Н. Яковлев - Ингуши
Естественно поэтому, что во время погони за похитителем невесты последний может быть убит без дальних разговоров ее однофамильцами. Однако, если ему удалось укрыться в доме какого-нибудь влиятельного друга из «большой фамилии», дело наверняка кончается примирением, и при этом большое значение имеет покровительство и посредничество хозяина.
Иногда (правда, очень редко) может случиться, что кровник, сам того не подозревая, попадает в дом к своим мстителям. Это бывает, например, с каким-нибудь потомком убийцы, родственные отношения которого к виновнику долгое время оставались нераскрытыми и вдруг почему-нибудь обнаружились. Даже в этих случаях долг хозяина — честно выполнить все свои обязанности и отпустить гостя, предупредив его, что он будет убит, если попадется в другой раз на глаза своему хозяину.
Особенно следует отметить те случаи, когда хозяин нанимает себе ингуша в пастухи или другие работники. Хозяин, по старому обычаю, отвечает за жизнь и здоровье своего работника. В случае, если работник умирает по вине хозяина, хозяину угрожает кровная месть или он платит полный выкуп за кровь. Если смерть наступит не по вине хозяина, но на хозяйской работе, выкуп за смерть может быть уменьшен, но отвечает все-таки хозяин. Теперешняя Ингушия почти не знает ремесленников или мастеровых-ингушей, но в старое время в горах имелись целые роды, занимавшиеся, например, постройкой башен из камня. Такова фамилия Берхиноевых, жителей селения Берхин в Горной Ингушии, которые из поколения в поколение первый этаж были мастерами-каменщиками, или «искусниками камня», как выражаются ингуши («тоны гоудзыж»). Их руками строились широкие 3-х этажные «галы», т.-е. башни-дома, в которых и сейчас еще ингуши живут кое-где в горах, или высокие десятисаженные, 4–5-ярусные стройные боевые башни («воу»), которые служили надежным убежищем всему роду при нападениях враждебных фамилий, наконец, маленькие «солнечные могильники-склепы», куда ингуши хоронили предков, и многочисленные храмы («цуу», «элгац» и др.). Из всех этих сооружений особой тщательности и искусства требовала постройка боевых башен. Вся постройка такой башни должна была закончиться непременно в один год. В противном случае, башня так и оставалась неоконченной. Она стоила дорого и боевые башни решались строить, конечно, только зажиточные и воинственные семьи; в дальнейшем башня так же, как и родовой могильник, делалась неотчуждаемой общей «фамильной» собственностью всех потомков ее владельца-строителя. Только имевший наследственную долю в боевой башне и могильнике считался полноправным свободным ингушом. На не имевших такой доли смотрели, как на низших, с ними остерегались заключать браки. Для постройки этого важного сооружения приглашались каменщики, с которыми заключалось условие относительно платы и других подробностей постройки, при чем строители во время работы находились на полном довольствии хозяина.
Схематический план селения «Верхний одзик» (горн. Ингушия)План жилой башни — «галы» и типичного родового селения из Нагорной Ингушии.
После благополучного окончания боевой башни мастер-строитель, поставив последний клинообразный камень, так-называемый «дзёгыл», на верхушке ее красивого купола (или «небесной крыши», «небесного яруса» — «сигил тхоу»), не слезал оттуда до тех пор, пока не получал особую «спускную плату», целого быка, и в знак как бы подписи, на своем произведении он оставлял отпечаток своей руки на известковой штукатурке башни у подножия. Окончание постройки, конечно, праздновалось со всей возможной у ингушей пышностью. Закалывался скот и устраивалось обильное угощение. Строилась башня из камня на извести без лесов. Для подъема камней вверх на постройку служила особая машина, вроде ворота, называемая по-ингушски «че́гыркь». По преданиям, машину эту во время действия нельзя было выпускать из рук, иначе, раскручиваясь с огромной силой, она сбрасывала с башни строителя. И вот однажды при постройке одной такой башни каменщик выпустил «че́гыркь» из рук и почти в тот же момент был сброшен машиной с огромной высоты. В последнюю минуту он, однако, успел крикнуть по-ингушски «феатты, феатты!», т.-е. «натощак, натощак», и, конечно, разбился насмерть. Услыхавший внизу этот крик хозяин постройки сейчас же ответил с возмущением: «Как натощак, когда я только-что накормил тебя бараниной?» Чтобы стал ясен смысл этого разговора, надо вам знать, читатель, что у ингушей существует твердое суеверное убеждение не начинать никакой работы на тощий желудок. Ингуши верят, что полный желудок имеет власть предохранять человека и от болезни, и от колдовства, и от несчастных случайностей. Крик мастера-каменщика обозначал, что он считает причиной своего несчастья то, что с утра он не был досыта накормлен хозяином и начал работу натощак. Несчастный случай с ним происходит поэтому как бы по вине хозяина. Благодаря своевременному и находчивому ответу хозяина, собравшийся по этому случаю суд постановил, что каменщик погиб по собственной неосторожности. Только благодаря этому постановлению хозяин, все-таки обязанный отвечать за всякую несчастную случайность со своим рабочим, уплатил лишь половину платы за кровь. Если бы было доказано, что погибший действительно вышел на работу натощак, хозяину пришлось бы отвечать как за настоящее убийство. Как видим, ингушская старина тоже имела свой «рабочий вопрос» и даже недурно поставленную «охрану труда» рабочих.
Селение Верхний Лейми (Нагорная Ингушия). На переднем плане гумно аула; видны — высокая боевая башня — «воу» — рода Леймоевых и низкие жилые башни — «галы». (стр. 89).
Кроме всех перечисленных случаев, ингушский суд разбирает также дела о ранениях, о кражах и всяком нанесенном вреде или убытке. Суд о кражах и других убытках, при которых, большею частью, дело не доходит до кровной мести, называется, в отличие от суда по кровным делам (т.-е. «доу ду́ци», судом по тяжебным делам или, по-ингушски, «дош дуцы», т.-е. разбирательством словесной тяжбы.
Жилая башня — «галы» — в селении Тергим (Нагорная Ингушия) с двором, обнесенным каменным забором (стр. 89).
Если мы остановимся на делах о кражах, то и тут увидим, что еще в старые времена ингуши успели разработать до тонкости перечень различных по степени важности краж и установить за них различные наказания. Кража считается тем важнее, и наказание за нее тем строже, чем дальше забрался вор во владения хозяина. Самым средоточием этих владений считалась та часть «жилой комнаты» (во втором этаже горного ингушского дома-башни), которая находилась за чертой матицы, или по-ингушски «гейбы», т.-е. балки, проходившей ниже потолка поперек комнаты и делившей ее на две части. В этой самой священной части жилой комнаты находился среди пола очаг, на котором разводили огонь. Никаких труб тогда еще не было, и топили по-черному. Каждый вечер хозяйка сгребала железной лопаткой жар на очаге в кучу и, прикрыв сверху золой, приговаривала: «Дай бог, чтобы огонь сохранился» или «Дай бог, чтобы огонь век был целый». На праздниках на очаг в виде жертвы клали кусочек «хинкала» (род галушек), кусочек сала и т. п. Над очагом висела железная цепь, на которую вешался котел для варки пищи. Эту цепь, теперь давно уже лежащую без употребления, горец-ингуш хранит и сейчас, как родовую святыню. Он не продаст ее вам ни за какие деньги, считая это делом зазорным для своей родовой чести. На самую балку «гейбы» в праздники прикреплялись зажженные свечи. Естественно, что кража в этой священной для ингуша части жилища оценивалась как самое важное преступление, за которое уличенный вор должен был уплатить 9 коров, 1 быка, 1 кусок шелку и зарезать 1 барана в знак примирения. Кроме этой платы за кражу, или «тоам» («примирение»), как называлась она по-ингушски, всякий вор должен был еще вернуть тройную стоимость украденного, т.-е. за каждую украденную лошадь — 3 лошади и т. д. Даже зять, который впервые переступал в доме тестя черту «гейбы», должен был резать барана для угощения ее хозяина.
За кражу во внешней части жилой комнаты (т.-е. между входом и матицей — «гейбы») вор платил уже только 7 коров, 1 быка, 1 кусок шелка, резал барана и возвращал украденное втройне. Рассказывают, что эту плату должен был отдать дед одного из теперешних горцев, укравший всего только нитки для чувяков.
За кражу из конюшни, хлева (в первом этаже дома-башни) или какой-нибудь надворной постройки полагалось уплатить 3 коровы, 1 быка, 1 кусок шелка, втрое за украденное и зарезать барана. Наконец, за кражу с поля или с пастбища — всего одну корову, тройную стоимость украденного и того же непременного барана.
Чтобы получить возмещение за покражу, прежде всего, конечно, надо было уличить вора в преступлении. Для этого потерпевший выбирал 2–4 человек в качестве посредников и посылал их к подозреваемому с требованием дать немедленно имущественный залог и согласиться на разбор дела на суде. Если подозреваемый отказывал в даче залога, то на следующий же день назначалось нападение на его дом (об этом см. рассказ на стр. 69–70), и залог старались захватить силой; так, у одного ингуша, деда рассказчика, в его отсутствие украли из башни одну косу, 3 мерки зерна и на три рубля меди. Потерпевший, подозревая некоего Курса из селения Тумги, дрался с ним и попортил ему шашкой нос. Раненый, однако, указал на настоящего вора. По поводу ранения собрался суд и постановил взыскать с обидчика в пользу раненого 6 коров. Между тем, настоящий вор бежал на плоскость, в Назрань. Тогда потерпевший от кражи забрал земельный участок беглеца. Много лет спустя его родственники просили сына потерпевшего вернуть им землю. Тот предложил уплатить за украденное по закону. Но потомки вора оказались не в состоянии сделать это, и земля осталась за рассказчиком.
