Юзеф Чельгрен - Приключения в шхерах
Вместе с ними отправился один из голландцев — показать, где застряла шхуна.
Пострадавшего матроса вытащили из лодки и перенесли в дом.
Дундертак вдруг побледнел, а в горле стало так сухо, будто туда натолкали газет. Механически он сунул руку в карман. Порядок! Кошелек с деньгами цел. Он поднялся, собираясь вычерпать из лодки воду и проверить, не порвались ли где паруса.
Но тут в глазах у него почернело и земля под ногами заходила ходуном — он потерял сознание.
Через некоторое время, оказав голландцу необходимую помощь, лоцманы вспомнили о мальчике с рыбацкой лодки и пошли пригласить его на чашечку кофе и заодно поподробнее расспросить обо всем случившемся. Его нашли в обмороке на дне лодки, а рядом сидел выдренок и лизал хозяина в лицо.
Не теряя даром времени, лоцманы окатили парнишку ведром бодрящей морской водицы и отнесли в тот же дом, где лежал голландец. Там с него сняли мокрую одежду и растирали до тех пор, пока он не пришел в себя и не открыл глаза. Тогда его переодели во все сухое.
Потом Дундертак рассказывал, как все произошло.
Вскоре вернулись лоцманы, доставившие на берег остальной экипаж голландской шхуны. Матросы в один голос уверяли, что все рассказанное Дундертаком — святая правда…
Вот как получилось, что маленький выдренок Христофор прославился на всю Швецию!
А старый школьный учитель Дундертака, не раз запускавший пятерню в его чуб и не скупившийся на вполне заслуженные оплеухи, в первое же воскресное утро уселся за свой старый письменный стол и, пододвинув поближе большой лист бумаги, с глубокомысленным видом попробовал перо о ноготь большого пальца.
Итак, его долгом было ходатайствовать о представлении упрямого и строптивого ученика Симона Дундертака к медали и денежной премии.
И старый учитель вывел своим безукоризненным почерком:
В правление Фонда Карнеги [6]
К сожалению, выдрам медали не выдаются. Зато теперь Малыш Христофор за завтраком, обедом и ужином весело хрустел морковкой и по нескольку раз на дню прикладывался к своей мисочке, где для него всегда было налито свежее молоко. Истинный лакомка, Малыш пребывал на верху блаженства.
Польский матрос и черепаха
Время близилось к вечеру.
Дундертак пристроился в своей излюбленной позе на лежанке, рядом посапывал во сне Малыш Христофор. Вместе с сумерками в дом вошла фантазия. Сгущались по углам тени — и фантастические видения Дундертака оживали, приобретали формы и краски. Как всегда в эти предвечерние часы, в доме наступила тишина. Только слышно было, как за окном ветер шевелит голые ветки яблонь. Мама, сидевшая со своим шитьем у большого кухонного стола, придвинулась поближе к окну. По другую сторону стола сидел дедушка — древний, параличный старик с окладистой седой бородой. Как всегда, он вязал чулки. Длинные деревянные спицы, словно тонкие копья, мелькали в его распухших руках.
Быстро темнело. Скоро зажгут лампу. Перегнувшись через стол, мама коснулась дедушкиной руки.
— Дедушка, — сказала она, — пора ужинать. Кончайте-ка. Надо вам наконец отдохнуть!
Старик что-то недовольно пробурчал себе в бороду и продолжал вязать.
Дундертак ничего не слышал. Он уже отправился в далекое путешествие, гораздо более далекое, чем мог совершить наяву в своей неуклюжей, примитивной лодчонке, на которой обычно ходил в Седертелье и Стокгольм.
За окном стало совсем темно. Мама уже достала спички и зажгла висячую керосиновую лампу. Дундертаку это ничуть не помешало. Керосиновая лампа тут же превратилась в клотиковый огонь, вспыхнувший ярким светом в безграничной пустыне океана.
Зато дедушка сразу повернул лицо к свету, сделал недовольную гримасу и сощурил глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков.
— Ну и безобразия творятся в этом доме! — проворчал он. — Такой дорогой керосин, а они тратят его почем зря!
Дедушка почти совсем ослеп от старости. Свет ему был ни к чему. Он все равно ничего не видел. Работал он всегда с закрытыми глазами. Руки сами вязали чулки или сети.
— Утомительное дело держать глаза открытыми, — объяснял он в те редкие минуты, когда обычная старческая раздражительность оставляла его. — И, вообще, все, что можно увидеть, я уже видел!
В тот самый момент, когда дедушка снова взялся за чулки, дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин.
Не успев войти, оба сняли шапки. Потом один из них стащил сапоги и в одних носках прошел к столу, где сидела хозяйка дома. Он нагнулся к ней, оперся локтями о стол и начал что-то тихо говорить ей. Он говорил очень долго, а хозяйка внимательно слушала. Видимо, речь шла о чем-то чрезвычайно важном. Тот, что остался у двери, казался очень смущенным и неловко переминался с ноги на ногу.
— Может, конечно, это для вас очень трудно, — сказал тот, что стоял у стола. — Но мы подумали, что не мешает все-таки спросить: нельзя ли это как-нибудь устроить?
Хозяйка долго молчала. Потом она обернулась и пересчитала сушившиеся на хлебном вертеле хлебы последней выпечки.
— Вы не хуже меня знаете, сколько у нас муки и картошки…
— Да, — сказал тот, что стоял у стола. — Двадцать пять мер картошки и сто восемьдесят кило муки. Из них сорок пшеничной.
— А боров…
— Да, — сказал тот, что стоял у стола, — он потянет кило на девяносто.
— И ту рыбу, что засолили, мы еще не трогали.
— Да, — сказал тот, что стоял у стола, — ни одна кадка не начата.
Наступило долгое молчание. Только слышно было, как постукивают дедушкины спицы да тихонько шипит лампа.
Наконец хозяйка сказала:
— Что и говорить, нам и самим маловато. Но, я думаю, как-нибудь выкрутимся.
— Не забывайте к тому ж зимний лов, — напомнил тот, что стоял у двери, теребя в руках шапку. — Одним человеком будет больше — значит, и ловить будем больше.
Мама вопросительно посмотрела на дедушку. Но старик словно ничего не слышал и не видел. Он сидел совершенно неподвижно, спрятав лицо в седую бороду. Глаза за стеклами очков были полузакрыты. Но спицы мелькали в руках, словно спицы хорошо смазанного колеса. Казалось, живые руки приставлены к какому-то неодушевленному предмету.
— Дедушка!
Старик не отвечал. Он только еще глубже спрятал лицо в белую бороду. Он был похож на устрицу, прячущуюся от мира за скорлупой злости и раздражения.
В конце концов хозяйка решилась:
— Ну что ж, подтянем кушаки и дадим еще одному человеку место под крышей.
Рыбак, что стоял у стола, выпрямился:
— Я знал, что вы так скажете!
Хозяйка усмехнулась:
— Никто не имеет права отказывать бездомному в крыше над головой. Вы это не хуже меня знаете.
— Так-то оно так, но как дойдет до дела — получается совсем по-другому, — заметил рыбак.
Хозяйка недоуменно посмотрела на него.
— Нет, жаловаться не приходится, — ответил рыбак на ее взгляд. — Сегодня вечером нам удалось разместить человек четырнадцать. Но не думайте, что везде это было так просто!
— И много еще осталось?
— Нет. К вам мы пришли в последнюю очередь, потому что были уверены, что здесь нам не откажут.
— Где же ваш матрос?
— Ждет на улице. Все его имущество — маленький узелок с вещами да черепаха в кармане.
— Что? Черепаха?
— Ага.
— Скажите же ему, чтобы вошел. Познакомимся, и пусть располагается, как у себя дома.
— Но он знает по-шведски только одно слово «здравствуйте»!
— Вот и чудесно! Значит, поздороваться мы сумеем.
— Да уж это конечно!
— Ничего, потом научится. Тащи его сюда. Интересно, какой он, — сказал один из присутствующих.
— Одну минуточку, — сказала хозяйка и, выйдя в соседнюю комнату, вынесла оттуда смену белья и верхней одежды.
— Кто знает, может быть, у него вши. Проведите его в конюшню и попросите переодеться.
— А куда деть его одежду? Сжечь?
— Нет, зачем же! Оставьте ее пока в конюшне. А придет весна, потеплеет — разложим ее на муравейнике. Уж муравьи-то ее вычистят!
В шхерах муравейники — общепризнанные санитарные станции. Даже лиса, когда блохи начинают очень докучать, приходит покататься по муравейнику. В благодарность она потом съедает хозяев.
Рыбак повернулся и на цыпочках пошел к двери.
Дедушка, во все время разговора не произнесший ни слова, уронил вязанье на пол и схватился за костыли. Это у него всегда было признаком сильного волнения.
— И чего шушукаются, чего шепчутся? Будто яд разъедает мои уши. Не иначе, что-нибудь случилось!
Хозяйка перегнулась к нему через стол и ласково сказала:
— Ну что вы, дедушка! Ничего не случилось. У нас теперь будет жить один бездомный чужеземец — только и всего.
Старик загремел костылями, с трудом пытаясь подняться со своего стула. Его слабые руки тряслись, он был беспомощный и жалкий. Седая борода поднялась и встала торчком.
