый раздел своего повествования он посвящает роковым предзнаменованиям грядущего бедствия: землетрясению в Астрахани, странному разноцветному свечению воздуха в небесной вышине, неожиданным в июне холодам и т. п. Все это, по мнению автора, предвещало кровавые события. Золотарев искренен в своей злобе к восставшим, как искренен и в скорби по их жертвам. Но, сокрушаясь о «невинно пролитой крови», он не желает замечать, что немалому числу врагов восстания, в том числе и ему самому, была сохранена жизнь, что многие знатные состоятельные астраханцы остались целы и невредимы. Он оставляет без комментариев как проявления жестокости властей к сторонникам Разина еще до захвата восставшими Астрахани, так и дикую расправу над побежденными участниками астраханского «мятежа», очевидно, считая все это естественным воздаянием за «злодейства».
В заметной степени перекликаются с сочинением П. Золотарева еще два во многом схожих сказания: «…О явлении и чудесах пресвятые владычецы нашея, нарицаемыя Тихвинская, о избавлении града Цивильска от нахождения воровских казаков Стеньки Разина с товарищи» и «…О нашествии на обитель преподобного отца нашего Макария Желтоводского, бывшего от воров и изменников воровских казаков»[11]. И в том и в другом случаях повествуется о волшебной силе икон, благодаря которым «добрые христиане» получили заступничество от «воров и разбойников» разинцев. С одной стороны, оба эти произведения — типичные образчики агиографической (церковно-житийной) литературы, наиболее характерные признаки которой — напыщенность, неправдоподобные сцены и детали; с другой — авторов занимают не столько чудеса, небесные знамения и эффект от обращенных к богу молитв, сколько старание дать свою версию событий, принизить успехи повстанцев, едва не занявших город Цивильск и взявших Макарьев Желтоводский монастырь на Волге. Осада монастыря продолжалась с 1 по 17 октября. В течение этого времени повстанцы (их насчитывалось 15 тыс. человек), как говорится в «Сказании о нашествии на обитель…», «горким свирепством ко стенам приступаху непрестанно…» и, якобы прибегнув к обману, овладели монастырем[12]. Такая точка зрения вполне согласуется с официальной трактовкой властей, всячески подчеркивавших коварство и вероломство разинцев, которые именуются супостатами и сравниваются то со свирепым медведем, то с роем потревоженных ос. В то же время во всех известных повестях, отражающих дни восстания, настойчиво повторяется и проходит как лейтмотив мысль о том, что «мятеж» был как бы ниспослан свыше, дабы испытать крепость веры и преданность великому государю. Так, в «Чудесах Боголепа Черноярского» — недавно обнаруженном и введенном в научный оборот источнике[13] — религиозное рвение благочестивого инока отвращает от крепости Черный Яр отряд татар, посланных Разиным. Слабость веры преподносится как первопричина всех бед и невзгод; на тех, кто проявил христианскую нестойкость, обрушивается бич божий. Чисто религиозная мотивировка— не только дань традиции. Она обусловлена и тем, что слагатели повестей — лица духовные. Однако сквозь оболочку провиденциализма отчетливо проступают и личностные начала: борьба воли и безволия, разума и безрассудства, силы духа и малодушия. То есть исподволь в названных произведениях присутствует сентенция, хорошо переданная в старинной поговорке: «На бога надейся, но сам не плошай».
