Марина Федотова - Санкт-Петербург. Автобиография
Будучи главным инженером Ленинградского завода слабого тока, т. е. завода телефонного «Заря», он сконструировал телефон. Когда же он был изготовлен в большом количестве и когда было затрачено большое количество средств, телефон оказался с дефектом, и изобретателя посадили. Ему было лет 53, и он страдал туберкулезом до такой степени, что не мог уже ходить на прогулке по кругу, а ходил по диаметру круга и был досрочно освобожден и послан для работ на Урал. Ему было велено взять свои вещи. Он взял свои вещи и, попрощавшись с нами, не пошел, а полетел к своей Отильде на Карповку, № 19. Ему был дан наказ 30/VII отбыть в Москву, для дальнейшего направления. Казаков тоже был взят с вещами, и судьба была кое-как обнаружена. Он оказался на Шпалерке, где он и раньше был. Я же пока оставался все в той же камере 613.
Главный инженер Хабаров был мудрец большой. Своим искусством он сумел из газетной бумаги устроить стол для игры в домино, рукомойник, табуретку, вешалки. Однажды входит в камеру начальник. Увидев все сделанное, удивился и полюбопытствовал, при помощи каких инструментов все это изготовлялось. Ведь нужен был инструмент режущий. Между тем, когда надзор принимает арестованного для водворения в камеру, его самым тщательным образом обыскивают и отнимают всякие металлические предметы, вплоть до пуговиц и иголок. Увидев следы работ, исполненные при помощи режущего инструмента, начальник спросил: «Чем вы резали?» «Это наш секрет», – отвечает Хабаров. «Признайтесь, ничего вам за это не будет, мне хочется знать, что у вас есть». Тогда Хабаров достает из кошелька бронзовый пятак с отточенным о кирпич краем и подает начальнику. Начальник, взяв пятак в руки и посмотрев, удивился изобретательности, покачал головой, улыбнувшись, вышел из камеры. Хабаров считал себя верующим и каждое утро становился на молитву и, заложив руки за спину и выставив правую ногу вперед, читал молитву «Отче наш». Казаков считал себя неверующим.
Наблюдая за Хабаровым во время его молитвы, он упрекал его в неблагословенном стоянии на молитве, говоря: «Уж, Александр Михайлович, если то нужно и стоять на молитве как подобает, а не так, как стоите вы. Станет, руки заложит назад, ногу выставит вперед, как фарисей, и разглагольствует, фамильярничает с Богом». Казаков имел тревожный сон. Иногда по ночам он сильно кричал. Хабаров с насмешкой ставил ему за это на вид, уверяя, что сон у него беспокойный оттого, что он не молится. Казаков в царское время отбывал высылку за свою революционную подпольную работу. Хабаров ему, бывало, говаривал: «Вы добивались революции и добились». «Да разве этого добивались?» – отвечает, бывало, Казаков своему коллеге по положению, говоря со гневом и возмущением по поводу установившегося в стране режима.
Ленинградская архитектура и коммуналки, 1930-е годы
Владимир Ульянов (Ленин), Михаил Зощенко, Лидия Чуковская
Городу, охваченному «революционным угаром», долгое время, почти двадцать лет, было не до украшательства: одними из последних памятников архитектуры, построенных до «начала безумия», стали особняк балерины М. Ф. Кшесинской на улице Куйбышева (бывшей Большой Дворянской) и магазин Ф. Л. Мертенса на Невском проспекте, а также Новый Пассаж на Литейном. В первые послереволюционные годы архитектура из практической превратилась в «бумажную»: архитекторы составляли проекты, которые вряд ли могли быть воплощены, и соревновались в гигантомании. Так, В. Е. Татлин спроектировал памятник Третьему Интернационалу высотой около 400 метров и опорами на обоих берегах Невы. В конце 1920-х годов архитектура вновь стала практической, и в Ленинграде на краткий срок восторжествовал модный в ту пору конструктивизм.
На улице Рубинштейна, в историческом центре, появился «Дом-коммуна», более известный под прозвищем «Слеза социализма»; были построены здания Фрунзенского универмага и Дома Советов на Московской площади. А самое знаменитое строение ленинградского конструктивизма – Большой дом на Литейном, проект Н. А. Троцкого, штаб-квартира ГПУ – НКВД. В подвалах этого дома на допросах и в камерах предварительного заключения побывало множество ленинградцев. О. Ф. Берггольц, «голос блокадного Ленинграда», после выхода «на волю» вспоминала: «Ощущение тюрьмы сейчас, после пяти месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после освобождения. Не только реально чувствую, обоняю этот тяжелый запах коридора из тюрьмы в Большой Дом, запах рыбы, сырости, лука,стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние обреченности, безвыходности, с которыми шла на допросы... Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: “живи”».
(О Н. А. Троцком следует сказать особо. Архитектору неоднократно предлагали сменить фамилию, особенно когда началась борьба с троцкизмом. Как вспоминает внучка архитектора Е. Забинкова, «ему предлагали изменить одну букву в своей фамилии и стать, скажем, Троицким, или Тронским, после чего обещали назвать улицу в Московском районе его именем. Дед отвечал: “Пусть Лев Троцкий меняет, потому что для него это псевдоним, а для меня фамилия”». Этот зодчий также не избежал гигантомании: в 1936 году он предложил возвести 100-метровую статую Ленина в Ленинградском порту, но проект, по счастью, не был осуществлен.)
Также к зданиям так называемой сталинской архитектуры принадлежат жилые дома на Московском проспекте и на проспекте Стачек, жилмассив на Лесном проспекте и Дом политкаторжан на Троицкой площади, а также ряд школ и дворцов культуры и даже мясокомбинат на Московском шоссе (тоже проект Н. А. Троцкого).
Все эти здания – наглядные, зримые образы «нового стиля и нового быта»; однако новый быт формировался прежде всего внутри жилых и чиновных помещений, скрывавшихся за помпезными фасадами.
Если отличительной чертой Петербурга конца XIX века были бесчисленные доходные дома, то в XX столетии им на смену пришли печально известные коммунальные квартиры, попросту – коммуналки.
После революции в городе начались принудительные уплотнения (вспоминается «Собачье сердце» М. А. Булгакова и его блестящая киноинсценировка). Порядок уплотнений описал В. И. Ульянов (Ленин) в статье «Удержат ли большевики государственную власть».
Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих (из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующим ей), затем 1 интеллигент и 8 человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает ее, находит 5 комнат на двоих мужчин и двух женщин.
«Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, вам обязательно потесниться. Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 работы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем в вашей семье двое незанятых полурабочих, способных выполнить легкий труд: гражданка 55 лет и гражданин 14 лет. Они будут дежурить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за правильным распределением продуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст этого государственного приказа, а вы будете любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его».
Нормы уплотнения составляли 10 квадратных метров на взрослого и 5 квадратных метров на ребенка; с 1924 года эти нормы сократили до 8 квадратных метров вне зависимости от возраста проживающего. Приток в Ленинград нового населения, вызванный индустриализацией, вел к тому, что и новые нормы соблюдались далеко не всегда, а поскольку заселяемая квартира находилась в государственной собственности, протестовать против уплотнения и подселения было бессмысленно.
В 1931 году в Ленинграде были утверждены единые нормы проектирования жилья, инструкция Главного управления коммунального хозяйства предписывала строить жилые дома «с индивидуальными квартирами». Тем не менее большинство горожан по-прежнему ютилось в коммуналках и бараках, а отдельная квартира выдавалась как награда за особые заслуги перед государством. Чаще всего в многокомнатной квартире проживало столько семей, сколько – в лучшем случае – в ней было комнат. Как писал архитектор М. Я. Гинзбург: «Мы знаем, что только очень небольшие слои населения в состоянии пользоваться квартирой в три комнаты. Это – высокооплачиваемые круги специалистов и рабочих. Главная же масса населения занимает только одну комнату, и поэтому квартира в три комнаты становится бытовым адом благодаря заселенности ее не менее чем тремя семьями».
