Николай Карамзин - История государства Российского. Том 5. От Великого князя Дмитрия Иоанновича до Иоана III
Руководствуясь правилами государственного блага, Василий и в других случаях не боялся казаться ни излишно властолюбивым, ни жестоким. Так, вследствие вторичного несогласия с Новогородцами, не хотевшими платить ему черной, или народной дани, изъявил он строгость необыкновенную, хитро соединив выгоды казны своей с честию Главы Духовенства. Митрополит Киприан, бесспорно заступив место умершего в Цареграде Нимена, ездил (в 1392 году) из Москвы в Новгород; с пышными обрядами служил Литургию в Софийском храме; велегласно учил народ с амвона и две недели пировал у тамошнего Архиепископа, Иоанна, вместе с знаменитейшими чиновниками, которые, в знак особенного уважения, от имени всего города подарили ему несколько дворов. Но сие дружелюбие изменилось, когда Митрополит в собрании граждан объявил, чтобы они, следуя древнему обыкновению, относились к нему в делах судных. Посадник, Тысячский и все ответствовали единодушно: «Мы клялися, что не будем зависеть от суда Митрополитов, и написали грамоту». Дайте мне оную, сказал Киприан: я сорву печать и сниму с вас клятву. Народ не хотел, и Киприан уехал с великою досадою. Зная, сколь Митрополиты пребыванием своим в Москве способствовали знаменитости ее Князей и нужны для их дальнейших успехов в единовластии, Василий с жаром вступился за Пастыря Церкви. Посол Великокняжеский представил Новогородцам, что они, с 1386 года платив Донскому народную дань, обязаны платить ее и сыну его; обязаны также признать Митрополита судиею в делах гражданских, или испытают гнев Государев. Новогородцы отвечали, что народная дань издревле шла обыкновенно в общественную казну, а Князь довольствовался одними пошлинами и дарами; что второе требование Василия, касательно Митрополита, противно их совести. (1393 г.) Сей ответ был принят за объявление войны. Полки Московские, Коломенские, Звенигородские, Дмитровские, предводимые дядею Великого Князя, Владимиром Андреевичем Храбрым, и сыном Донского, Юрием, взяли Торжок и множество пленников в областях Новагорода, куда сельские жители с имением, с детьми бежали от меча и неволи. Уже рать Московская, совершив месть, возвратилась, когда Василий узнал, что Торжок, оставленный без войска, бунтует и что ревностный доброхот Великокняжеский, именем Максим, убит друзьями Новогородского Правительства. Тут он решился неслыханною у нас дотоле казнию устрашить мятежников: велел Боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву. Привели семьдесят человек. Народ собрался на площади и был свидетелем зрелища ужасного. Осужденные на смерть, сии преступники исходили кровию в муках: им медленно отсекали руки, ноги и твердили, что так гибнут враги Государя Московского!.. Василий еще не имел и двадцати лет от рождения: действуя в сем случае, равно как и в других, по совету Бояр, он хотел страхом возвысить достоинство Великокняжеское, которое упало вместе с Государством от разновластия. – Новогородцы с своей стороны искали себе удовлетворения в разбоях: взяли Кличен, Устюжну; сожгли Устюг, Белозерск, не щадя и Святых храмов, обдирая иконы и книги церковные: пытали богатых людей, чтобы узнать, где скрыты их сокровища; пленяли граждан, земледельцев и, наполнив добычею множество лодок, отправили все вниз по Двине. Два Князя предводительствовали сими хищниками: Роман Литовский и Константин Иоаннович Белозерский, коего отец и дед пали в славной Донской битве. Сей юный Князь, не захотев быть подручником Государя Московского, вступил в службу Новагорода, его неприятеля. Но война не продолжилась; ибо Новогордцы, изведав твердый характер Василия, разочли, что лучше уступить ему требуемую им дань, нежели отказаться от купеческих связей с Московскими владениями и подвергать опасностям свою торговлю Двинскую, которой он, господствуя над Устюгом и Белымозером, легко мог препятствовать: обстоятельство всегда решительное в их ссорах с великими Князьями. Надлежало удовольствовать и Митрополита, тем необходимее, что Патриарх Константинопольский, Антоний, взял его сторону и велел им сказать: «Повинуйтеся во всем главе церкви Российской». И так они прислали знатнейших людей в Москву умилостивить Государя смиренными извинениями и вручить Киприану судную грамоту. Митрополит благословил их, а Великий Князь отправил Бояр в Новгород для утверждения мира. С ними ездил и Посол Митрополитов, коему чиновники и народ дали там 350 рублей в знак дружелюбия.
В то время, когда юный Василий, приобретениями и строгостию утверждая свое могущество, с радостию взирал издали на внешние и внутренние опасности Капчакской ненавистной Орды, – в то самое время он увидел новую тучу варваров, готовую истребить счастливое творение Иоанна Калиты, героя Донского и его собственное, то есть вторично обратить Россию в кровавое пепелище. Мы упоминали о Тамерлане, Тимуре, или Темир-Аксаке: будучи сыном одного ничтожного Князька в Империи Чагатайских Моголов и рожденный во дни ее падения, когда безначалие, раздоры, властолюбие Эмиров предали оную в жертву Хану Кашгарскому и Гетам или Калмыкам, он в первом цвете юности замыслил избавить отечество от неволи, – восстановить величие оного, наконец покорить вселенную и громом славы жить в памяти веков. Вздумал и совершил. Явление сих исполинов в мире, безжалостно убивающих миллионы, ненасытимых истреблением и разрушающих древние здания гражданских обществ для основания новых, ничем не лучших, есть тайна Провидения. Движимые внутренним беспокойством духа, они стремятся от трудного к труднейшему, губят людей и в награду от них требуют себе названия великих. Первые подвиги Тамерлановы были достохвальны: под защитою гор и пустынь собирая верных товарищей, приучая их и себя к воинской доблести, неутомимо тревожа Гетов, он бесчисленными успехами купил славу Героя. Враги побежденные удалились; Держава Чагатайская возвратила свою независимость. Но ему надлежало еще смирить врагов внутренних, Эмиров властолюбивых, и самого бывшего друга и главного сподвижника, Гуссеина: они погибли, и народный сейм единодушно возгласил Тимура, на тридцать пятом году его жизни, Монархом Чагатайской Державы и Сагеб-Керемом или владыкою мира. Сидя в златом венце на престоле сына Чингисханова, опоясанный Царским поясом, осыпанный, по Восточному обыкновению, золотом и каменьями драгоценными, Тимур клялся Эмирам, стоящим пред ним на коленах, оправдать делами свое новое достоинство и победить всех Царей земли. Боясь казаться народу хищником, сей лукавый властолюбец жаловал потомков Чингисовых в Великие Ханы, держал их при себе и повелевал будто бы только именем сих законных Государей Могольских. Война следовала за войною, и каждая была завоеванием. В 1352 году, за семь лет до его восшествия на престол Чагатайский, укрываясь в пустынях от неприятелей, он не имел в мире ничего, кроме одного тощего коня и дряхлого вельблюда; а чрез несколько лет сделался Монархом двадцати шести Держав в трех частях мира. Овладев восточными берегами моря Каспийского, устремился на Персию, или древний Иран, где, между реками Оксом и Тигром, долго царствовал род Чингисов, но тогда, вместо Монарха, господствовали многие Князья слабые: одни смиренно облобызали ковер Тимурова. престола; другие сражались и гибли. Богатый Ормус заплатил ему дань золотом: Багдад, некогда столица великих Калифов, покорился. Уже вся Азия от моря Аральского до Персидского залива, от Тифлиса до Евфрата и пустынной Аравии, признавала Тимура своим повелителем, когда он, собрав Эмиров, сказал им: «Друзья и сподвижники! счастие, благоприятствуя мне, зовет нас к новым победам. Имя мое привело в ужас вселенную; движением перста потрясаю землю. Царства Индии нам отверсты: сокрушу, что дерзнет противиться, и буду владыкою оных». Эмиры изумились: цепи гор высоких, глубокие реки, пустыни, огромные слоны и миллионы воинственных жителей устрашали их воображение. Но Тимур, уверенный в своем счастии, шел смело по следам Героя Македонского в сию цветущую страну мира, где история полагает колыбель человеческого рода и куда искони стремились завоеватели, от Вакха до Семирамиды, от Сезостриса до Александра Великого; в страну, славнейшую древностию преданий, но менее других известную по летописям. Тимур перешел Инд, взял Дели (где уже более трех веков властвовали Султаны Магометанской Веры) и, на берегах Гангеса истребив множество Гебров огнепоклонников, остановился у той славной скалы, которая, имея вид телицы, извергает из недр своих сию знаменитую в баснословии Востока реку. Там сведал он о бунте Христиан Грузинских, о блестящих успехах Баязетова оружия и возвратился; смирил первых, невзирая на их неприступные горы, и, не терпя равного себе в воинской славе, хотел, чтобы Султан Турецкий удержал быстрое стремление своих завоеваний, которые в окрестностях Евфрата сближались с Могольскими. «Знай, – писал он к Баязету, – что мои воинства покрывают землю от одного моря до другого; что Цари служат мне телохранителями и стоят рядами пред шатром моим; что судьба у меня в руках и счастие всегда со мною. Кто ты? муравей Туркоманский: дерзнешь ли восстать на слона? Если ты в лесах Анатолии одержал несколько побед ничтожных; если робкие Европейцы обратили тыл пред тобою: славь Магомета, а не храбрость свою… Внемли совету благоразумия: останься в пределах отеческих, как они ни тесны; не выступай из оных, или погибнешь». Гордый Баязет ответствовал равнодушно: «Давно желаю воевать с тобою. Хвала Всевышнему: ты идешь на меч мой!» Баязет имел время изготовиться к сей войне: ибо враг его, раздраженный тогда Султаном Египетским, устремился к Средиземному морю. Сирия, Египет, украшаемые древнею славою и развалинами, казались Тимуру завоеванием лестным. Разбив Мамелюков под стенами Алепа, в тот самый час, когда свирепые Моголы лили кровь единоверцев в сем городе, Тимур спокойно беседовал с учеными мужами Алепскими и красноречиво доказывал им, что он друг Божий; что одни упрямые враги его будут ответствовать Небу за претерпеваемые ими бедствия. Сей хитрый лицемер действительно при всяком случае изъявлял набожность, пред битвами обыкновенно совершал молитву на коленах, за победы торжественно благодарил Всевышнего и на пути к Дамаску, где надлежало ему сразиться с войском Египетским, остановил многочисленные полки свои, чтобы в глазах их смиренно поклониться мнимому гробу Ноеву, священному для Мусульманов. Султан Египетский, Фаруч, заключил в темницу Послов Могольских: Тимур писал к нему: «Великие завоеватели собирают воинства, ищут опасностей и битв единственно для чести и памяти бессмертной. Сей грозный шум ополчений, где миллионы людей бывают в движении, производим любовию ко славе, а не к стяжанию: ибо человек может насытиться в день одною половиною хлеба. Ты дерзнул оскорбить меня: если бы камни говорить могли, они научили бы тебя осторожности». Победив Фаруча, он с ласкою угостил в шатре своем ученого Кади Веледдина, присланного жителями Дамаска умилостивить его; говорил с ним об истории народов (ибо все происшествия мира, Востока и Запада, по словам современного Арабского Писателя, были ему известны); хвалил Государей милосердых и так мало заботился о снискании сей добродетели, что оставил в Дамаске одни кучи пепла. Нигде Татары не находили столько богатства, золота и всяких драгоценностей, как в сем городе, где шесть веков цвела торговля. – Скоро решилась и судьба Баязетова. Страшные Янычары уступили превосходному числу, мужеству или счастию Моголов. Пленив Баязета, Тимур обнял его, посадил на ковре Царском рядом с собою и старался утешить рассуждениями о тленности мирского величия: отняв у него корону, подарил ему одежду драгоценную и хвастовством великодушия еще более, нежели своею победою, унизил сего бывшего знаменитого Монарха. – Обложив данию Султана Мамелюков, Османов, Императора Греческого; властвуя от моря Каспийского и Средиземного до Нила и Гангеса, Тимур жил в Самарканде и называл себя Главою лучшей половины мира. В сию столицу возвращался он после всякого завоевания наслаждаться кратковременным отдохновением; украшал великолепно мечети, разводил сады и, желая слыть благотворителем людей, соединял каналами реки, строил новые города, в надежде, что слабые умы, ослепляемые призраками лицемерных государственных добродетелей, простят ему множество разрушенных им городов древних, убиение миллионов и высокие пирамиды голов человеческих, коими его Моголы знаменовали свои победы на месте кровопролития, на пепелищах Дели, Багдада, Дамаска, Смирны.
