Юзеф Чельгрен - Приключения в шхерах
— Чужеземец? — в ужасе пробормотал он. — Зачем он пришел? Чтобы отнять у меня кусок хлеба и выжить меня из дому?
Хозяйка взяла старика за руки и осторожно усадила обратно на стул. Она уже давно привыкла к его подозрительности.
— Дедушка, ну чего это вы вдруг испугались? Сидите себе спокойно, а не то, чего доброго, упадете и расшибетесь. Ведь вы на ногах-то еле держитесь.
— Ну конечно, меня выживут из дому и выбросят на улицу, как старую тряпку! Я уже никому не нужен, ни на что не гожусь!
Хозяйка продолжала ласково уговаривать старика:
— Напрасно вы тревожитесь, совсем напрасно. Это всего-навсего потерпевший кораблекрушение матрос. Он с той самой польской шхуны, которая два дня назад разбилась около Тюленьего Острова.
Дедушка долго молчал, уставившись в пространство и беспрестанно жуя беззубым, ввалившимся ртом.
— Матрос… — сказал он, наконец, очень тихо, будто вспоминая что-то далекое, давно забытое. — Матрос… а я тут сижу. Больной, беспомощный калека…
Белая борода старика медленно опустилась на грудь и снова стала мягкой и шелковистой.
Забившись в угол лежанки, Дундертак за какие-нибудь две-три секунды проделал тысячи миль. Но вот он вернулся из далекого путешествия по морям и океанам и снова очутился в маленькой хижине, заброшенной среди островов шведских шхер.
Что это? Посреди кухни стоит незнакомый человек. На голове у него старая, потертая фуражка, надетая задом наперед, потрепанным козырьком на затылок.
— Вот и он! — сказал, обращаясь к хозяйке, рыбак в носках. — Тот самый поляк, которого вы обещали приютить на зиму. Остальных мы расселили по всему острову.
Мама отошла от дедушки и направилась к незнакомцу:
— Добро пожаловать!
Дундертак еще глубже забился в угол лежанки и пожирал глазами иноземного гостя, носившего почему-то фуражку задом наперед.
Старик за спиной хозяйки стучал костылями и подозрительным взглядом следил за каждым движением незнакомца.
Перед ними стоял изголодавшийся, замерзший человек. Его худое лицо заросло рыжеватой щетиной. В левой руке он держал узелок — все свое имущество.
— Здравствуйте! — сказал незнакомец и поспешно добавил несколько слов на своем родном языке. Что он сказал — понять было совершенно невозможно.
Все, кроме дедушки, приветливо заулыбались в ответ, смущаясь оттого, что не понимают ни слова. Дедушка свирепо уставился на представшее его взору человеческое существо. Хозяйка указала гостю на стул у стола. Потом она отошла к плите, раздула огонь и загремела кастрюлями и сковородками.
Рыбак в носках тем же жестом, что и хозяйка, указал на стул и прибавил радушно:
— Садитесь! Садитесь, пожалуйста!
Незнакомец нерешительно огляделся вокруг и смущенно пробормотал:
— I can't understand! [7]
Услышав эти слова, старик вздрогнул, словно от удара электрическим током. Казалось, жизнь снова вернулась в его немощное тело.
— Что такое? — Дедушка в волнении схватился за костыли. — Кто-то говорит по-английски?
Рыбак в носках принялся терпеливо объяснять:
— Это польский матрос. По-шведски он знает только одно слово: «здравствуйте»…
Старик не обратил ни малейшего внимания на эти услужливые объяснения. Обрамленное белой бородой лицо повернулось в сторону матроса.
— Do you speak English? [8]
— Oh, yes, I do! [9]
— Ты англичанин?
— Нет, я из Галиции.
— Галиция? Это в Испании?
— Нет, я из той Галиции, что в Польше. Я не испанец, я поляк. Польский подданный!
— Ты моряк?
— Да!
— Потерпел крушение?
— Да!
— Давно на море?
Поляк поднял правую руку и трижды сжал и разжал пальцы:
— Пятнадцать лет!
— Значит, раненько начал?
— Да!
— Должно быть, хаживал Гибралтаром?
— Да!
— И входил в Ла-Плату?
— Да!
— И стоял в бухте Горы Столовой?
— Да!
Старик поудобнее выпрямился на стуле. Искалеченное болезнью тело откликнулось на зов далекой молодости. Он поднял дрожащую, в распухших венах руку и жестом, исполненным достоинства, провел сверху вниз по бороде.
— Так, — сказал он и повернулся к остальным. — Этот человек, который сейчас стоит передо мной, пришел с моря и говорит на языке, который в этом доме понимают.
Все столпились вокруг старика и незнакомца. Дундертак спрыгнул с лежанки и присоединился к взрослым. Хозяйка начала накрывать к ужину.
— Вот что, невестушка, — в дедушкином голосе зазвучали новые, покровительственные нотки: — поставь-ка тарелку и нашему гостю!
Хозяйка улыбнулась своей доброй улыбкой:
— Ну вот и прекрасно, дедушка! И что бы мы без вас делали? Будьте так добры, скажите нашему гостю, чтобы он чувствовал себя у нас, как дома. И спросите, пожалуйста, будет ли он с нами ужинать. Каша уже на столе.
Старик сдвинул очки на лоб. В эту минуту он был в центре внимания всего дома. Он уже не помнил, когда такое случалось. Слова невестки пришлись, как маслом по сердцу, и старик удовлетворенно ухмыльнулся.
— Положи свой узел и снимай шапку… — распорядился он. — Так. А теперь садись вот сюда, не стесняйся. Будем ужинать.
— Спасибо, — сказал поляк. — Я очень благодарен.
Хозяйка помогла дедушке придвинуть стул поближе к столу. Она положила ему каши и сверху налила в тарелку молока. Расселись и остальные. Дундертак пристроился в самом конце стола. Старик отвел бороду в сторону и торопливо принялся опустошать тарелку, с любопытством поглядывая на поляка.
— Что тебя привело в наши края?
— Война.
— Война?
— Мы бежали из Польши. И нам пришлось пробиваться сквозь этот ад.
— Ну и дела!
— Бум… бум… бах! — размахивал руками поляк. — Вокруг грохот, пальба. Но мы плыли в кромешной тьме — и нам удалось скрыться.
— И вот ты в Швеции, в шведском доме. И будешь есть шведскую кашу. Скажу тебе по секрету, что эта каша куда удивительнее всех ваших войн — она выкормила больше людей, чем они погубили.
— По мне, так каша замечательная! — сказал поляк, выскребывая ложкой тарелку.
— А как тебя зовут?
— Вальтер.
— Ты бери еще, бери, ешь как следует! После таких передряг надо подзаправиться. Верно?
— Да!
— А когда поешь, расскажешь мне, что творится на белом свете. Бог знает, сколько времени я носа за порог не высовывал. Сын мой сейчас в море, он тоже моряк. А я вот сижу один на этом треклятом стуле и не могу двинуться!
— Вот разделаюсь с кашей, обо всем расскажу.
— Не бери сразу так много, а то подавишься.
— Хорошо. Очень уж вкусно!
Дундертак во все глаза смотрел через стол на поляка. Он никогда в жизни не слышал другого языка, кроме шведского. И, хотя он каждый вечер, забравшись на лежанку, путешествовал по всему свету, ему никогда не приходило в голову, что, бороздя моря и океаны, надо уметь говорить на особом языке — иначе тебя никто не поймет.
Старик облизал ложку и смахнул с бороды капли молока. Он с достоинством осмотрелся вокруг и громко, чтобы всем было слышно, сказал:
— Слушай, невестка! Если ты или кто другой хочет спросить о чем-нибудь у этого чужестранца, скажите мне, и я поговорю с ним на английском языке и передам ему вашу просьбу.
Хозяйка ласково улыбнулась, но промолчала и принялась убирать со стола. Она была очень довольна, что старик вдруг стал снова похож на прежнего властного хозяина дома. С появлением в доме польского матроса он, казалось, вновь обрел былое достоинство.
И тут из-за стола поднялся Дундертак. Он очень волновался. Его коротко стриженные волосы стояли дыбом и торчали в разные стороны, словно деревянные башмачные гвозди. Хриплым от волнения голосом он произнес:
— Черепаха!
Старик приложил ладонь к уху:
— Ты о чем, дружок?
— У него в кармане черепаха. Мне интересно, какая она из себя.
Все с любопытством посмотрели на поляка.
— У тебя, говорят, черепаха, — сказал старик. — Мальчик хочет посмотреть на нее.
Вальтер полез в правый карман своей куртки.
— Совершенно верно. У меня с собой черепаха. Это мой единственный друг!
Дундертак едва сдерживал нетерпение.
Но предмет, который матрос вытащил из кармана, совсем не был похож на живое существо. Скорее он напоминал кусок грубой коры. И был совершенно круглый. Потому что черепаха втянула голову в панцирь.
Матрос нагнулся к лежавшему у его ног узелку и развязал пестрый платок, в который было увязано все его имущество. Сверху оказались кучка зеленых листьев и пакетик обыкновенных лесных орехов. Взяв несколько листьев и горсть орехов, матрос положил угощение на стол перед черепахой. Потом он осторожно постучал ногтем указательного пальца по жесткому панцирю.
— Как его зовут?
— Это не он, а она. И зовут ее Элиза.
