Созерко Мальсагов - Адский остров. Советская тюрьма на далеком севере
Самое изнурительное — перевозка леса в зимнее время. Этот труд совершенно невыносим. Приходится стоять по колено в снегу, отчего бывает трудно двигаться. Огромные стволы, срубленные топорами, падают на арестантов, иногда убивая их на месте. Облаченные в лохмотья, без рукавиц, в одних только лаптях, заключенные с трудом удерживаются на ногах от слабости, вызванной недоеданием. Их руки и все тело промерзают насквозь от мучительного холода.
Минимальное дневное задание таково: четыре человека должны срубить, наколоть и сложить четыре кубических сажени (сажень — около двух ярдов) леса, и пока они это не выполнят, им не дозволено возвращаться в лагерь. Возможные осложнения, связанные с внешними работами, состоят в том, что, если заключенные не выполняют дневного задания точно ко времени возвращения в лагерь, то шпана штурмом завладевает кухней, и контрреволюционеры остаются без обеда.
Однажды меня и других контрреволюционеров послали на берег реки Кемь рубить лес, в котором была большая нужда. Поэтому на работу нас выгнали в пять часов утра. Как правило, смена часовых происходит в полдень. Но на этот раз по какой-то причине замена нашему караулу не была вовремя послана в лес. Красноармейцы, не отличающиеся особой дисциплинированностью, отвели нас обратно в лагерь, чтобы там смениться. Торопов отругал их и вызвал новый конвой. И мы снова проследовали в тот же лес под охраной — на работу без перерыва на обед. А обратно в лагерь вернулись только в четыре часа утра. Иными словами, мы проработали на страшном холоде девятнадцать часов, исключая два внеплановых перехода из лесу в лагерь и обратно, без отдыха и еды.
На Соловках все, что только можно было расхитить, давным-давно расхитили. И все, что можно продать, уже продали. Чтобы изыскать новые ресурсы, власти заключают разные крупные трудовые соглашения на территории «автономной республики Карелии». Например, о строительстве дороги от Кеми до Ухты. Но видя, что самой Карелии грозит безработица, ВЦИК республики пожаловался в Москву на CЛOH, так как последний мог лишить куска хлеба карелов. Соглашения были аннулированы. Но соловецкая администрация, тем не менее, извлекла из них пользу. Случилось следующее. Ногтев передал на рассмотрение в Москву проекты совершенно невыполнимых трудовых обязательств на территории Карелии и запросил денежные ассигнования и спирт (последний предназначался для рабочих, надрывающихся на болотах). Как только деньги и спирт были доставлены, их сразу же поделили между собой чекисты. Причем большую долю получили ближайшие друзья Ногтева.
Так как строительные и коммерческие проекты не приносили ощутимого дохода, соловецкие власти решили улучшать свое благосостояние путем урезывания пайков. Это они и осуществляли. Теперь каждый заключенный, несмотря на всю тяжесть выполняемой им работы, стал получать один фунт черного хлеба. Хлеб выдается сразу на десять дней, и к концу этого срока становится твердым, как камень. Он всегда плохо выпечен; делают его из несвежей муки, предающей хлебу горький привкус.
Дважды в день заключенных кормят горячей пищей. Обед состоит из тарелки супа, сваренного из заплесневелой трески. В эту зловонную жидкость не добавляется ни куска масла. На ужин подается миска каши из проса или гречки, опять же без масла. Довольно часто контрреволюционеры остаются вовсе без ужина, так как шпана, проиграв в карты свои порции, до единой крошки разграбляет кухню.
Согласно лагерной документации, каждому заключенном ежедневно причитается три золотника сахару, т. е. тридцать золотников сахара на человека, с расчетом на десять дней. (Золотник составляет одну и девяносто шестую от русского фунта). На самом же деле, каждый арестант получает полстакана полузамерзшего жидкого сахара на декаду — вес его составляет всего десять-двенадцать золотников. Чекисты разбавляют сахар водой и таким образом из каждого пайка выкраивают восемнадцать-двадцать золотников, что в условиях лагеря с несколькими тысячами заключенных в итоге составляет прибыль в два-три десятка пудов.
В документах также оговорено: заключенные получают одну восьмую фунта масла и столько же табаку. На самом деле, в лагере не выдается ни то, ни другое. Бочонки с маслом и сотни тонн табаку сбываются начальством в Кемь, а деньги прикарманиваются.
И наконец, по инструкции для каждого заключенного, находящегося на тяжелых физических работах, предусмотрено вознаграждение в тридцать пять копеек (на карманные расходы). Деньги на это присылались московским правительством дополнительно к обычному бюджету. Ни один арестант не получил этих тридцати пяти копеек. Каждый грош из «премии» идет в карманы чекистов.
Возможно даже, что до «смены кабинета» питание на Соловках было лучше, чем сейчас. Тогда заключенные получали хотя бы консервы, большая часть которых (их хватило на два года) была оставлена англичанами. Создается впечатление, что все эти пайки служат целям уничтожения арестантов, умирающих медленной голодной смертью. По моим подсчетам, человеку, занятому тяжелым физическим трудом, такого десятидневного пайка едва хватает на двое-трое суток.
Как я уже говорил выше, политические получают «улучшенный» паек, которого тоже едва хватает.
Красноармейцам выделяется «северный» паек. Он включает большое количество масла, жиров, белого хлеба и даже спирта.
Глава 13
Больничные ужасы
Больницы без лекарств — «Заключенные не должны болеть» — Сумасшедшая у власти — В смерти арестантов заинтересованы — Добрый чекист
«Медпомощь» на Соловках фактически является медицинской беспомощностью — отчасти из-за нехватки средств, отчасти из-за безучастности лагерной администрации и секретных предписаний Московского ГПУ. Единственно доступным лекарством является смерть.
Санитарные условия лагерей ужасны. Не только бараки, кухни, отхожие места и прочие постройки находятся в невероятно грязном состоянии. На Соловках даже «больницы» справедливо могут быть названы рассадниками эпидемий. Сырость, болотистая местность, отвратительная вода, миллионы комаров и вшей — все это в огромной степени способствует возникновению и распространению заболеваний.
У заключенных нет ни сменного белья, ни мыла, ни надлежащей одежды и обуви. Ослабленные постоянным недоеданием и тяжелой работой, они почти не в состоянии сопротивляться недугам.
«Больница» расположена в Кремле Соловецкого монастыря. Слово взято в кавычки потому, что в больнице этой нет никаких лекарств; постели больных ужасно грязные; пациентам выдается обычный голодный паек; само же помещение почти никогда не отапливается.
Врач, ответственный за больных, сам из числа заключенных, неоднократно пытался убедить начальника УСЛОНа в том, что отсутствие лекарств, постельного белья (больные лежат на голых досках), мыла, съедобной пищи и уборной внутри самой больницы (пациенты вынуждены выходить на улицу при любой температуре, даже зимой) сделают лечение арестантов ничем иным, как умышленным убийством. Но соловецкая администрация всегда отказывала в такого рода просьбах. На Соловки прибывают все новые и новые тысячи заключенных, и нужно очищать бараки от «лишних элементов». Однажды Ногтев на полном серьезе заявил: «Болеть — занятие не для заключенных».
Другим, довольно типичным, образчиком соловецкой медицинской помощи является «больница» на Поповом острове. Ее возглавляет женщина — Львова Мария Николаевна. Это опытный врач. До своей ссылки она служила в Красном Кресте и побывала буквально на всех фронтах империалистической и гражданской войн. Впоследствии Львова стала «сексоткой» (секретной агенткой ГПУ), но после того как было установлено, что Мария Николаевна «неосторожно высказывалась о тайных делах ГПУ», ее выслали на Соловки сроком на пять лет.
Эта женщина, возможно и неплохая в глубине души, была совершенно изуродована работой на ГПУ и соловецкой жизнью. Она утратила всякий самоконтроль. Никто на Соловках, будь то даже самый развращенный преступник, не ругался с таким большим мастерством, с каким это делала больничная начальница, адресовавшая людям и даже самому Богу наигрязнейшую брань. Часто уголовники ходили в больницу только затем, чтобы позаимствовать из лексикона Львовой непристойности, являвшиеся одними из самых последних ее изобретений.
Никто на Соловках (ни из мужчин, ни из женщин) не пьет так много и не доводит себя до такого скотского состояния, как Мария Николаевна. Она находится на самой низкой ступени нравственной деградации. Ее забота о больных была именно такой, какую и следовало ожидать от подобного существа. Для Львовой человеческая жизнь утратила всякую ценность. Уже сами по себе соловецкие больницы являются твердой гарантией того, что оказавшиеся в них пациенты умрут. И Львова своей грубостью, полным равнодушием к людским страданиям, которое выдает в ней бездумного человека, ускоряет смерть больных. Когда пациенты жалуются на ужасные условия в ее больнице, она всегда отвечает: «Чем хуже, тем лучше. Многие из вас еще попляшут». И при этом пускает в ход совершенно непечатные выражения.
