Александр Арабаджиев - «Черный пояс» без грифа секретности
В результате получилось так, что вскоре после оккупации Японии американскими войсками возникла ситуация, когда насущно необходимо было запретить сам дух бусидо, о котором американцы были наслышаны в теории, а на практике столкнулись на полях и морях сражений. Зримым воплощением духа и было признано Дай Ниппон Бутокукай. Но как запретить дух? Американцы попытались (и небезуспешно) хотя бы блокировать его воспитание в следующих поколениях. Для этого и было решено запретить преподавание основных будо в учебных заведениях. Формальная отсылка этого решения к внутрияпонской инициативе была подобрана специально: в американских документах мы находим ссылки на исполнение «п. 4 императорского рескрипта 101»[76].
Нам пока не удалось обнаружить такого рескрипта, тем более, что они не нумеровались и редко разбивались по пунктам. Возможно, речь идет о правительственном указе № 101 1946 г., в соответствии с которым организации, квалифицированные как ультранационалистические, террористические или тайные, должны были представить списки своих членов, а также указать свои источники доходов. В свою очередь, в императорском рескрипте от 1.01 — подготовленном в штабе Макартура обращении императора Сева (Хирохито) к народу 1 января 1946 г., известном как нингэн-сэнгэн и, строго говоря, состоящим из двух рескриптов — «Об устроении новой Японии» и «О восстановлении нации», был, как принято сейчас говорить, заложен определенный сигнал. Принято считать, что в этом обращении император отрёкся от божественного статуса японских правителей, но нас в данный момент интересует другое. Обращение начиналось с цитирования «Клятвы пяти пунктов» — образной «программы» своего правления, которую объявил дед Сёва — император Мэйдзи в самом начале модернизации Японии — в 1868 г. Четвертый пункт клятвы гласил: «Отжившие методы и обычаи будут уничтожены, и нация пойдет по великому Пути Неба и Земли». С некоторой натяжкой, но вполне допустимо будет предположить, что этот четвертый пункт и стал, как сейчас принято говорить, образным, но недвусмысленным сигналом к действию по уничтожению «отжившего обычая» — бусидо. Еще до этого, в октябре 1945 г., через 50 дней после подписания акта капитуляции Японии, штаб Макартура представил японскому правительству меморандум о необходимости запрещения милитаристской и ультранационалистической подготовки и прекращения военного образования[77]. Теперь же, с американской подачи, японцы взяли борьбу со своим национальным духом в собственные руки. Администрация Макартура осуществляла общее руководство оккупационной политикой, отправляя для контроля в штаб 8-й американской армии копии всех директив японскому правительству. Специальный отдел дублировал их в своих указаниях и рассылал для контроля командующим корпусами по всей Японии, которые, в свою очередь, пересылали их в отделы американской военной администрации, контролирующие деятельность админстраций японских префектур.
Безусловно, репрессии в отношении представителей мира единоборств, которые применялись в Японии конца сороковых, нельзя сравнить с теми «мерами воздействия», которые обрушились на наших спортсменов в начале восьмидесятых, когда многие именитые отечественные каратисты попали за решётку по сфабрикованным обвинениям, а как минимум один — по обвинению в преподавании каратэ, но они тоже были. Только коснулись эти репрессии, осуществляемые не одними американцами, как ныне принято думать, а самими японцами, и основным видом которых было увольнение из различных ассоциаций будо, школ и университетов, почти исключительно членов Дай Ниппон Бутокукай[78] — да и то скоротечно. «Чистка» системы образования, отмена милитаристского «морального воспитания» началась сразу после начала оккупации (уже упоминавшаяся директива об этом была подписана 30.10.1945 г.), а 15 декабря того же года вышла директива о запрете официальной поддержки «государственного синто», «Кокутай-но хонги» и другой националистической литературы, а заодно и запрет на выставление камидана в общественных местах. Сразу после объявления нингэн-сэнгэн, 4 января 1946 г. было принято решение о «чистке» националистов, к которым, в частности, были отнесены те, кто занимался «военным и полувоенным обучением». Дам Ниппон Бутокукай попало под «чистку», как и очень многие другие организации военно-патриотического толка (всего к декабрю 1951 г., когда процесс повернулся вспять, таких организаций было распущено 233)[79]. Из 200 тысяч человек, подвергнутых репрессиям в послевоенной Японии к маю 1948 г., 221 человек были сотрудниками Бутокукай[80].
Однако обстановка и в Японии и в мире в тот период очень быстро менялась. «В конце сороковых Япония столкнулась с серьезными внутренними проблемами, одной из которых было возрождение националистической идеологии. Крайние националисты своими политическими убийствами и другими жестокостями стремились взорвать установившееся в стране социальное и политическое согласие. Японские полицейские силы, будучи сильно децентрализованы, оказались неспособными противостоять подобным проявлениям насилия, так что главнокомандующий союзных войск издал законодательный акт, направленный против действий всякого рода возмутителей порядка. Но лишь начало Корейской войны в 1950 г. привело к существенному повороту в политике оккупационных войск, которая до того времени была направлена на демилитаризацию и демократизацию Японии»[81]. Ключевой в этой обширной цитате из «Современных будзюцу и будо» Донна Дрэге-ра является последняя фраза. Одновременно с победой над Японией Соединённые Штаты начали перелицовку бывшего главного противника в главного союзника. Стало абсолютно ясно, что Японии как врага больше не существует. Изменилось и отношение к проявлениям национализма. Уже в августе 1951 г. в своих правах были восстановлены 2457 «милитаристов и ультранационалистов» различных категорий. Под надзором полиции были оставлены только «самые отъявленные», в том числе уже знакомый нам Окава Сюмэй и последний председатель Гэнъёся Синдо Кадзума[82], а к 28 августа 1952 г., когда был официально восстановлен суверенитет Японии, из 46 068 националистов под надзором оставались только 208 человек (вскоре и они вернулись к обычной жизни)[83]. Естественным образом отпадал и смысл репрессий в отношении главного и традиционного оружия нового союзника — бусидо во всех его проявлениях. Наоборот, стало критически важным научиться использовать это оружие в отношении нового врага — Советского Союза, первое столкновение с которым случилось уже в 1950 г. во время Корейской войны[84]. Вчерашние смертельные противники — американцы и японцы — объединились в борьбе против общей угрозы в лице СССР. Но ещё до этого, как следует из документов, дзюдо и другие виды будо начали проникать в среду военнослужащих оккупационных сил[85].
«С началом Корейской войны были официально сняты все запреты на занятия как классическими, так и современными дисциплинами, и было вновь открыто общество Бутокукай. Главнокомандующий союзными войсками распорядился, чтобы японское правительство в отсутствие союзных войск взяло на себя обеспечение внутреннего порядка, поскольку войска нужны были на корейском фронте, и создало национальные полицейские резервы. С этой поры и стали беспрепятственно заниматься классическими, а также и современными будзюцу, созданными с целью обучения полицейских, а кэндо и дзюдо были выбраны основными средствами физического воспитания для всех японских полицейских», — вспоминал Донн Дрэгер[86].
Участие американских военнослужащих в корейской войне, а также их пребывание в том или ином качестве в Японии тех времен послужило мощным стимулом для развития общей культуры единоборств сначала в Америке, а потом и во всем мире. Самый яркий и известный пример такого воздействия — Чак Норрис, увлёкшийся корейскими единоборствами во время своей службы в этой стране, а потом «перешедший» на каратэ. Но легендарный актер попал в Корею уже позже — в 1959 г., а вот один из отцов современного европейского каратэ, обладатель 10-го дана и выдающийся дзюдоист (9-й дан) голландец Йон Блюминг впервые познакомился с дзюдо, оказавшись в токийском госпитале после ранения, полученного в Корее в начале 1951 г. Вот как он сам вспоминает об этом: «В эти дни нам устроили экскурсии по Токио. В числе достопримечательностей, которые мы посетили, был и институт дзюдо Кодокан. Пожилой мастер по фамилии Мифунэ провел для нас показательные выступления. Он был обладателем высшей мастерской степени в дзюдо, но в то время я даже и не подозревал о том, какую большую роль он позднее сыграет в моей жизни… Этот крошечный старичок — по крайней мере, мне он казался старичком — с красным поясом поверх пижамы может разбросать крепких молодых парней в разные стороны, словно горячие пирожки. Помню, я тогда подумал: “Круто! Вот бы мне научиться так же!”»[87] Позже учителями Блюминга стали и Мифунэ Кюдзо, и Ямагути Гогэн, и преемник Утида Рёхэй в его школе Симидзу-сэнсэй, и не раз уже цитировавшийся нами теоретик и практик будо, офицер американской морской пехоты, участник войны и в Японии, и в Корее, обладатель высоких степеней мастерства в очень многих школах и стилях будо, Донн Дрэгер.
