Юрий Федосеев - Долетописная Русь. Русь доордынская. Русь и Золотая Орда
Спасение гибнущей Киевской Руси, как мы понимаем по прошествии многих сотен лет, было возможно лишь при условии коренных изменений внутри самого княжеского рода, в повышении роли великого князя и обуздании амбиций младших членов семьи, в переходе от родового правления к государственному устройству. Попытки такого рода, предпринимаемые в общем-то неравнодушными князьями, наделенными множеством личных достоинств, особого успеха не имели, так как упирались в стойкое противодействие многочисленного (около 100 семей) княжеского племени, каждый член которого не желал ходить в «подручниках» у великого князя и требовал для себя отдельную волость с неограниченными правами сюзерена.
Андрей Боголюбский, видимо насмотревшийся во время своего краткого пребывания в Киеве и Вышгороде на все эти неурядицы, принимает решение положить конец междоусобицам в своем уделе, который он сам застроил городами и «омноголюдил» весьма радикальным способом. Нет, он не стал убивать своих многочисленных братьев. С теми, кто имел волости за пределами Ростово-Суздальского княжества (Глеб, Михаил), он был дружен, вернее, состоял в союзнических отношениях. А вот тех, кто по завещанию Юрия Долгорукого мог претендовать на часть земель Северо-Восточной Руси (Мстислав, Василько, Всеволод), Боголюбский просто изгнал из Ростова и Суздаля. Помыкавшись в Южной Руси, они, правнуки византийской принцессы, нашли приют в Греции. Той же участи подверглись и дети старшего умершего брата, Ростислава Юрьевича.
Решив, как ему показалось, таким образом одну часть проблемы, Андрей Боголюбский принимается за другую. Поддержанный боярами в споре с братьями за княжеский стол, он как бы в благодарность им переносит свою столицу во Владимир. На самом же деле тем самым дистанцируется и от них, и от вечевых порядков и традиций старших городов своего княжества — Ростова и Суздаля. Боголюбский становится «самовластцем» и лишает бояр их прежнего положения. Опирается он на новые города, население которых обязано своим относительным благополучием не «лучшим людям» княжества, не древним городам, а исключительно князю, разрешившему людям поселиться на своей земле. Это он, князь, дал им работу на строительстве церквей и городов, освободил от излишних налогов и даней.
Одновременно с изменением внутренней политики и внутрикняжеского устройства власти меняется и организация вооруженных сил. Боголюбский делает ставку не на профессиональную армию, княжескую дружину, а на народное ополчение. Оно, конечно, будет самоотверженно защищать свои города, но совершенно бесполезно при наступательных операциях. А на князя мало кто решался нападать, зная многочисленность его городов и сел, но и он не мог вести успешных наступательных войн. Истории известны позорные походы суздальцев: на Белоозере 400 новгородцев обратили в бегство их семитысячное ополчение. В другой раз Боголюбский так бездарно организовал военный поход на Новгород, что потом его плененные ополченцы продавались по две нагаты (втрое дешевле овец). Будучи набожным человеком, князь заботливо относился к ремесленникам, больным и убогим, за что был впоследствии причислен Русской православной церковью к лику святых, но сам себя он окружил такой дворней, среди которой не нашлось никого, кто был бы способен защитить князя во время заговора, а также избавить от глумления над его останками.
И все-таки, несмотря на многие совершенные Андреем Боголюбским ошибки, ему удалось воспользоваться благоприятной ситуацией для укрепления Северо-Восточной Руси, установления в ней новых, неродовых отношений, усиления централизованной власти.
С княжением Боголюбского связан и такой исторический процесс, как формирование великоросского племени, вобравшего в себя характерные черты вятичей и ильменских славян, выходцев из Переяславля и Галиции, Чернигова и Волыни, старожилов (муромы, веси, мери) и пришлых — печенегов, болгар, половцев: непокорность одних, предприимчивость других, трудолюбие и тороватость третьих, воинственность четвертых, миролюбие, робость и даже забитость пятых.
А в итоге получилось то, что получилось. По мнению В.О. Ключевского, великоросс замкнут и осторожен; вечно себе на уме; лучше в начале дела и хуже в конце; неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их; ему легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии; он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума; он больше осмотрителен, чем предусмотрителен; он всегда идет к прямой цели, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой — ведь «только вороны прямо летают». Кто доминировал в формировании подобного психологического портрета этой «исторической общности», чьи черты и наклонности побеждали в той либо другой ситуации? Грех угадывать. Похоже, уже тогда главным критерием в формировании великоросса были не кровь и не род, а православие. Сторонники язычества, сторонники древних традиций уходили дальше в леса или на Среднюю Волгу, к своим единоверцам и родственникам.
Но это было лишь началом формирования великорусской нации, первой попыткой создания сильного централизованного государства, которому предстояло еще не раз испытать на себе центробежные силы и гнет иноверцев, не раз оказаться у обрыва пропасти и каждый раз находить в себе силы подняться, очиститься и сделать очередной шаг вперед и выше. Однако, справедливости ради, должны заметить, что не Андрей Боголюбский был виновником раздробления Руси, единой при Мономахе и Мстиславе Великом. Ему просто выпал жребий завершить процесс, начатый Любечским съездом князей (1097 г.) и продолженный возвращением в 1132 году полоцких князей, отказом Новгорода платить дань Киеву (1135 г.) и обособлением Черниговского княжества, а также выделением в самостоятельные княжества Волынских, Галицийских, Смоленских и Турово-Пинских земель. И если Ростово-Суздальское княжество стало колыбелью великорусской нации, то Галиция и Волынь, подпавшие впоследствии во власть Венгрии и Польши, — малорусской, а Полоцкое княжество, испытавшее на себе значительное польско-литовское влияние, — белорусской.
Увы, но это был естественно-исторический процесс формирования наций и государств. И какими бы выдающимися личными качествами ни обладали сторонники родового порядка и как бы нам ни были противны черты самодуров-самовластцев, придется признать, что история не всегда делалась и делается руками идеальных людей, героев. По своей совестливой славянской натуре нам хотелось бы дистанцироваться от некоторых перегибов и переборов прежних времен, что мы в общем-то и делаем, тем не менее не следует забывать, что в главном они были правы. Правы в выборе исторического пути для зарождающегося государства. Да, с позиции XXI века многое может показаться негуманным, а иногда и бесчеловечным. С другой стороны, как нам следует относиться к бесплодным, а нередко и катастрофическим последствиям богоугодных, внешне благопристойных и, по сути, героических поступков «рыцарей без страха и упрека» прошлого?
К таким рыцарям с полным правом можно отнести Мстислава Удалого (ум. в 1228 г.) — самого выдающегося борца за старый родовой порядок правления. С.М. Соловьев называет его странствующим героем, покровителем угнетенных, но не имеющим государственного понимания. Его славные, на первый взгляд, подвиги по освобождению Новгорода от корыстолюбивых суздальских князей, победа в Липецком сражении (1216), вылившаяся в бесчеловечное избиение и истребление владимиро-суздальского ополчения, в ходе которого полегли 9233 с одной стороны и 6 (шесть) человек с другой, лишь на короткое время остановили стремление Северо-Восточной Руси к единовластию и подчинению себе Новгородской республики. Пребывание Мстислава Удалого на юге не только не остановило экспансию венгров и поляков, а, напротив, придало легитимность, законность венгерскому присутствию в Галиче, отданном им в приданое за его дочерью, вышедшей замуж за королевича Андрея.
Последним «подвигом» князя было преступное честолюбие в битве при Калке (1224 г.), когда он, понадеявшись на легкую победу над неведомыми до того времени татарами, даже не известил своих братьев, князей-сродников, находившихся неподалеку от его войск, и вступил в бой, в котором и потерпел поражение, чем создал условия для разгрома всего сборного войска. Такого поражения, по словам летописца, не бывало от начала Русской земли.
Для полноты картины того времени следует напомнить, что, помимо польско-венгерского давления на русские земли, которое славянорусы ощущали на себе многие столетия, что, впрочем, не мешало и наличию у них общих интересов, в том числе родственных, союзнических, торговых, с некоторых пор стало проявляться и неведомое ранее немецкое присутствие в Ливонии, находившейся в определенной зависимости от Полоцкого княжества и Господина Великого Новгорода; немцы не только приходили туда с ратями для сбора дани, но и основывали там свои крепости и города, обустраивали волости.