Марина Федотова - Санкт-Петербург. Автобиография
В Ленинграде «чистки» проводились и раньше: так, в 1925 году по обвинению в создании контрреволюционной монархической организации были арестованы выпускники Александровского лицея (так называемое «дело лицеистов»), затем прогремели дело офицеров Балтийского флота и «ордена мартинистов» (1926), дело офицеров лейб-гвардии Финляндского полка, «ордена Св. Грааля», скаутов и спортивного общества «Сокол» (1927), дело «Космической академии наук» (1928, Д. С. Лихачев и др.), «Академическое дело» и «Гвардейское дело», начались массовые аресты монашества: в 1932 году в один день в тюрьмы были заключены практически все монахи города.
В начале же 1930-х годов, когда стал формироваться культ личности И. В. Сталина и происходило устранение всех, кто хоть в малейшей степени выражал несогласие с восхвалениями в адрес «великого вождя и учителя», репрессии приобрели массовый характер.
Формальным поводом для ужесточения репрессий в Ленинграде стало убийство 1 декабря 1934 года лидера местной партийной организации С. М. Кирова (Кострикова). Это убийство совершил Л. В. Николаев, по одной из версий – тайный сотрудник НКВД (эта же версия утверждает, что убийство Кирова организовали по личному указанию Сталина, но документальных подтверждений нет).
Соратник Кирова М. В. Росляков вспоминал:
Вдруг в пятом часу мы слышим выстрелы – один, другой... Сидевший у входных дверей кабинета Чудова завторготделом А. Иванченко первым выскочил в коридор, но моментально вернулся. Выскочив следом за Иванченко, я увидел страшную картину: налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута вправо), фуражка, козырек которой уперся в пол, чуть приподнята и не касается затылочной части головы; слева под мышкой – канцелярская папка с материалами подготовленного доклада: она не выпала совсем, но расслабленная рука ее уже не держит. Киров недвижим, ни звука, его тело лежит по ходу движения к кабинету, головой вперед, а ноги примерно в 10–15 сантиметрах за краем двери приемной Чудова. Направо от этой двери, тоже примерно в 15–20 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, руки его раскинуты, в правой находится револьвер. Между подошвами ног Кирова и этого человека чуть более метра...
Подбегаю к Кирову, беру его за голову... шепчу: «Киров, Мироныч». Ни звука, никакой реакции. Оборачиваюсь, подскакиваю к лежащему преступнику, свободно беру из его расслабленной руки револьвер и передаю склонившемуся А. И. Угарову. Ощупываю карманы убийцы, из кармана пиджака достаю записную книжку, партийный билет... Угаров, через мое плечо, читает: «Николаев Леонид...» Кто-то из подбежавших хочет ударить ногой этого Николаева, но мы с Угаровым прикрикнули на него – необходимо честное следствие, а не поспешное уничтожение преступника...
Секретари сообщают в НКВД, вызывают Медведя, санчасть. Запыхавшись, подходит отставший в большом коридоре охранник Кирова – Борисов. Вызываем Медицинский пункт Смольного. Прибегают медяки, захватив с собой сердечные средства, подушку с кислородом. Прибегает Медведь, в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Он в полной растерянности. С ним приехал начальник санчасти НКВД С. М. Мамушин. Надо поднять Кирова и перенести в его кабинет. Вызваны профессора и следственные власти. Все это происходит в какой-то короткий, но страшный напряженный миг.
Теплится надежда, решаем поднять безмолвного Кирова и перенести в кабинет. Чудов, Кодацкий, Зернов и другие бережно берут тело Кирова, я поддерживаю его голову, из затылка сочится мне на руки кровь. Вносим через приемную в кабинет, кладем на стол заседаний. Расстегиваю воротничок гимнастерки, снимаю ременный кушак, пытаюсь найти пульс и, кажется, как будто нашел его... Увы... Пробуем кислород... безнадежно...
Писатель К. М. Симонов делился впечатлениями о реакции общества на убийство Кирова:
Тому, в чьей памяти не остался декабрь 34-го года, наверное, даже трудно представить себе, какой страшной силы и неожиданности ударом было убийство Кирова. Во всей атмосфере жизни что-то рухнуло, сломалось, произошло нечто зловещее. И это ощущение возникло сразу, хотя люди, подобные мне, даже не допускали в мыслях всего, что могло последовать и что последовало затем. Было что-то зловещее и страшное и в самом убийстве, и в том, что оно произошло в Смольном, и в том, что туда сорвался и поехал из Москвы Сталин, и в том, как обо всем этом писали, и как хоронили Кирова, и какое значение все это приобрело.
Я не представлял себе тогда реального места Кирова в партии, знал, что он член Политбюро, и только. Он для меня не стоял в ряду таких имен, как имена Калинина, Ворошилова или Молотова. Но когда его убили, это имя – Киров – вдруг стало для меня, как и для других, какой-то чертой, до которой было одно, а после стало другое. Словно в воздухе повисло что-то такое, что должно было разразиться, чем – неизвестно, но чем-то разразиться. Мы в силу возраста и опыта своего не были и не могли быть пророками, не могли предвидеть будущее, но факт остается фактом: с убийством Кирова в сознание нашего поколения вошел элемент чего-то трагического. Это трагическое не только произошло, но оно еще и нависло где-то в будущем. Думаю, что я не пишу сейчас неправды; думаю, что это, может быть, тогда бы по-другому сформулированное ощущение было, и если говорить о моем поколении тогдашних девятнадцатилетних, было не только у меня.
Для жителей Ленинграда гибель Кирова обернулась так называемым «кировским потоком»: таково было обиходное название массовых репрессий, которые обрушились на город. В конце декабря 1934 года состоялся процесс «Ленинградского центра», 14 обвиняемых расстреляли, остальных приговорили к заключению; год спустя были высланы из Ленинграда 663 сторонника бывшего руководителя Ленинградской парторганизации Г. Е. Зиновьева и состоялась операция «Бывшие люди», затронувшая не только бывших дворян и купцов, но и профессуру и деятелей искусства (причем высылка «бывших» из города продолжалась вплоть до 1953 года, достаточно упомянуть печально известную «борьбу с космополитами»). Всего в 1934–1935 годах из Ленинграда и области были выселены 39 660 человек, а 24 374 человека приговорили к различным наказаниям.
Среди жертв репрессий оказался и сын Н. С. Гумилева и А. А. Ахматовой будущий историк Л. Н. Гумилев. Он вспоминал: «В ленинградской тюрьме “Кресты” я – узник, без сил и без движения после допроса. Постепенно ко мне возвращается сила жизни, и я вижу через небольшое отверстие под потолком на каменном полу отраженный свет, идущий из Вселенной. Во мне начинает просыпаться жизнь. Вот она, энергия, биосфера! Солнечный свет. Люди – живые существа, они подобно всему сущему имеют свой запас энергии, и если растения живут благодаря фотосинтезу – энергии солнечного света, несущегося с бешеной скоростью к нам, так и этносы должны в своей исторической жизни обладать запасом энергии и расходовать ее».
Сегодня в Санкт-Петербурге стоит памятник жертвам политических репрессий и «Большого террора» – Соловецкий камень на Троицкой площади.
Вторая мировая война и начало блокады, 1941 год
Георгий Жуков, Николай Тихонов, Анна Ахматова, Галина Вишневская
Атмосфера всеобщей подозрительности и страха удивительным образом сочеталась с искренней верой советских людей в светлое будущее, с неподдельным энтузиазмом, как трудовым, так и бытовым, с уверенностью, что завтра станет совсем хорошо – надо лишь «чуток перетерпеть». Народ страны Советов, как однажды выразился Сталин, «радостно преодолевал трудности» – строил заводы и электростанции, осваивал Сибирь, Дальний Восток и Арктику (в 1933 году из Ленинграда в сопровождении ледокола «Красин» вышел пароход «Челюскин» с экспедицией И. В. Папанина), совершал трудовые подвиги и покорял небо, мечтал о мировой и даже космической революции («Аэлиту» А. Н. Толстого многие воспринимали не как фантастический роман, а как своего рода пророчество). Безусловной радостью для городской детворы было открытие в 1937 году в Аничковом дворце Дворца пионеров (сейчас Городской дворец творчества юных), на открытии с приветственным словом выступил С. Я. Маршак.
Мечты и надежды опрокинула война, в советской историографии получившая название Великой Отечественной, а всему миру известная как Вторая мировая.
