Лев Колодный - Хождение в Москву
– На проспекте Мира, 101 загорание ликвидировано в 17 часов 34 минуты.
Так постоянно что-нибудь да случается. Давний московский житель – пожар, теснимый камнем и железом, бетоном и стеклопластиком, по-прежнему напоминает о себе дымом и огнем. Его видели раньше других на вышке. Если отмерить по винтовой пожарной лестнице 101 ступень вверх – на тебя пахнет, как на чердаке, теплым, прогретым воздухом. Еще шаг, и его вытесняет свежий ветер. Каланча.
Выхожу на площадку под куполом, где стоит на вахте дозорный, человек старейшей московской профессии. В давние годы, завидев огонь, он рвал пожарную веревку – звонил в колокол. Сегодня колокола на каланче нет. Есть телефон, рядом с аппаратом в нише окошка башни лежит спасательная веревка, и на каланче может случиться пожар. Больше никакой техники. Пожарная каланча как заряженное ружье, которое раз в год стреляет.
Дозорный может стоять на вышке час, день, сутки, неделю, ничего не увидев. Но наступает минута, когда он замечает пожар; замечает, когда никто не видит этого, когда молчит телефон и никто не набирает на диске номер «01». Один вышковой срывает телефонную трубку и сообщает: «В северо-западном направлении, у дома возле парка, вижу сильный огонь».
Об этом событии записывали потом подробные сведения в «Исторический формуляр», вечно хранимый в части: «Рядовой Иван Рахманов обнаружил начинающийся пожар на мебельной фабрике (9-я Сокольническая, 18) в ранний предутренний час. Сообщений об этом пожаре не последовало. Пожар был успешно ликвидирован. Материальные ценности спасены. За бдительность вышковой награжден именными часами».
– Вышковой Рахманов, – представился мне бравый пожарный с обветренным лицом.
Это не тот Рахманов, что увековечен в «Историческом формуляре», а его родной брат – Алексей. Время он проверяет пока не по именным часам. Но горячих дел за годы службы случалось много. Сколько пожаров потушил – не считал. Сколько людей спас – помнит. Снял по веревке старика с верхнего этажа. И так каждый пожарный – кого-нибудь да спас. Не зря писал Гиляровский: «Каждый пожарный – герой!»
На часах 17.45. Дежурство на каланче длится два часа в любую погоду. Происшествий, пока там стою, нет. Но с утра «вороные» пожарной части три раза выезжали по тревоге: два загорания, один пожар. А сейчас – горизонт чист, картине, открывающейся с каланчи, может позавидовать любой художник. Москва видна во всех измерениях: в длину, ширину и высоту, во всем многообразии – в цвете и объеме.
Сквозь зеленый заслон Сокольников прорывается водяной фонтан и горбится сферический купол павильона выставки – это все, что видно за деревьями близкого парка. Зато город бросается в глаза, не таясь, играя всеми красками. Сверху их больше, в цвета домов вплетаются цвета крыш. Как в стереокино: плоские улицы выглядят объемными.
Во все четыре стороны с каланчи нацелены указатели: на запад и восток, на юг и север. Северный край застилает зеленая завеса парка и лесов. Профиль города на юге и западе прочертили шпили высоких зданий и радиомачт. На востоке силуэт проще: заводские трубы. Но со всех сторон над крышами качаются стрелы строительных кранов. Они хорошо видны в бинокль, оружие вышкового.
Его маршрут выверен точно по градусам. Весь путь равен 360 градусам. Четыре шага направо – и с севера дозорный попадал на восток, еще четыре шага – юг. Вот так за двенадцать шагов совершается кругосветное путешествие.
Как всякого, кто в пути, продувают вышкового ветры, секут дожди, засыпает снегом.
«Трудно приходилось этому „высокопоставленному“ лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, только жди, не зевай!» – писал о вышковом Владимир Гиляровский, великий репортер и почетный пожарный. И сегодня нелегко дозорному на высоком посту.
Два часа прошли. Вышковой Рахманов докладывает по телефону: «Все нормально». Пора с ним в обратный путь.
…Косые лучи солнца пробиваются по краям черной тучи, доставая до крыш. Налетел северный ветер, и теперь бьют по крышам косые струи дождя. А когда прошел ливень, крыши горят огнем, как зеркало, отражая в небе золото заходящего дня. Среди домов на востоке различаю в бинокль еще одну пожарную каланчу. Но она пуста. Вид с нее на Москву закрыли многоэтажные дома.
Пора в обратный путь. Винтовая лестница приводит вниз до второго этажа. С него на землю можно спуститься двумя путями – или по лестнице, или по шесту. Достопримечательность пожарных – стальной шест. Один его конец упирается в потолок дежурной части, другой ушел под пол, на первый этаж – в депо. Это лифт пожарных. Вверх на нем не подняться: шест отшлифован до блеска ногами и руками бойцов, но вниз спускаться – лучшего средства нет. Скорость спуска такая же, как у падающего камня!
Охватив шест ногами, камнем падают по тревоге со второго этажа вниз к машинам все, кто дежурит наверху. Только такой «лестнице» выдержать напор и движение людей, у которых в запасе 45 секунд. Съезжаю и я по шесту. Такую возможность предоставляют гостям из соседней школы. Мальчишки любят ходить в дом под каланчой, где нашли приют быстрота, мужество, отвага.
...Давно опустела каланча пожарной части. Никто наверх не поднимается. Нет больше романтической профессии вышкового. И Рахманов отслужил. Но пожарная часть в Сокольниках – как встарь, на страже города.
За огнем следят приборы, хотя и они порой бессильны, что всем доказал пожар в Манеже весной 2004 года. Тогда вспыхнула как порох деревянная крыша, и при тушении огня погибли двое пожарных, напомнив нам всем, что каждый пожарный – герой.
Если б я поэтом не был,
Я бы стал бы звездочетом…
Звезды не опаздывают. В небесном хозяйстве все пронумеровано. Поколения наблюдателей исследовали самые темные закоулки своего необъятного дома и взяли на учет все. Не больше песчинки выглядит в астрономическую трубу звезда № 889, на моих глазах медленно проходящая через прицел инструмента, глядящего в небо.
Человек с карандашом и тетрадкой, находящийся у прибора, походит на бухгалтера, хотя на ногах его красуются полярные унты, одет он в меховую куртку, годную для зимовки в Антарктиде и для наблюдений в обсерватории на Воробьевых горах.
Чуть скрипнув, разъезжаются стены, образовав в потолке проем. Его мгновенно заполняет небо, усеянное звездами. Человек не поднимает головы. Перед глазами в тетради, разлинованной карандашом, он видит цифры. Они говорят о времени появления звезд, местонахождении и расстоянии до них. Тетрадь отражает небо. Времени остается только на то, чтобы заглянуть в страницы каталога звезд, взять показания и по ним нацелить трубу. Астроному не хватает времени смотреть на небо, как театральному администратору – успеть на премьеру.
Представление, которое развертывалось перед астрономом, случается в Москве не так уж и редко. Сто раз в год. Столько, сколько бывает ясных ночей, когда прихотливая московская погода разрывает занавес из туч, открывая вечное действо.
В нем участвуют одни звезды – разной величины. Выход их заранее определен. Имена отдельных звезд и созвездий известны всему миру: Полярная звезда, Марс, великолепная семерка Большой Медведицы… Другие – статисты, не имеющие названий. В одном все равны – роли без слов, хотя «звезда с звездою говорит».
Можно говорить и без слов: достаточно видеть мерцание сигнального фонаря. Звезды мерцают голубыми сигнальными огнями. Они говорят о времени и о себе. Я попытался подслушать их разговор в обсерватории Московского университета, где в месте скрещения двух проспектов за высокой оградой спрятались дома с башнями под куполами, форму позаимствовавшими у небесной сферы.
Под куполом все достижения техники: тончайшие приборы, механизмы, электронные системы, а также холод и тьма. Свет, правда, излучают ручной фонарик и крохотные лампы над столом наблюдателя. Тепло, даже то, что исходит в этот холодный мартовский вечер от рук, от дыхания, неутомимо отгоняет вентилятор, обдувающий корпус оптического прибора.
Нас двое – астроном Николай Сергеевич Блинов и я, разделивший с ним несколько часов вахты под куполом.
Пока небо не стемнело, астроном хотел коротко объяснить цель наблюдений. Но мне пришлось лишь смотреть за его работой и ловить короткие реплики. Сумерки надвинулись быстро, как будто потух свет в зрительном зале. Большими огнями – лампами запасных выходов – светят планеты. Я предвкушаю, что наступит минута, когда мне разрешат взглянуть на обремененную космическим кораблем Венеру, на красный красавец Марс…
– Марс – планета. С ней мы дела не имеем,– замечает, между прочим, астроном.
Он имеет дело со звездами, которые даже в самый мощный телескоп выглядят точками. Невооруженным глазом разглядеть их на небе часто вообще невозможно.
В темноте я приблизился к оптической трубе.
