Сергей Баленко - Спецназ ГРУ в Афганистане
— Кто? — обернулся Вареник.
— Дед Пихто! — одновременно с командой «Марш!» бросил Вовка, и взвод загромыхал снаряжением.
* * *Автомат бьет по боку, песок ерзает по спине, заносит из стороны в сторону, пыль забивает глаза и глотку, пот разъедает ссадины. Ко всему этому вдобавок витает гнусный голос неутомимого Вареника:
— Подтянись, мужики! Подтянись! Не отставай!
Сначала голос глухо доносился откуда-то из-за пыли. Потом все громче, громче, пока Вареник не прокричал Вовке в самое ухо: «Подтянись!» — и подтолкнул тот самый песок за спиной.
«Какой-то Вареник еще будет командовать! Нет, Губин и не таких может проучить. Ну, погоди, Вареник!» Но возмущаться не было сил. Вовка напрягся, рванулся, и, споткнувшись о камень, позорно плюхнулся под ноги сержанту.
Черт с ним, с позором, хоть несколько секунд отдохнуть! И Губин по-рыбьи глотал горячий пыльный воздух, стараясь унять колючую боль в правом боку.
— Ну вставай, вставай, мужик! — нервно заторопил Вареник, взваливая на себя губинский мешок и автомат. Вовка безропотно, с трудом поднялся на ватные ноги и потрусил дальше, прижимая рукой бунтующую печень.
А Вареник, чуть впереди, уже торопил тоже отставшего гранатометчика:
— Давай, Ержан, нажми!
Губин догнал их и ухватился за свой мешок.
— Отдай!
— Да ладно, беги. Осталось немного! — ответил сержант. — Вон, уже почти все добежали, а вы, дохляки, тащитесь.
Под хриплый рев краснолицего лейтенанта Вовка с Ержаном последними пересекли черту финиша и рухнули на ближайший бархан.
«Отомстить бы за «дохляков» этому болвану!» — медленно шевельнулась мысль, но блаженство покоя вытравило злость, и Вовка даже не пошевелился, почувствовав на ногах мешок и автомат.
— На, промочи горло, — первым оторвался от земли гранатометчик и протянул фляжку, вытирая панамой лицо, остро и насмешливо поглядывая на него. — Откуда ты, бледнолицый? — спросил, принимая фляжку назад. Опять удивился себе Губин: надо бы сдачи дать за «бледнолицего», а вместо этого он равнодушно отвечает:
— Тугулымский я.
— Каких только наций на земле нет! — притворно удивился Ержан и удовлетворенно усмехнулся, увидев пришедшего в чувство соседа.
— Пентюх ты! «Наций!» Поселок такой — Тугулым…
— Вроде по-казахски звучит, а что-то не слышал я Тугулыма.
— Это под Тюменью.
— Ну то-то я и смотрю, не степной ты человек. Ничего, привыкнешь.
— Становись! — раздался могучий рев лейтенанта.
* * *Через два дня служба снова столкнула этих двух солдат и сержанта. Сдавали экзамены по огневой подготовке. Так получилось, что Вовка стрелял после Вареника, у которого результат был неважный — троечка. И Вовка тут уж дал волю мстительности: все мишени поразил на «отлично».
— Это вам не мешок с песком таскать! — покрикивал он после объявления результата.
А Ержан промахнулся из гранатомета в танковую мишень и потускнел.
— Держи хвост морковкой, Ержан! У душманов танков нет.
Даже сержант сегодня показался Вовке мировым парнем. Подошел, обрадованно пожал руку, восхитился искренне:
— О це гарно! С тобой в разведку не страшно ходить.
А еще через день роту подняли до восхода солнца и посадили в машины. И не потому, что из-за гула машин пропадал звук голоса, и не потому, что забившаяся под брезент пыль першила в горле, все молчали. Молчали потому, что ехали теперь не на учения. Каждый ехал навстречу своей судьбе. Уже шесть лет по ту сторону границы, среди таких же гор и зеленых лощин, в такой же пыли и духоте воюют наши ребята. Выполняют интернациональный долг. И отдают долг по присяге: не жалея жизни… Как воюют, никто не рассказывает. Матерятся и зубами скрипят…
Долгое дорожное оцепенение прервалось, когда где-то к обеду услышали гул авиационных двигателей, который тревожно и властно перекрывал уже привычное гудение их автоколонны.
Остановились. Построились. И один за другим нырнули в темную глубину огромного Ил-76.
* * *Громада самолета, казавшаяся такой устойчивой и ненадежной, вдруг накренилась, резко бросилась вниз, напомнив, что под сиденьем — бездна. Страх и тошнота подступили к горлу.
Еще не успев ни о чем подумать, Вовка глянул на сидевшего рядом Ержана, Ержан — на Григория, и все вместе — в иллюминатор. От их самолета отстреливались ярко-желтые звезды и, оставляя за собой дымные хвосты, уходили к земле постепенно затухающими гирляндами.
— Тепловые ловушки! Тепловые ловушки! — пронеслись по самолету возгласы догадливых. В это сразу все поверили, потому что и наслышаны были о них, и очень уж хотелось, чтобы это были не душманские ракеты.
И опять все трое глянули друг на друга теперь уже обычными, похожими на свои, глазами, а не теми — мгновение назад — чужими, окаменело-слюдяными, неживыми. Забыть, скорее забыть тот позорный миг! И любить, любоваться игрой гирляндных отражений в лукавых щелочках Ержана! Даже Варенику показались милыми ехидные глаза Губина. И можно теперь от души посмеяться над проклятиями Вовки в адрес «недоучек» летчиков, которые не умеют водить этот «баклажан», мягко посадить не могут, не дрова ведь везут…
— Яка нижна людина! — подтолкнул Ержана Вареник, кивая на Губина, но того так просто не уколешь.
— Нашел нежного! Если тебе нравится быть дубовым поленом — пожалуйста! А я требую человеческого к себе отношения. Ты мне покажи класс, подай мягкую посадку!
И в это время самолет тяжело коснулся земли, сразу переключив двигатели на торможение.
Сели! Все трое невольно одновременно вздохнули. Впрочем, им показалось, что вместе с ними вздохнули все двести молодых солдат, доставленных в Афганистан в этом мрачном дюралевом ящике.
Загрохотала аппарель в хвосте самолета, постепенно открывая другую страну, где им…
Что здесь им? Проходить обязательную воинскую службу положенные два года? Выполнять свой гражданский долг, как требует Конституция СССР? Или, как теперь говорят, интернациональный долг?
Или не окажется этих двух лет? Хватит двух дней, двух минут, двух секунд…
В проеме нарисовалось сначала предвечернее прокаленное палевое небо, потом чуть потемнее, но такой же палевый горизонт, который загораживали стоящие цепочкой «КамАЗы» и одноэтажные строения. А у последних ступенек скользкой алюминиевой дорожки, по которой из темноты чрева самолета выходили на яркий свет солдаты, стояла группа странно одетых людей: в непривычных глазу бушлатах и кепках с длинными козырьками, но в наших, советских, погонах.
— Здорово, щеглы! — приветствовал их один из этой группы. Вовке почему-то не понравился толстый ефрейтор, напоминавший объевшегося тыловика из анекдотов.
— Бачилы поздоровше! — выкрикнул он из толпы, подделываясь под голос и манеру Вареника. Ефрейтор свирепо оглядел толпу, но не увидел за широким телом Вареника маленького Губина и уже не спускал с Григория злых глаз, поджидая его как удав кролика. Он отбирал у солдат военные билеты, остальные что-то помечали в бумагах.
— Вареник Григорий, — назвал себя поравнявшись с ним сержант, подавая билет.
— Ага, Варэник! — злорадно передразнив его украинский акцент, кивнул ефрейтор и обратился к солдату со списком: — Коля, пометь-ка этого щегла. Я с ним разберусь на пересылке.
Теперь в строю, по пути на пересылочный пункт, глядя на маячивший впереди затылок Вареника, Вовку терзала совесть: из-за его озорства попадет Гришке ни за что.
Прибывших разместили в каких-то «модулях», тех самых одноэтажных строениях, что нарисовались за откинувшейся аппарелью.
— Что ли, по-афгански барак модулем называется? — прикидывается дурачком Вовка, устраиваясь в столовой рядом с молчаливым и обиженным Григорием. Ержан популярно растолковывал, что такое модуль, но Вовку больше бы устроило хоть ругательство, но от Вареника. А тот молчал.
Как быстро здесь темнеет! Входили в столовую засветло, а вышли в кромешную темь. Оказалось, у всех кончилось курево, и тут Вовке представился случай растопить лед между ним и Гришкой. Он, как фокусник, откуда-то из-под воротника извлек сложенную в маленький треугольник десятку, провезенную из Тугулыма, через все таможенные досмотры сюда, в Афган. Ему показалось в темноте, что подобрели глаза Вареника, хоть он ничего и не сказал. Все трое вошли в ярко освещенный магазин военторга.
От импортного изобилия, красочности упаковок разбежались глаза, захватило дух. Губин, протянув продавцу купеческим жестом десятку, небрежно бросил:
— Сигарет, печенья и три сока! Сдачи не надо!
— Че ты мне суешь? — оскорбилась ярко накрашенная продавщица, отшвырнув губинскую десятку, и тут же заулыбалась вошедшему красавцу десантнику, одетому как на парад: огромный белый аксельбант, орден Красной Звезды, лихо заломленный берет.
