Юлия Лунева - Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914)
26 сентября (9 октября) турецкое правительство решило не выступать против предложения России и просило Петербург добыть поддержку этого соглашения со стороны Англии и Франции на конференции. «Против нашей формулы о проливах Турция не возражает», — докладывал Чарыков Столыпину[237]. На самом деле Порта также не хотела поддерживать русское предложение, особенно в отношении Проливов, поэтому сразу сообщила о нем Англии и Германии, рассчитывая на их содействие. Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал: «Настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о Проливах в желательном для России смысле»[238].
В Берлине внимательно следили за развитием событий. 19 октября (1 ноября) германский посол в Петербурге А. Пурталес посетил Извольского, и они обсуждали предстоящую конференцию. Посол объяснил Извольскому мотивы германской политики, припомнив Русско-японскую войну, когда Германия, по его словам, одна из всех европейских государств, подвергая себя опасности осложнений с Японией, поддержала Россию.
Вместо благодарности русское правительство примкнуло к двойственному соглашению Франции и Англии, все более явно становясь на сторону группы держав, враждебных Германии. Кульминационным пунктом этой политики явилась Альхесирасская конференция, где Россия открыто высказалась против Германии.
Затем последовало Ревельское свидание российского и британского монархов, которое печать и общественное мнение признали событием первостепенной важности в укреплении дружбы с Англией. Подобная перегруппировка держав вынудила Германию более, чем когда-либо, сблизиться с Австро-Венгрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией. Вот почему в настоящем вопросе берлинский кабинет безусловно поддерживает точку зрения Австро-Венгрии и не может принять ничего такого, что было бы истолковано в Вене как давление на австро-венгерскую политику[239].
Извольский прекрасно знал, что Германия в Боснийском кризисе будет действовать заодно с Австро-Венгрией. Еще в 1907 г., во время свидания российского и германского императоров в Свинемюнде, Извольский беседовал с Бюловом. Министр ознакомил Бюлова с австрийско-российским проектом реформ в Македонии, сказав ему, что «нами и венским кабинетом почти установлен текст проекта судебных реформ в трех вилайетах, который будет в самом непродолжительном времени передан русскими и австрийскими послами в Константинополе представителям других держав». Князь Бюлов пообещал Извольскому, что «сообразно с принятым им общим правилом, раз в этом вопросе мы будем действовать в полном согласии с Австро-Венгрией, он заранее обещает нам энергичное свое содействие в Константинополе»[240].
Германия была заинтересована в том, чтобы отказ пришел в Петербург именно из Лондона, что ослабило бы только что достигнутое Тройственное согласие. «Извольский считал себя очень умным, — писал рейхсканцлер Б. Бюлов. — В боснийском вопросе Извольский делал ошибку за ошибкой. Грубой ошибкой было то, что 15 сентября 1908 г. в Бухлау он не спросил Эренталя прямо и без обиняков, когда и в какой форме он намеревается предпринять аннексию Боснии и Герцеговины. Дальнейшей ошибкой было то, что, когда Эренталь поразил его аннексией, он не вернулся в Петербург, чтобы перед Думой и царем мужественно защищать свою политику. Вместо этого он комичным образом объездил все европейские столицы»[241]. В довершение всех бед Извольский был дезавуирован собственным правительством. Положение министра иностранных дел осложнялось разногласиями в правительстве и протестом буржуазно-помещичьих кругов против осуществленной Австро-Венгрией аннексии. «Столыпина не интересовали Проливы, — писал А. Тэйлор, — зато его очень беспокоили настроения славян; он пригрозил отставкой, и Николаю II пришлось сделать вид, будто ему ничего не было известно о планах Извольского»[242].
25 октября (7 ноября) состоялось заседание Совета министров. Столыпин критиковал МИД за то, что в столь важном вопросе внешней политики Извольский действовал за спиной правительства. Участники заседания пришли к тому, чтобы продолжать разговоры о конференции, по возможности избегая ее, или, как предложил государственный контролер П. А. Харитонов, «не соглашаться на аннексию, как этого требует русское общественное мнение. Лучше дело длить и вести взатяжку»[243]. Выступление Извольского в Думе признали пока несвоевременным и требующим основательной подготовки. Столыпин также отметил, что к таким выступлениям «надо прибегать, когда они обещают успех внешней политики»[244]. В итоге идея конференции без обсуждения проблемы Проливов утратила смысл и для самого Извольского. Дальнейшие международные события, поставившие монархию Габсбургов и Сербию на грань войны, отодвинули на время проблему Проливов.
В самый разгар кризиса российские военные агенты активно работали в Турции. 15 (28) ноября 1908 г. в управление генерал-квартирмейстера Генерального штаба пришел рапорт, что две недели тому назад были произведены стрельбы из дарданелльских укреплений. «15 ноября проводились стрельбы по 14 укреплениям Проливами. Всего было выпущено 276 выстрелов по неподвижным целям, равно как по движущимся на буксире. Ночная стрельба проводилась по неподвижной цели, освещаемой прожекторами, результаты стрельбы были признаны блестящими», — доносил полковник Хольмсиев[245].
16 (29) ноября 1908 г. Извольский письменно докладывал Николаю И, что германский посол в Петербурге заявил ему, что Россия хочет запугать Германию призраком коалиции России, Франции и Англии и что Извольский толкает Россию на путь «воинственных приключений». Министр имел серьезную беседу с Пурталесом вечером 15 (28) ноября.
Посол выдвинул два тезиса в защиту Германии. «Ввиду совершившейся в Европе новой группировке держав, составивших вокруг Германии как бы кольцо враждебных элементов, Германское правительство должно еще сильнее сомкнуться с Австро-Венгрией, и этим объясняется та безусловная поддержка, которую берлинский кабинет оказывает политике барона Эренталя. Если бы оказалось, что сближение России с Англией превратилось во враждебный Германии союз, это могло бы иметь самые опасные последствия для сохранения мира»[246]. Далее Пурталес заявил, что «Германское правительство, конечно, не сомневается в истине наших уверений об отсутствии такого союза, но общественное мнение Германии глубоко обеспокоено газетным и иным шумом, происходящим вокруг Тройственного согласия — „triple entente“; это не может не отразиться на русско-германских отношениях»[247].
Германский посол считал, что главная опасность для сохранения мира происходила не из агрессивных замыслов Австро-Венгрии, в которые он не верил, а исключительно из интриг Англии, которая, по имеющимся в Берлине достоверным сведениям, желает лишь одного — спутать карты, вызвать европейскую войну и воспользоваться, ради собственных целей, ослаблением тех держав, которые будут в этой войне участвовать. Этим он объяснял и деятельность английской дипломатии в Константинополе, Белграде и Цетинье, чтобы раздуть конфликты с Австро-Венгрией.
Тем временем российские правящие круги предпринимали попытки создания союза Балканских государств, чтобы приостановить германо-австрийское проникновение на Ближний Восток. Проявляются контуры нового Балканского союза: в октябре-ноябре российские дипломаты активно добивались его образования[248]. Аннексия Боснии и Герцеговины вызвала взрыв негодования в Сербии, Черногории и Турции. Торговые связи Австро-Венгрии с Ближним Востоком и Балканами были в это время почти полностью прекращены.
Сербия потребовала автономии для Боснии и Герцеговины, а также раздела Новопазарского санджака между Сербией и Черногорией в целях установления между ними общей границы. Одновременно Белград обратился к России, которая поддержала требования Сербии и предложила рассмотреть вопрос об аннексии на конференции держав.
Австро-Венгрия отвергала сербские требования о компенсациях, ссылаясь на то, что под Берлинским трактатом не стояло ее подписи[249]. Вена, поддерживаемая Берлином, заняла непримиримую позицию в отношении Сербии и России. Главная задача России заключалась в том, чтобы не допустить вступления ситуации на Балканах в такую острую фазу, когда военные действия стали бы неизбежными. Извольский придерживался мнения, что, если бы война началась на Балканах, было бы трудно ограничить ее масштабы и Россия была бы в нее вовлечена.
К концу 1908 г. нависла угроза большой европейской войны. Нельзя было предсказать, каким образом решится вопрос о взаимоотношениях между Австро-Венгрией и Турцией и между последней державой и Болгарией. В то время как Сербия и Черногория производили военные приготовления, сношения между Веной и Петербургом носили характер, который делал положение еще более угрожающим. Россия не была готова к вооруженному столкновению и зависела от союзников, которые решили не принимать участия в возможном противостоянии Сербии и Австро-Венгрии.
