Б Соколов - Правда о Великой Отечественной войне (сборник статей)
В тот же день, 4 июня, когда состоялось решение Политбюро о польской дивизии, происходило заседание Главного военного совета под председательством члена Политбюро А. А. Жданова и на нем обсуждался проект директивы Главного управления политической пропаганды РККА о подготовке личного состава к ведению "наступательной и всесокрушающей войны". Проект был направлен на доработку и утвержден 20 июня.[74] В этой директиве, уже через два дня потерявшей смысл, в частности, говорилось: "О войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что якобы Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой".[75]
Советские военные и политические руководители сверх всякой меры переоценивали боеспособность собственных вооруженных сил и недооценивали решительность намерений Гитлера и качественную мощь вермахта. Г. К. Жуков вспоминал свои чувства, когда, будучи командующим Киевским особым военным округом, присутствовал на совещании высшего комсостава в декабре 1940 г.: "Мы предвидели, что война с Германией может быть тяжелой и длительной, но вместе с тем считали, что страна наша уже имеет все необходимое для продолжительной войны и борьбы до полной победы. Тогда мы не думали, что нашим вооруженным силам придется так неудачно вступить в войну, в первых же сражениях потерпеть тяжелое поражение и вынужденно отходить в глубь страны". А уже после того, как он стал с конца января 1941 г. начальником Генерального штаба, состоялся следующий разговор со Сталиным: "Помню, как однажды в ответ на мой доклад о том, что немцы усилили свою воздушную, агентурную и наземную разведки, И. В. Сталин сказал:
- Они боятся нас. По секрету скажу Вам, наш посол имел серьезный разговор лично с Гитлером, и тот ему конфиденциально сообщил:
"Не волнуйтесь, пожалуйста, когда будете получать сведения о концентрации наших войск в Польше. Наши войска будут проходить большую переподготовку для особо важных задач на Западе"".[75а] Вероятно, разговор посла В. Г. Деканозова с германским фюрером состоялся еще в декабре 1940 г., сразу после его назначения на этот пост. Реакция Сталина на сообщение Гитлера показывает, что он не только не боялся Германии, но и считал, что сами немцы должны бояться СССР.
Началось выдвижение к границе и дивизий западных приграничных округов. План превентивного удара от 15 мая 1941 г. предусматривал их сосредоточение в 20-80 км от границы, начиная с 1 июня.[76 ]А с середины июня также и 32 дивизии резерва этих округов получили приказ к 1 июля занять позиции на том же расстоянии от границ.[77] Не исключено, что события, связанные со статьей Геббельса и Заявлением ТАСС, побудили советское руководство ускорить сосредоточение войск. К 10 июля армии и корпус РГК должны были выдвинуться на рубеж Днепра и Западной Двины.[78] Советское командование имело абсолютно несоответствующее реальности и крайне преувеличенное представление о боеспособности соединений Красной Армии и их воз-можностях к быстрому развертыванию по штатам военного времени. Мобилизационный план 1941 г., носивший зловещее название "Гроза",[79] предусматривал, что войска первого эшелона на Западе, включавшие 114 дивизий, и укрепрайоны первой линии, а также 85% войск ПВО, воздушно-десантные войска, более 75% ВВС и 34 полка РГК должны были завершить отмобилизование в течение 2-6 часов с момента объявления мобилизации за счет призыва приписного состава и использования автотранспорта из близлежащих районов. 58 дивизий второго эшелона завершали отмобилизование на 2-3 сутки. Еще 60 дивизий должны были стать полностью боеготовыми на 4-5 сутки мобилизации, а оставшаяся 71-я дивизия - на 6-10 сутки. Отмобилизование ВВС должно было завершиться на 3-4 сутки, причем все боевые части и обслуживающие их тыловые подразделения приводились в боевую готовность уже через 2-4 часа, а первый эшелон войск ПВО - уже через 2 часа.[80] Абсурдность этих сроков доказала лишь война, когда призывники из недавно присоединенных территорий разбегались или переходили на сторону противника, транспорта катастрофически не хватало, а самолеты уничтожались на аэродромах, не успев подняться в воздух.
К границе, на полевые аэродромы, согласно плану от 15 мая, скрытно подтягивалась и авиация, причем с середины июня из восточной части страны на Запад начали перебазироваться несколько авиадивизий.[81] Однако боеготовность и боеспособность советской авиации оказалась значительно ниже, чем предусматривалось планами. Бывший командующий Западным особым военным округом Д. Г. Павлов на следствии признавал: "Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятий на случай нашего наступления, но никак не обороны". На суде же он уточнил, что виновен лишь в том, что "физически не мог" проверить правильность доклада подчиненных о рассредоточении авиации.[82]
Никаких оборонительных мероприятий на границах Красная Армия не проводила и даже не имела планов их проведения. Вермахт же вплоть до 22 июня не рассчитывал на широкомасштабный превентивный удар со стороны русских. Правда, в июне от одного из агентов в Москве поступило донесение, что план такого удара обсуждался в Кремле и был отклонен.[83] Трудно сказать, была ли это сознательная советская дезинформация или агент просто передал какие-то дошедшие до него слухи, не вполне соответствовавшие истине. Не исключено также, что планы стратегического развертывания против Германии и нанесения ей упреждающего удара так и не были подписаны руководителями советских вооруженных сил именно по соображениям секретности. Ведь даже если подобный неподписанный документ попадет в руки вражескому агенту, тот не сможет с уверенностью заключить, действительно ли это план, имеющий директивную силу, или только один из ряда возможных, предварительно рассматриваемых вариантов. Вполне вероятно, что немецкий агент из того обстоятельства, что подписей высших руководителей на майском плане вторжения в Германию и Польшу не было, сделал ошибочный вывод, что данный план был в конце концов отклонен советским военно-политическим руководством, т. е. самим Сталиным.
На самом деле мероприятия, фактически осуществленные в рамках плана от 15 мая, а также формирование к 1 июля польской дивизии однозначно доказывают, что план превентивного удара начал осуществляться, а вторжение намечалось на начало июля. Мобилизационные же действия, вследствие занижения реальных сроков мобилизации, еще не начали осуществляться, за исключением призыва 800 тыс. запасных. Германское командование, вероятно, не расценивало донесение агента как сигнал опасности и во всяком случае коррективы в свои планы не внесло. Еще в разработке Лоссберга самым неблагоприятным вариантом действий Красной Армии с точки зрения вермахта признавался тот, когда советские войска будут стремиться сначала "принять удар немецких войск малыми силами, а главную свою группировку сконцентрировать в глубоком тылу". Однако такое развитие событий считалось маловероятным.[84] Между тем в свое время именно такой вариант действий для Красной Армии предлагал Л. Д. Троцкий в свою бытность председателем Реввоенсовета и наркомвоенмором.[85] Однако Сталин имел весьма амбициозные планы и об обороне не думал. Лишь 21 июня, когда признаки готовившегося вторжения стали явными, а германская сторона отклонила предложение о приезде В. М. Молотова в Берлин (Сталин рассчитывал переговорами выиграть время для завершения собственного развертывания), последовала директива о приведении войск на Западе в боевую готовность. Но было уже поздно.[86]
Причины, по которым разработанные стратегические планы плохо практически доводились до войск и реально не отрабатывались в системе боевой подготовки, хорошо показал в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов: "Деловые связи с Наркоматом обороны в бытность Ворошилова (и с ним) у меня были прежде всего по линии оперативных планов войск. Когда в Европе вспыхнула мировая война, Главный морской штаб и я более активно пытались выяснить, каковы наши задачи на случай войны. Сейчас я с ответственностью могу утверждать, что серьезно проработанных планов тогда не было. Были планы развертывания войск, засекреченные до такой степени, что реально в жизнь не вводились. Флоты мы всячески готовили к войне, но данные приготовления не нацеливали на конкретные задачи, а без них это еще не подготовка.
Научить корабли (и войска. - Б. С.) драться безотносительно к противнику это важно, но далеко еще не все. Конкретные директивы Наркомата обороны вышли в феврале 1941 г. Но уже в это время наша политика связывала по рукам и ногам нашу стратегию, и боязнь показать Гитлеру, что мы готовимся против него, не позволила по-настоящему готовиться к войне. Все усилия и огромные средства, затраченные на подготовку армии и флота, пошли прахом, поскольку оперативно стратегические вопросы не получили нужного разрешения со стороны высшего политического и военного руководства. В чем были развязаны наши руки, так это в том, чтобы готовиться к нападению и не оказаться застигнутыми врасплох ".[86а]
