Нина Молева - Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости
— Знаю-знаю, Михайла Ларионович, да беспокойство-то ваше о чем, не пойму.
— Оно, Иван Иванович, хоть и государыня, самодержица Всероссийская, а все женский пол. И то сказать, красавица писаная наша Елизавета Петровна.
— И что же?
— Это нам, мужеску полу, годы нипочем. Известно, никого они не красят, да считать мы их не считаем. А ведь женску полу все страх, все боязно, что краса да молодость уйти могут. Моя Анна Карловна иной раз по полдня у зеркал сидит, огорчается.
— Вот вы о чем. Да нашу государыню годы милуют. Думается, год от года краше становится.
— А я о чем? Лишь бы сама матушка наша в то поверила. Тогда бы за темными занавесями в день не просиживала, на люди бы выходила.
— Сколько ни докладывал государыне, не верит она мне. Иной день с утра, как птичка, вспорхнет, иной…
— Мне Анна Карловна так и сказала: ей, сестрице двоюродной, можно сказать, любимой тоже не верит. А что если, сударь вы мой, пригласить к государыне наизнатнейшего живописца, какого еще в наших краях не бывало. Пусть портреты ее напишет, государыня и удостоверится, на сердце у нее и полегчает.
— Прекрасная мысль, Михайла Ларионович, прекрасная! И кого же вы в виду имели? Есть на примете кто?
— А как же, Иван Иванович! Конечно, есть. Только надобно, чтобы вы рассудили — кто лучше вашего в живописцах-то разберется.
— Заинтриговали вы меня, Михайла Ларионович, ничего не скажешь. Так не томите, говорите.
— Полагаю, что как сердце нашей государыни всегда ко Франции прилежало, не просить ли королевского мастера. Оно и достойно российской государыни, и по мастерству никому из здешних приезжих не уступит.
— Франция? Отлично. Кто там нынче в фаворе из художников? Интересовались?
— На то чтобы интересовался, а так, между делом, посла нашего расспросил.
— И что же, посол в Академию обратился?
— Зачем же, сударь мой, в Академию — посол с маркизом Мериньи конфиденцию имел. Так маркиз ему тут же Луи Токкэ назвал. Сказал и сомневаться нечего.
— Луи Токкэ… Позвольте-позвольте, я его творения помню. Он еще королеву Марию Лещинскую писал, детей королевских. Что ж его теперь, мадам де Помпадур протежирует?
— Так полагаю, что маркиз де Мариньи тогда бы рекомендовать его бы поостерегся. Но от самого короля художник только что высокий пансион получил, что-то ливров 600 на год.
— И этот Токкэ согласен в Россию ехать? В деньгах нуждается?
— То-то и оно, что в деньгах у него нужды нет, и о России ему еще никто не говорил. Я, сударь мой, так рассчитал, будет ваше на него согласие, тогда и разговор поведем, а пока все в вашей воле.
— За осторожность, мой друг, спасибо. Главное, чтоб государыне нового портрета захотелось. Поговорю с ее величеством при случае. Впрочем, если Токкэ этот государыне не покажется, все равно в накладе француз не будет. Заказчиков в Петербурге множество найдет.
— Нет, Иван Иванович, он от короля отпуск получить будет должен. Тут каждый месяц на счету будет. Заказчиков у него и во Франции предостаточно.
* * *Париж. Приемная маркиза де Мариньи. Де Мариньи, Жюбер, Токкэ.
— Господин маркиз, вы посылали за королевским советником господином Луи Токкэ?
— Да, Жюбер. Но я к тому же просил вас подготовить господина живописца к нашему разговору.
— Я выполнил ваше поручение, Ваше сиятельство, и, надеюсь, успешно.
— Каким образом?
— Что за идея? Причем тут разговор двух дам?
— Ваше сиятельство, я позволю себе ввести вас в некоторые подробности жизни этой семьи.
— Если в этом есть необходимость.
— Судите сами, Ваше сиятельство. Господин королевский советник женился на дочери своего учителя господина Натье.
— И что же? Такой брак среди художников, насколько мне известно, — вещь обычная.
— О да, как у всех ремесленников и артистов. Но мадам Токкэ, а в прошлом мадемуазель Мари-Катрин-Полин Натье, не только намного моложе своего супруга: Токкэ женился пятидесяти с лишним лет. У нее литературные амбиции.
— Вы находите в этом нечто удивительное? Может быть, для любой другой страны, но не для Франции же.
— Без сомнения. Только мадам Токкэ занимается жизнеописанием близких ей художников. Она закончила биографию отца и теперь обратилась к мужу. В результате мэтр очень считается с ее мнением и советами.
— Ах, так. Они недавно женаты?
— Еще нет десяти лет, но он за это время подошел к порогу старости, а она — к расцвету всех своих возможностей.
— Значит, вы были правы в вашем маневре, Жюбер. И что же решила госпожа Токкэ?
— Прежде всего моя супруга сумела ее заинтересовать Россией. Мадам полна нетерпения увидеть русский двор.
— Не хотите же вы сказать, что мэтр собирается ехать в этот Богом забытый край с женой?
— Вот именно, ваше сиятельство. Без мадам мэтр вообще не тронется с места.
— Это ее условие?
— Боже сохрани, его собственное. Но в данном случае мадам согласна на поездку. Весь вопрос в условиях — дешево это русскому двору не обойдется.
— Но русский двор никогда и не боялся расходов.
— Тем лучше, Ваше сиятельство. Вы предупреждены и, с вашего разрешения, я могу пригласить господина Токкэ.
— Да, конечно, просите.
— Господин королевский советник, его сиятельство маркиз де Мариньи ждет вас. Прошу!
— Господин маркиз…
— Умоляю, мэтр, без церемоний! После того как вы подарили мне такой прекрасный мой портрет, вы для меня посланец Аполлона, и это я должен приветствовать вас первым.
— Вы меня смущаете, Ваше сиятельство! Ваша снисходительность и доброта не знают границ.
— Напротив, очень даже знают. Вы составляете исключение, мэтр, но сегодня я принужден вас просить об одолжении, которое одинаково нужно королю, Франции и мне.
— Если это в моих силах, господин маркиз…
— Иначе я не стал бы к вам обращаться, Токкэ. Я знаю, как дорожите вы своим положением во дворце и насколько оно способствует вашим успехам. И тем не менее — российская императрица выразила желание быть изображенной кистью несравненного Токкэ. Она обратилась к нам с просьбой помочь убедить вас принять ее приглашение. И мы присоединяемся к ее просьбе.
— Я бесконечно польщен вниманием русской императрицы, но Петербург…
— Вы хотите сказать, слишком далеко, и вы не верите, что там живут знатоки живописи, достойные вашего таланта?
— Вы читаете мои мысли, Ваша сиятельство.
— Это нетрудно. Но примите во внимание, мэтр, что дорогу в Петербург до вас проделывали десятки, если не сотни ваших французских собратьев по искусству. И все они вполне благополучно возвращались на родину, разбогатевшие и довольные тем почетом, которого они удостаивались при русском дворе. Вас же касается личное приглашение.
— Ваше сиятельство, разрешите, я добавлю к вашим убедительным доводам несколько своих разъяснений, которые очевидны для вас как государственного деятеля, но могли не приходить в голову нашему достопочтенному мэтру.
— Охотно передаю вам слово, Жюбер.
— Господин Токкэ, я просто хочу напомнить, как важны сейчас для нашей с вами Франции добрые отношения с Россией. Франция вступила в войну, и притом на стороне Австрии. Удача не во всем сопутствует нашим войскам. Позиция России приобретает тем большее значение, и вы, мэтр, волей-неволей становитесь посланником доброй воли нашего короля.
— Вы возлагаете слишком большие обязанности на простого художника, господа. Я польщен, но так ли многое я сумею сделать?
— Достаточно многое, господин Токкэ. Поверьте, господин Жюбер не преувеличивает. К тому же он должен еще вам сказать, чего именно ждет от вас русская императрица.
— Полагаю, императорского портрета, Ваше сиятельство.
— Не только. У русской императрицы есть свои странности, мэтр. Она очень красивая женщина.
— Мне довелось видеть ее портреты.
— Постарайтесь выслушать до конца господина Жюбера, мэтр.
— О, простите мне мою бестактность!
— Так вот, мэтр, мне остается повторить: императрица была красивой женщиной, и несмотря на ту огромную власть, которой она облечена, это остается для нее главным. Она хочет нравиться и, как нелепо это ни звучит, она хочет кружить головы.
— Но особы, облеченные в порфиру, продолжают, при желании, кружить головы независимо от возраста. Так мне, по крайней мере, всегда казалось.
— И вы правы, мэтр. Но тщеславие Елизаветы состоит в том, чтобы нравиться без порфиры, и вы должны это иметь в виду. На ваших портретах она должна быть прежде всего ослепительной красавицей, которая бы нравилась самой себе.
— Ее следует просто обманывать: никаких следов возраста, господин Токкэ.
— Насколько же молодой она должна казаться, Ваше сиятельство?
