Игорь Фроянов - Грозная опричнина
Итак, рассказы Ивана Грозного и Андрея Курбского о Сильвестре и Алексее Адашеве как о всевластных советниках, ограничивающих вместе с другими членами Избранной Рады русское «самодержавство» середины XVI века, находят убедительное подтверждение в некоторых независимых источниках, рассмотренных нами выше. Практическая деятельность Сильвестра и Адашева является ярким свидетельством их доминирующей роли в политической жизни Руси обозначенного времени.
* * *Сильвестр и Адашев вряд ли достигли бы столь значительной власти, не осуществи они «кадровой перетряски», преследующей цель внедрения своих агентов в правительственные сферы. Едва войдя в доверие к царю Ивану, эти деятели кардинальным образом изменили состав Боярской Думы. Большой интерес в этой связи представляют наблюдения А. А. Зимина, который пишет: «Состав Думы резко увеличился: вместо 12 человек бояр, входивших в нее в 30-х годах XVI в., в Думе к концу 1549 г. насчитывалось 32 боярина, причем характерно, что десять бояр получили свои звания уже после февраля 1549 г., в их числе был ряд сподвижников главы правительства Алексея Адашева. О князе Дмитрии Ивановиче Курлятеве как о «единомысленнике» князя Курбского и его «приятелей» говорит сам Иван Грозный. Близок к Адашеву был и Иван Васильевич Шереметьев, постриженный позднее в цитадели нестяжательства — Кирилло-Белозерском монастыре, который поддерживал Сильвестра. Входил в Избранную раду Михаил Яковлевич Морозов. Всего боярами стали после московского восстания 1547 г. 18 человек, т. е. больше половины состава бояр Думы в конце 1549 г. получило свои звания после восстания… Сходная картина наблюдается и при изучении состава окольничих. Из девяти человек шестеро получили свои звания в 1549 г., двое в 1547 г. (в годы боярского правления было всего 2–3 окольничих)»{281}. Перед нами настоящая, так сказать, кадровая революция, произведенная теми, кто спровоцировал народные волнения в Москве летом 1547 года, кто воспользовался в своих интересах душевным состоянием Ивана IV, возжелавшего править подданными во имя правды, любви и согласия.
А. А. Зимин полагает, что «увеличение в три раза численности состава Думы свидетельствовало о стремлении правительства ослабить политическое влияние нескольких аристократических фамилий, монопольно распоряжавшихся Думой в малолетство Ивана Грозного»{282}. Быть может, А. А. Зимин прав, но лишь отчасти. Основной смысл столь решительных перемен в количественном составе Боярской Думы заключался, на наш взгляд, в стремлении создать Сильвестру и Адашеву опору большинства в этом высшем государственном учреждении страны. Цель здесь ясна: усиление власти Сильвестра и Адашева, необходимое для успешного проведения намеченных Избранной Радой реформ. Следует согласиться с А. И. Филюшкиным, что в данном случае надо вести речь о приходе в правительство будущих реформаторов{283}. Их значительный приток в Боярскую Думу расширил фактические прерогативы и степень участия этого правящего органа в государственных делах{284}. Прав, таким образом, и А. Г. Кузьмин, верно уловивший «тактический характер расширения состава Думы»{285}. Однако не следует забывать, что за этим в придворной игре тактическим ходом скрывалась политика, затрагивающая основы Русского государства в его прошлом, настоящем и будущем. Поэтому следует согласиться с И. И. Смирновым, который говорил, что изменения в составе Боярской Думы после 1547 года «носят отчетливо выраженный политический характер»{286}. В этой общей постановке вопроса И И. Смирнов, безусловно, прав. Но с ним нельзя солидаризоваться в определении конкретных политических причин, вызвавших радикальные изменения в составе Боярской Думы. Исследователь уверен, будто все эти изменения «стоят в прямой связи с общим характером политики правительства Ивана IV — политики, обращенной своим острием против «великих родов» княжеской знати, и вместе с тем свидетельствуют о выдвижении на первый план политической сцены представителей тех кругов, которые поддерживали эту политику»{287}. Не следует преувеличивать степень борьбы правительства царя Ивана против «великих родов», хотя нельзя не признать того, что она велась, стимулируемая дурными воспоминаниями государя о времени боярского правления. И все же борьба против родовитого боярства, призванная подорвать политическое могущество отдельных аристократических фамилий, не могла быть сокрушающей, поскольку наталкивалась на местничество, имеющее глубокие и прочные корни в московской жизни той поры. А. А. Зимин, говоря о резком увеличении в конце 40-х — начале 50-х гг. численного состава Боярской Думы как меры по ослаблению политического влияния «нескольких аристократических фамилий», замечал, что «в силу существования системы местничества это мероприятие было половинчатым: в Думу попадали новые лица, но все же из знатнейших боярских и княжеских фамилий»{288}.
Трудно поверить, что Сильвестр и Адашев, склонившие Ивана к обновлению и увеличению состава Боярской Думы, не понимали слабой в условиях существования местничества эффективности этих перемен в борьбе против «великих родов» русского боярства. Значит, дело было не столько в аристократических родах, сколько в конкретных лицах, которым доверяли и на которых полагали опираться Сильвестр и Адашев. Отсюда следует, что поп Сильвестр с Алексеем Адашевым могли убеждать Ивана IV произвести решительные перемены в составе Боярской Думы, играя на негативном со времен боярского правления отношении царя к «великим родам» княжеской знати, тогда как на самом деле думали о том, как расширить Думу за счет своих реальных и потенциальных сторонников, чтобы таким образом укрепить собственное политическое положение. И они сумели добиться желаемого, перехитрив молодого, а потому неопытного и доверчивого царя.
А. Л. Хорошкевич делит обновленную Думу на две группы — сторонников царя и приверженцев прежнего, боярского правления{289}. Но боярское правление — явление исключительное, возможное при чрезвычайных обстоятельствах: пустующем троне или малолетстве государя. В середине XVI века не было ни того, ни другого, и вопрос о боярском правлении не стоял. Правда, он, было, обозначился во время тяжелой болезни царя в марте 1553 года, но очень скоро по выздоровлении государя потерял реальный смысл. Поэтому правильнее, на наш взгляд, предполагать наличие в измененном составе Думы групп сторонников Ивана IV и приверженцев («советников») политического тандема Сильвестр — Адашев. Доброхоты временщиков, как показали дальнейшие события, господствовали в Боярской Думе. Кстати, нелишне было бы напомнить о том, что схожую картину рисовал также Иван Грозный, рассказывая о том, как Сильвестр и Адашев верховодили в Думе, «припустив» в нее своих людей. Следовательно, царь в данном случае, как и во множестве других, воспроизводил не вымышленные, а действительные факты.
Кадровые перемены коснулись не только Боярской Думы, но и других правительственных учреждений. Произошли, в частности, изменения и в персональном составе дворцовых учреждений{290} и приказов{291}. Можно думать, что так было повсюду, во всех властных структурах. Не зря Иван Грозный потом скажет, что Сильвестр и Адашев с «единомысленниками» своими «ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша»{292}. Одних людей они привлекали на свою сторону членством в Боярской Думе{293} и разными должностями, а других — всякого рода пожалованиями, в том числе земельными («почали причитати к вотчинам и ко градом и к селом; еже деда нашего великого государя уложение, которые вотчины у вас взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас даятися, и те вотчины, ветру подобно раздаяли неподобно, и то деда нашего уложение разрушили, и тем многих людей к себе примирили»){294}. При этом Сильвестр и Адашев старались привлечь к себе «молотчих детей боярских», надеясь на их поддержку{295}. Но это не значит, что временщики отдавали безусловное предпочтение дворянам перед боярами. Стремление Сильвестра и Адашева обновить кадры во всех звеньях государственного управления свидетельствует, на наш взгляд, о том, что для них борьба с боярской аристократией являлась если не вовсе незначимой, то, во всяком случае, второстепенной. Главную задачу они видели в том, чтобы подчинить своему влиянию властные структуры Русского государства. Но разрешить эту задачу можно было лишь при содействии представителей «великих родов». Сильвестр и Адашев, конечно же, пользовались услугами высшей знати, имея в ее рядах немало сторонников.
Р. Г. Скрынникову кажется, что перемены в составе правящих верхов, происшедшие после Московского восстания и падения Глинских в июне 1547 года, не имели принципиального значения{296}. «Сколь бы существенными ни были перемены в составе придворных группировок, не они определяли ход и направление преобразований», — утверждает историк{297}. По нашему мнению, это — ложный взгляд, уводящий в сторону от действительного развития событий. Растянувшиеся на некоторое время радикальные изменения в кадровом составе правящей верхушки необходимо рассматривать как некое подобие ползучей революции, направленной на ликвидацию сложившегося в России к середине XVI века церковно-политического строя. Эта направленность обнаруживается в практической деятельности новой власти.
