Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
Император начал испытывать ревность к своему любящему рисоваться, явно лояльному племяннику. Ответом Германика на мятеж четырех рейнских легионов в 14 г. н. э. была серия военных кампаний в Германии. Победоносные, но повлекшие значительные потери со стороны римлян, ни одна из них не принесла существенных территориальных завоеваний. Тиберий, сам отслуживший девять сроков на военной службе в Германии, отозвал племянника в Рим. Возможно, он сомневался в долговременном успехе его политики, поскольку определенно был больше заинтересован в стабилизации положения на границе, чем в расширении территорий. Тиберий наградил Германика триумфом и совместным консульством на следующий год. Затем он отправил племянника в Сирию, главную из римских восточных провинций, присвоив ему титул великого империя, расширив таким образом власть, однажды дарованную Тиберию Августом.
Одновременно он назначил нового наместника в эту провинцию. Гней Кальпурний Пизон, человек высокого положения и симпатизирующий республиканцам, ранее служил проконсулом Африки. Здесь он в основном отличился неоправданной жестокостью к собственным людям.[79] Высокомерный и старомодный в том, что касалось поведения, он был связан с Тиберием совместным консульством в 7 г. до н. э. и с матерью императора Ливией, в свое время близкой подругой его богатой, независимой жены, Мунации Планцины. Тацит предполагает, что муж и жена получили по отдельности от Тиберия и Ливии неофициальные поручения относительно молодых супругов. Их роль заключалась в наблюдении за Германиком и Агриппиной, но историк не приводит никаких доказательств.
Германик и Пизон не встречались вплоть до конца 18 г. н. э., когда разногласия по поводу взаимного статуса в провинции привели к открытому конфликту (вполне понятному, если учитывать должность наместника у Пизона и полномочия великого империя Германика). Похоже, что они не пришли к единому мнению. Германик отправился в Египет, а в его отсутствие Пизон отменил все ранее данные им приказы. Об этом провокационном шаге Германик узнал, когда следующей весной вернулся в провинцию. Отношения обоих правителей так испортила откровенная враждебность, что Германик, заболев, подозревал Пизона в отравлении и приказал организовать немедленный отъезд из Сирии. В то время как Пизон проводил свои дни на острове Кос, Германик умер 10 октября в Антиохии.
В Риме новости о его смерти произвели эффект разорвавшейся бомбы. Агриппина приказала обыскать комнаты своего мужа, и там неизбежно были найдены свидетельства колдовства и магических заклинаний: кости, амулеты, грубо сделанные куклы в виде человека, дощечки с начертанным именем Германика. В своем последнем желании покойный просил справедливого суда над Пизоном и Планциной. Быстро распространившиеся слухи несли сведения о крепкой связи между наместником и его женой, с одной стороны, и Тиберием и Ливией — с другой. Лишь немногие сомневались в виновности Пизона. Агриппина с детьми сошла на берег в Брундизиуме (ныне Бриндизи), везя с собой урну с прахом Германика, и отправилась в путешествие в Рим, которое станет триумфальным. Ее траурная одиссея, которую сопровождали опечаленные толпы, нашла широкую поддержку и закрепила мнение о мученичестве Германика и ее собственной роли как преданной, страдающей вдовы. Примечательно, что Тиберий с Ливией отсутствовали на залитой светом факелов церемонии захоронения праха Германика в мавзолее Августа. Это еще более разожгло неблагоприятные слухи. Когда начался суд, Ливия выступила в защиту Планцины и обеспечила ее оправдание. Тиберий не предпринял никаких усилий в пользу Пизона, за исключением того, что приказал восстановить разбитые озлобленной толпой общественные статуи бывшего наместника. «Пусть никто не обращает внимания ни на слезы Друза, ни на мою печаль», — обратился он к магистратам, как свидетельствует Тацит. «Во всем остальном пусть оно [дело] разбирается в соответствии с заведенным порядком». Обвиняемый совершил самоубийство, правильно оценив общее настроение: в какой-то момент перед зданием собралась толпа с намерением расправиться с подсудимым.
Неожиданная смерть Германика стала переломным моментом правления Тиберия. Агриппина затаила яростную ненависть к человеку, который однажды был ее приемным отцом, со временем это чувство усилилось и окрепло, оно пробудило и объединило людей, недовольных императором. Она испытывала не только отвращение, но и страх, поэтому не осмеливалась есть за столом у Тиберия, не передав вначале еду человеку, пробовавшему ее на вкус. Подозрения Агриппины, члена большой семьи Тиберия, вхожей во дворец, вызвали широкое беспокойство римлян относительно доброжелательности императора. Учитывая отказ Тиберия потакать настроениям толпы, таинственная смерть его обаятельного и популярного наследника — единственного члена семьи, способного составить ему конкуренцию на трон, — вызвала всеобщие мрачные предчувствия. В историографии Тиберия события, окружающие смерть Германика, служили оправданием для чрезвычайно негативной характеристики наследника Августа, которая стала притчей во языцех. Современник Тиберия, Филон Александрийский, одобрял дар мира «и благословение мира до конца его жизни с неослабевающей щедростью руки и сердца», которыми он наделил империю.[80] Светоний, Тацит и Дион Кассий, более заинтересованные жизнью в Риме, особенно в сенаторском Риме, представляют нам человека, все поступки которого открыты для негативного толкования.
В случае Светония этот «второй» Тиберий, в основном шестидесяти- или семидесятилетний, создает проблемы для автора, поскольку автор придерживается древней идеи о неизменности характера (несмотря на неоднократное резкое изменение политики и идейные искания некоторых из его двенадцати героев). Рассуждая по ходу своего повествования, он находит свидетельства жестокости в детстве Тиберия. Как недвусмысленно указывает Тацит, этот жестокий порыв, определяющий «настоящего» Тиберия, ускользает из виду только в результате осознанного фарисейства. Светоний рассказывает о примерах просвещенности и добросердечия Тиберия: его терпения («непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки он переносил терпеливо и стойко») и веры в свободу слова и мыслей в свободной стране — автор позволяет нам сформулировать собственное мнение. Время от времени он указывает нам направление: «Постепенно он дал почувствовать в себе правителя. Долгое время поведение его, хотя и было переменчивым, но чаще выражало доброжелательность и заботу о государственном благе». Отметая в сторону инсинуации, можно сказать, что такой Тиберий — добросовестный и заботливый государственный служащий — неизвестен современной широкой публике. Его затмевает старик-извращенец, испытывающий наслаждение, когда языки мальчиков под водой касаются его гениталий; монстр, созданный сплетнями и собственным вымыслом Светония. В данном случае автор не может придерживаться двух взаимоисключающих точек зрения. К нему на помощь приходят два фактора: доминирующее влияние Сеяна и добровольная ссылка Тиберия на Капри. Последнее предполагает завершение одной главы и начало следующей, а также помогает понять, почему меняется тон повествования. Перед ссылкой в события вмешивается Сеян, который, подобно сценическому «богу из машины», развязывает узлы противоречий между двумя Тибериями Светония. Здесь он служит катализатором. С этого времени в характере нашего героя преобладает злодей.
В сентябре 23 г. н. э. Тиберий замаскировал скорбь по поводу смерти своего сына Друза. Он сократил срок официального траура, а поведение императора на приеме посетившей его делегации указывало, что он уже забыл о тяжелой утрате. Мы знаем, что Тиберий умел скрывать свои чувства на публике. Двумя годами ранее он сделал сына консулом во второй раз, на следующий год наделил его властью трибуна. Он также доверил Друзу опекунство над старшими сыновьями Германика и Агриппины, своими наследниками в следующем поколении. Это был шаг, который в некоторой степени ограничивал возможности Агриппины и сводил к минимуму ее дурное влияние на детей. Тиберий действовал по принципу Августа. Со смертью Германика Друз стал наследником отца: официальные должности и наделение властью вымостили ему дорогу к трону, но капризы судьбы требовали наследника во втором поколении. Причиной этих событий был прагматизм, а не доброе расположение духа. Как и в борьбе Августа за преемственность власти, данный шаг определялся необходимостью.
В этом случае Тиберий, как показалось, выбрал другого помощника в управлении государством. В речи, произнесенной в сенате в 20 г. н. э., когда Друз был еще жив, предполагалось, что Тиберий возложил доверие на человека, который недавно сменил его отца на посту префекта преторианской гвардии, — Луция Элия Сеяна. В течение следующих десяти лет правления Тиберия именно Сеян, а не кто-либо из членов императорской семьи, ближе всего подошел к осуществлению власти. Некоторое время он пользовался ею с прямого одобрения принцепса. Впоследствии падение Сеяна оказалось таким же стремительным, как его взлет.
