История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Возвратившись с погони, принц Руперт обнаружил, что на поле битвы все переменилось и что с королем находится лишь несколько вельмож и небольшая свита. Надежды на блестящую победу совершенно исчезли, ибо хотя большинство кавалерийских офицеров уже вернулось и эту часть поля сражения вновь занимали расстроенные королевские эскадроны, их невозможно было убедить или заставить еще раз атаковать неприятеля — ни его конный резерв, который один оставался на поле битвы, ни его пехотные части, которые лишь удерживали свои позиции. Офицеры заявляли, что их солдаты рассеяны повсюду в таком беспорядке, что не найдется эскадрона, чей командир имел бы под своим началом хотя бы десять человек; солдаты твердили, что их лошади до крайности утомлены и не способны на новую атаку. Истина же заключалась в том, что в тех полках и эскадронах, где удалось собрать достаточное число солдат, отсутствовали офицеры; там же, где офицеры были на месте, не хватало солдат; между тем офицеры не желали идти в бой без своих подчиненных, а солдаты — без своих командиров. Дело теперь приняло по видимости столь скверный оборот, что многие советовали королю покинуть поле боя, хотя не так уж просто было определить, куда же ему в таком случае следует направиться. И если бы король так поступил, то он подарил бы полную победу тем, кто даже в этот момент все еще считали себя побежденными. Король, однако, решительно отверг это мнение, ясно понимая, что подобно тому, как собрать армию удалось лишь благодаря его личному присутствию и участию, так и удержать ее от распада иным способом будет невозможно; бросить же тех, кто оставил все, чтобы служить ему, он полагал делом постыдным и недостойным монарха. К тому же король заметил, что противная сторона, судя по ее действиям, вовсе не считает себя победителем, ведь неприятельский конный резерв, доставивший ему ранее столько хлопот, после возвращения его кавалерии отступил и теперь стоит без движения между пехотными частями, которые, в свою очередь, насколько мог понять король, лишь удерживают собственные позиции — между тем две бригады королевской армии держались столь же твердо, отвечая на каждый залп вражеской пехоты. А потому король употреблял всевозможные старания, чтобы заставить своих кавалеристов вновь идти в атаку, без труда заключив из нескольких уже предпринятых вялых попыток, сколь громадное действие произвел бы на неприятеля решительный натиск. Когда же король понял, что новой атаки не будет, ему пришлось удовлетвориться тем, что войска его хотя бы не оставляют занятых позиций. Если бы какая-либо из сторон знала о положении другой, они, вне всякого сомнения, не разошлись бы так мирно, и весьма вероятно, что та из них, которая отважилась бы на смелый удар, достигла бы цели и одолела врага. Многим это внушило мысль (хотя кавалеристы громко похвалялись тем, что сделали свое дело блестяще), что успех в начале сражения — который, если бы его умело использовали, решил бы исход всей битвы — следует объяснять не мужеством самих кавалеристов (которое, впрочем, после столь славной победы не могло их быстро покинуть), но скорее малодушием неприятеля, а также внезапным и неожиданным переходом сэра Фейсфула Фортескью со всем своим эскадроном на сторону короля, что, разумеется, не могло не повергнуть в смятение тех, кто остался в рядах парламентской конницы. Сам же этот эскадрон ожидала печальная участь, вовсе им не заслуженная: его солдаты немедленно помчались в атаку, забыв сорвать с себя желтые шарфы (которые носили они как цвета графа Эссекса), и многие из них — не менее семнадцати или восемнадцати человек — тут же пали от рук тех, к кому только что присоединились.

Пока обе стороны пребывали в подобной нерешительности, их развела наступившая темнота, всегдашний союзник измотанных и павших духом армий; после чего король приказал оттянуть назад артиллерию, находившуюся ближе всего к неприятелю. Он и все его войско провели ночь в поле у костров, какие удалось там развести (кустов и деревьев росло поблизости совсем немного). Что он станет делать на следующее утро, король так и не решил. Многие доносили, что неприятель ушел, но, когда рассвело, обнаружилось прямо противоположное, ибо все увидели, что вражеские войска занимают прежние позиции там же, где они вели бой накануне: благоразумный граф Эссекс не позволил им за всю ночь сдвинуться с места, с полным основанием полагая, что, если они отойдут на самую малость, солдаты станут разбегаться во множестве и его армия сильно уменьшится в числе. А потому он распорядился, чтобы всякого рода съестные припасы — коими окрестные жители снабжали его в изобилии — везли прямо туда, и сам расположился на отдых рядом со своими солдатами. В ту же ночь вдобавок силы его значительно возросли, так как удалось собрать пехоту и кавалерию, бежавшую с поля боя, а сверх того прибыли полковники Гемпден и Грантам с двумя тысячами пехотинцев (причислявшихся к лучшим в парламентской армии) и пятьсот кавалеристов; охраняя амуницию и часть артиллерии, они двигались на расстоянии одного суточного перехода позади главных сил и даже не подозревали, что началось серьезное дело, требующее их присутствия. Впрочем, вся польза, которую принесло Эссексу это своевременное подкрепление, свелась к тому, что участвовавшие в бою солдаты, несколько воспрянув духом, не оставили поле сражения, от чего в противном случае, как думали многие, их едва ли удалось бы удержать. После холодной ночи, проведенной в открытом поле, где солдаты не могли подкрепить свои силы ни едой, ни питьем (ибо край этот был настроен столь враждебно, что крестьяне не только отказывались доставлять съестные припасы, но даже перебили многих солдат, отставших от своих частей и искавших в деревнях спасения от холода и голода), король обнаружил, что армия его заметно поредела. И хотя из бесед с офицерами он вправе был заключить, что в самом сражении полегло не так уж много людей, однако каждого третьего пехотинца не было на месте, отсутствовали многие кавалеристы; те же, кто оставался в строю, были настолько изнурены службой, ослаблены недоеданием и до того продрогли от жестокого холода (мороз стоял ужасный, а ни деревьев, ни живых изгородей, чтобы хоть как-то от него спастись, не было), что хотя они имели причины думать, что любая атака или хотя бы движение в сторону неприятеля окажет на него сильнейшее воздействие (ведь когда малочисленный отряд королевской кавалерии увел утром четыре пушки из-под самого носа у неприятеля, тот даже не двинулся с места), однако нежелание большинства офицеров и солдат вновь идти в бой было столь явным, что король не счел возможным предпринимать подобные попытки. Он удовлетворился тем, что в его армии поддерживается порядок, а кавалерийские части остаются в непосредственной близости от неприятеля на том самом месте, где они вели бой.

Ближе к полудню король решил испытать средство, которое предполагалось пустить в ход еще накануне, и отправил к неприятелю своего герольдмейстера сэра Уильяма Ленева, герольда Кларенсо с прокламацией о помиловании для тех, кто согласится сложить оружие. Большой пользы от своей прокламации он уже не ожидал, однако рассчитывал получить таким образом сведения о состоянии парламентских войск и выяснить, кто попал к ним в плен, так как сам он недосчитался после боя многих командиров и знатных особ. Он также приказал герольдмейстеру потребовать встречи с графом Линдси, который, о чем знали доподлинно, находился в руках неприятеля. Прежде чем сэр Уильям прибыл в расположение армии, его встретили на аванпостах, а затем под строгим надзором — чтобы он не мог ничего сказать или сообщить солдатам — препроводили к графу Эссексу. Когда же он, желая довести смысл прокламаций до сведения присутствующих, начал читать их вслух, граф сердито и не слишком учтиво прервал его и грозно объявил, что, если ему дорога собственная жизнь, он не должен брать на себя смелость вступать в какие-либо разговоры с солдатами; после чего, задав несколько вопросов, тотчас отослал его назад без всякого ответа, но под усиленной охраной. На обратном пути сэр Уильям был настолько поглощен мыслями об угрожавшей ему недавно опасности, что о расположении неприятельских сил и об их численности выведал немного. Кажется, он лишь успел заметить или угадать на лицах графа Эссекса и находившихся с ним старших офицеров величайшую тревогу и смятение, а у солдат — крайнее уныние, так что все они имели вид людей, которые хотят одного — спасти то, что у них осталось, а о большем даже не мечтают. Сэр Уильям привез также известие о смерти попавшего в плен графа Линдси: его вынесли с поля боя и бросили в каком-то амбаре в соседней деревне, где через несколько часов из-за отсутствия врача и необходимого ухода он скончался единственно от потери крови, ведь рана его сама по себе вовсе не была смертельной или сколько-нибудь серьезной. Вину за случившееся иные отнесли на счет жестокости графа Эссекса, который по надменности своего нрава и из злобной мстительности (когда-то между ним и Линдси произошла ссора) будто бы умышленно не позаботился о необходимой помощи раненому или даже прямо запретил ее оказывать. Я, однако, считаю, что справедливее было бы объяснять это паникой и беспорядком, царившими тогда в рядах наших неприятелей, которые, будучи совершенно не уверены в собственных товарищах, просто не имели времени думать о пленных врагах — ибо никто не станет отрицать, что в тот самый момент, когда взяли в плен графа Линдси, граф Эссекс полагал себя в еще большей опасности; неблаговоспитанность же и неучтивость к числу его недостатков отнюдь не относились. Потеря главнокомандующего глубоко опечалила армию и всех, кто его знал, ибо это был благороднейший человек, отличавшийся необыкновенным мужеством и превосходными душевными качествами. С тех пор, как в армию прибыл принц Руперт, высокая должность не доставляла графу особой радости, ибо его высочество слишком часто пренебрегал его приказами; но Линдси относился с таким почтением к сыну сестры своего короля и столь ревностно служил делу Его Величества, что о собственных обидах упоминал, вероятно, лишь в кругу друзей. Видя, что решение дать бой принято без совета с ним, и не одобряя намеченный план действий, он объявил, что коль скоро его уже не считают достойным должности главнокомандующего, то он умрет как полковник во главе своего полка — и сдержал слово. В пехоте погибло много опытных офицеров, и среди них — сэр Эдмунд Верни, который был в тот день королевским знаменосцем, — почтенный джентльмен, старый и преданный слуга короля; а поскольку лишь немногие остались верны Его Величеству, то потеря такого человека была невосполнимой.