Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
копии писем своего гетмана к султанъ'Галге, к Периаш-аге, Караш-мурзе, и помогали
доставлять его депеши в Варшаву. Скоро, однакож, Варшава узнала, что он погиб
жертвою своей ловкости. Козацкий Батько не нашел другого средства обеспечить свои
секреты в предательской среде своей, как истребить соблазнителя.
Памятником существования Смяровского осталось поздно высказанное им
убеждение,—что тот был бы глуп, кто бы осмелился ехать в это пекло (kto by si§wto
pieklo odwazyl): „ибо колеса уже так разбежались, что каждый должен здесь
погибнуть*. И его собственной приезд удивил Хмельницкого, потому что чернь была
крайне раздражена потерею Бара и битвой под Межибожем, а сам он (доносил
Смяровский) „только и дышет, что яростью да местью (on sam intus nisi furerem et
vindictam spirat)*.
По словам Смяровского, Хмельницкий ежедневно и ежечасно переменял свои
мысли (in dies et horas singulas mutatur). Если иногда подавал некоторую надежду на
мир, то через час делался так непохож на самого себя, как непохожа ночь на день (w
godzinc odrnieni sil jako noc ode dnia).
6
.
Последнее известие пана Омяровского было таково: что, по словам Хмельницкого,
мир невозможен, а должна стена удариться об стену, и одна—обвалиться, а другая—
остаться (ai sie sciana z scianq uderzy, a jedna sie obali, druga zoslanie)". Он звал к себе
Татар не только на добычу, но и на то, чтоб „до конца вигубить поколение и имя
ляшеское“.
Пугали Польшу и вести, полученные из Подольского Камянца. Оттуда Каменецкий
каштелян, Станислав Лянцкоронский, писал Оссолинскому, что Хмельницкий прислал
Туркам через Татар вечное подданство, с тем, что он побусурманится со всеми
козаками, лишь бы только помогли ему истребить польское имя. Татары и Греки
представляли Туркам, что Хмельницкий завоевал уже Польшу по Белую Воду; за Белой
Водой осталось Польши только немножко: он хочет завоевать в этом году и остаток.
Под влиянием страха, бискупы-сенаторы говорили в государственном совете:
„Напрасно думают, что король его милость идет воевать с холопами: это не хлопы, а
воины, страшные самому цесарю оттоманскому".—„Не за подданство уже теперь
воевать намъ" (прибавляли другие), „а за Божию кривду, за святый сакрамент, за
костелы", и, забывая, что сами с папою да с иезуитами наделали жару, норовили
загребать его чужими руками. „Добрый кавалеръ" (говорили бискупы) „не спрашивает,
сколько неприятеля и какой неприятель, а спрашивает: где он? (qualis sil et quis sit, sed
ubi est)"?
Тут же патриоты, желавшие, чтобы жолнер воевал за них в долг, рассказывали,
какое множество невольников навезли Татары в Царьград сушей и морем: за один де
лук или за десяток стрел дают пленника; а пленниками были не только
богоненавистные схизматики, не только богоугодные католики, но и те, которых
молитвы властны освободить грешники из чистилища: видали в Царьграде и на
невольвичьих рынках капланов, которые внушали своим зрителям сострадание больше
всего тем, что „привыкли ко всевозможным удобствам жизни".
Много было новостей, занимавших членов королевской рады, но все до одной были
печального свойства. Например: из Турции так идут к Хмельницкому, что под
Добруджей и Болгарами ни в одном селе не осталось ни одного хозяина: все пошло в
Орду против Ляхов, и жители обоих берегов Дуная двинулись поголовно в козацкия
купы; а один шпион доносил из Украины, что Хмель сменил многих полковников,
узнав от ворожки, что
.
7
им не будет уже „счастить козацкая доля". Себя он считал фортутейшимг.
Когда наступила Зеленая Неделя, последний срок заключенного в Переяславе
перемирия с козаками, король повелел своему триумвирату соединить войско и
приблизиться к неприятельским займищам, не ожидая соединения Хмеля с ханом.
Тремя полководцами у него, как уже сказано выше, были: Андрей из Дубровицы,
Фирлей, старый воин и опытный вождь, но постоянно хворавший и дряхлый,
Станислав Ляяцкоронский, отважный боец, как и его дед, предводительствовавший
неомужиченными еще козаками, но плохой полководец, и граф Николай Остророг,
охарактеризовавший себя готовностью отдаться на милость пилявецким героям,
козакам и Татарам. Достойно, однакож, замечания, что генерал, вообразивший после
пилявецкой паники все потерянным, начальствовал под Пилявцами авангардом
действующей армии. Еще замечательнее, что при составлении повторенного
триумвирата, не могли никем заменить его; а всего замечательнее, что в новой
кампании Остророг вел себя, если не прямым героем, то и не слабодушным воином.
Фирлей с своей стороны показал, что в его немощном теле работал дух бодрый. Он,
вместе с Лянцкоронским, выбрал позицию для генерального лагеря весьма удачно и
защищал ее с великим искусством. Король и коронный канцлер указывали им на
Новый Константинов; но Остророг, в письме из-под Збаража, от 3 июля, оправдывал
сделанный его товарищами выбор разумными соображениями, и этим доказал, что
князь Вишневецкий не напрасно поднял его во Львове из упадка.
Заняв боевую позицию, триумвиры нашли необходимым опереться на мужество,
популярность и боевьия средства Вишневецкого, у которого, к удовольствию мудрого
на всякое зло Хмеля, Ян Казимир взял из рук булаву, вверенную ему теми людьми,
которые оказались мужественнее гетманов, назначенных сеймом. Естественно, что
Вишневецкий, за этот глупый и наглый поступок, воспылал презрительным
негодованием и к самому королю, и к его советникам. Сперва он решился было не
вмешиваться в толпу людей, которых, очевидно, судьба обрекла на погибель, так как
они потеряли общий человеческий смысл. Потом ему стало жаль своей семьи, своих
верных слуг-соратников, и, может быть, своей славы, неразлучной со славой
падающего уже отечества. Он созвал под свой щит, кого мог, и держался в поле
особняком, подобно
8
.
тем „безупречным и знаменитым Геркулесамъ", которые „стояли на границах, как
мужественные львы, и жаждали только кровавой беседы с неверными". К нему
присоединился племянник его, носивший имя славного Димитрия Вишневецкого
Байды, и бывший соперник его в колонизационной борьбе за Хороль и Гадяч,
Александр Конецпольский. Ему вверил свое ополчение и князь Доминик Заславский, а
брат его Гризельды, молодой Ян Замойский, находясь под его опекой, был
естественным его союзником. „Поднимается страшная буря, наступают времена
роковыя" (писал князь Иеремия в универсале к шляхте). „Уже король выдал, как
говорят, вторые вици (оповещания) на посполитое рушение; о третьих еще не слышно,
но отечество в крайнем положении: надобно соешить"
Как и в прошлую кампанию, Вишневецкий намеревался стоять особняком; но
Лянцкоронский ездил в его лагерь и упросил присоединиться к генеральному лагерю.
Лянцкоронскому Речь Посполитая была обязана защитой Камянца Подольского: этот
подвиг высоко ценил наш Байдич, равно как и то, что он побил хмельничан под
Межибожем.
По реляции Остророга, все простонародье между Богом, Горынью и Случью
обратилось в мятежников, лишь только коронное войско удалилось оттуда.
Повторилось то, что было в Украине после Корсунщины: добыча панского плуга
сделалась добычею козацкого меча, как это изображено в современном стихотворении:
Zeszly Ї pol wszyslkie ро Nadlo2u pingi;
№e obejrzai si§ az za Wilsa drugi *).
А между тем жолнеры требовали своего жолду, и не только иностранцы, но и
Поляки не хотели „воевать в долгъ". От этого малочисленное войско триумвиров с
каждым днем уменьшалось. И находки, и самое товарищество разъезжались из-под
хоругвей, так что от некоторых оставалось только по половине и еще меньше. Когда
посылали их на подъезд, хоругви соглашались идти только сам-пят. По мнению
Остророга, против этого зла было только одно лекарство (remedium)-—возможно
скорая присылка денег. Замедленное чем-то наступление Хмельницкого приписывал он
божествен-
*) Исчезли с полей все плуги по Надбожию: иной оглянулся назад только из-за
Вислы.
.
3
ному Промыслу. „Опять и опять (iterum et iterum) просим прислать нам деньги*
(писал Остророг к Оссолинскому): „а то войска этого немного останется. Не ласками и
не строгостями возможно удержать его на службе, а только деньгами. В лошадях у нас
большой недостаток от беспрестанных чат, а купить не за что. Шпиона весьма трудно
найти: между этой Русью все предатели. А добудешь козака, — хоть сожги его, правды
не скажет, так что нам надобно ждать отовсюду непредвиденной беды, не без великой
