Г Литаврин - Как жили византийцы
*
В позиции византийской церкви и императорской власти по отношению к другим государствам и народам имелось серьезное отличие. С одной стороны, и церковь и светская власть утверждали принцип превосходства империи над всеми прочими державами мира - именно деятели византийского духовенства усиленно аргументировали эту доктрину. С другой стороны, василевсы в отдельные периоды пытались толковать этот принцип лишь применительно к своей, светской власти, признавая приоритет папы, "наместника апостола Петра" (особенно во время конфликтов с главой своей церкви).
Церковь Византии оставалась в этом вопросе последовательной до конца, даже тогда, когда ее неуступчивая позиция объективно могла содействовать успехам турецкого наступления и сдержанности Запада в оказании помощи Византии. Светская власть имела больше возможностей для маневра, высшее же духовенство империи сознавало, что всякое отступление от освященных веками канонов и традиций, в особенности в обрядовой стороне культа, вызовет такую бурю негодования ортодоксальных прихожан, что церковь потеряет на них свое влияние.
Еще в 60-х годах IX в. дело близилось к схизме - официальному расколу церквей, который произошел, однако, два века спустя, в 1054 г. Схизма, впрочем, не имела важных последствий, так как не затронула интересов верующих. Она стала лишь поводом для дальнейшего углубления разногласий и взаимной враждебной агитации. С начала крестоносного движения обнаружившиеся агрессивные устремления Запада, заранее оправдываемые "прегрешениями схизматиков", заставили императорскую власть объединить с патриархами усилия в борьбе против притязаний папства. Анна Комнин уже настойчиво проводит мысль о том, что с переносом столицы в Константинополь при Константине Великом туда перешла также "высшая епископская власть". Окончательное разделение церквей правильнее относить поэтому не к 1054 г., а ко времени после Четвертого крестового похода, когда религиозные разногласия стали оправданием разгрома христианской империи.
Ортодоксия в Византии, как говорилось, отнюдь не была снисходительна, особенно в осуществлении своей официальной политики. Любопытен следующий эпизод. Священник Фемел из деревеньки в Малой Азии совершал богослужение, когда на селение и самую церковь с прихожанами напал арабский отряд. Не имея времени снять священническое облачение, Фемел отбивался от врагов тяжелым паникадилом. Нескольких арабов он убил, других обратил в бегство. Епископ отстранил Фемела от священнодействия как совершившего тяжкий грех убийства и запятнавшего кровью святые одежды. Обидевшись на такую "несправедливость", Фемел бежал к арабам, отрекся от веры и разорял с ними Каппадокию и соседние фемы.
Такая суровость в соблюдении буквы канонов как будто бы противоречила известной мягкости по отношению к иноверцам и язычникам. Но противоречия здесь нет: гибкость и веротерпимость церкви империи была либо вынужденной тактикой при недостатке сил, либо ловким политическим маневром.
Именно византийская церковь предпочитала в Х- ХП вв. распространять христианство скорее с помощью дипломатии, культурного влияния и мирной проповеди, чем огнем и мечом, как церковь Запада. Именно византийцы считали оправданной церковную службу на родном языке практически для любого новообращенного в христианство народа и даже содействовали организации такой службы, так как эта политика гарантировала от рецидивов язычества.
*
В гораздо большем отдалении от светских властей и общественной жизни находилась вторая обширная группа византийского духовенства, "второй чин" монашество. Согласно свидетельству русского странника, к началу XIII в. на одном Босфоре насчитывалось до 40 тыс. монахов и 14 тыс. монастырей. Эти цифры не столь уж фантастичны, если учесть, что в Византии было множество мелких монастырьков, имевших от трех до десяти монахов.
Помимо монахов, обитавших в келейных или общежительных монастырях, имелось немало монашествующих в быту, пилигримов и странников, одиноких аскетов и пустынников. Обычно монахи пользовались уважением как "божьи люди", отвергшие мирские радости и посвятившие себя служению богу. Однако Михаил Пселл, сам монах (хотя и сбежавший от монастырской скуки), писал, что чем больше в империи становилось монахов, тем быстрее росли подати 4. Не было также секретом, что основным мотивом пострига являлись часто не помыслы о духовном спасении, а поиски убежища от грозящей кары властей или от беспросветной нужды.
Корыстолюбие монашества порицается в самых разных документах, от демократических (эпических) сочинений до официальных актов и императорских указов. Евстафий Фессалоникийский в трактате "Об исправлении монашеской жизни" (XII в.) говорил, что все помыслы игумена и братии сосредоточены не на служении добродетели, а на приобретении новых богатств, чаще - с помощью хитрости, обмана, подлога, насилия.
Особенно острому осуждению подвергалась в XI- XII вв. распущенность нравов среди монашества. В начале XII столетия в одном из крупнейших монашеских центров империи, на Афонской горе, разразился скандал. Дело разбирали василевс и патриарх. Оказалось, что монахи Святой горы вступали в связи с влашскими женщинам.
Особым указом влахи с их отарами были выселены с Афонского полуострова - и немало монахов ушло вместе с ними. В анонимном сочинении говорится о монахе, который на рынке прокладывает путь в толпе своей возлюбленной, и о монахине, у которой чиновник задержался столь долго, что его по приказу василевса разыскивали по всему городу. Недаром уставы монастырей того времени содержат категорические запреты женщинам, даже сестрам и матерям монахов, приближаться к монастырской ограде.
Ранее уже упоминалось, что внутри самих монастырей сохранялось социальное неравенство. Бывший богач, сделавший крупный вклад в обитель, находился на особом положении, даже став монахом: он имел отдельную келью в киновийном (общежительном) монастыре, слугу - в качестве исключения, он лучше питался, был избавлен от труда и утомительных служб. Поэт Феодор Продром приводит наставительную речь игумена - отповедь монаху, недовольному тем, что одни пользуются привилегиями, а другие нет: тот протопоп, а ты пономаренок, он хорошо поет, а ты - безгласен, он умеет считать деньги, а ты - водонос, он бегло читает писание, а ты еле знаешь азбуку, он 15 лет в монастыре, а ты полгода, он добыл добро для братии, а ты в это время пас овец, он вхож во дворец, а ты глазеешь на богатые коляски, он - в плаще, а ты - в рогоже, у него на постели четыре покрывала, а у тебя - солома, у него 10 литр взноса в казну обители, а ты не истратил при постриге ни гроша хотя бы на свечку и т. п. Посему, заключает игумен, не завидуй и оставайся служкой.
Да и руга - содержание для монахов - определялась в соответствии с их разрядом и положением в монастыре. Старец-игумен мог получать в год 36 номисм, экономы и ключники могли получать по 20 номисм, монахи высшего класса - по 15, а прочие - всего по 10. Варьировало также и натуральное довольствие: занятым управлением старцам доставалось втрое больше, чем молодым монахам, весь день занятым тяжелым физическим трудом. Феодор Продром уподоблял мышь игуменье, которая весьма далека от богословия и благочестия, но так и сыплет цитатами, хотя на уме у нее лишь коровье масло, ягнячье мясо, овечье молоко да мед.
Никифор II Фока, запрещая строить новые монастыри и расширять владения старых, прямо указывал на вопиющее несоответствие задач монашеского подвига, связанного с умерщвлением плоти,- с богатствами и жадностью монахов 5. Попытки секуляризации монастырских владений предпринимались в Византии неоднократно. Однако все они носили крайне ограниченный и непоследовательный характер. На радикальные меры не мог решиться ни один василевс со времени иконоборчества (VII-первая половина IX в.). Гораздо более последовательны были императоры в умножении монастырских имений и в раздаче привилегий монастырям. К концу XII в. монастырские хозяйства находились в значительно лучшем состоянии, чем владения представителей белого духовенства.
Итак, церковь в Византии была огромной силой - она играла в государстве большую, но сложную и противоречивую роль.
Церковь освящала своим авторитетом правила поведения человека в быту и обществе, но одновременно оправдывала тиранию главы семьи и бесправие неимущих.
Церковь распространяла грамоту, сохраняла памятники античности, но она же жестоко преследовала инакомыслящих, пресекала всякую попытку высказать свежую мысль, превращала в застывшие догмы целые отрасли человеческого знания.
Церковь оказывала помощь обиженным, подавала надежду отчаявшимся, но она же утверждала социальную несправедливость, служила орудием господства над народными массами.
Церковь провозглашала идеалы гуманизма и братства, но сама же была жестоким эксплуататором, гонителем недовольных и сеятелем раздоров и распрей.
